Башни Анисана

Глава 19. Разрыв

Гиб Аянфаль увидел Хибу вновь уже на следующий день вечером. Когда он в компании Зоэ, который всюду сопровождал его после совместного путешествия в глубинную обитель, и родичей Чаэ шёл к вратам сада Сэле, уже наполненного отдыхающими асайями, волны всколыхнуло странное высокочастотное звучание. Оно заглушило досель безудержно гудящие мыслетоки, установив в окрестностях непривычную тишину. Гиб Аянфалю это явление показалось в чём-то знакомым, и он вопросительно взглянул на старшего Чаэ, но тот молча указал куда-то вперёд.

По поляне им навстречу шло двое асайев. Одним из них была мать Саника, и именно её появление вызвало в волнах такой трепет. Асайи, отдыхавшие в саду, поднимались и почтительно склоняли головы перед сошедшей с храмов Белого Оплота матроной, а после провожали её любопытствующими взглядами. Гиб Аянфаль и его спутники тоже остановились, но сам строитель не спешил преклонять голову, как это сделали Зоэ и родичи Чаэ. Его взор был прикован ко второму асайю, в котором он с трудом узнал Хибу.

Хиба изменился. Его внутреннее поле, прежде так и пышущее лихой самоуверенностью, звучало приглушённо и тихо. Такая же внутренняя тишина застилала его бурые глаза и лицо, при всех прежних чертах казавшееся незнакомым. Обычно распущенная грива чёрных волос оплетена белыми лентами, а вместо синего комбинезона он был одет в свободную белую рубашку и короткие штаны, составлявшие наряд очищенных – взрослых асайев, временно не имеющих выделенной рабочей точки. На груди его чернели десятки энергометок, сызнова открытые. Он шёл рядом с Саникой покорный и отрешённый от всего, что происходит вокруг.

Внутри у Гиб Аянфаля в миг взыграли кардинально противоположные чувства – он безумно обрадовался, увидев друга, и вместе с тем до дрожи забеспокоился о том, всё ли с ним в порядке.

– Это Хиба, – не веря самому себе сказал он, – мне нужно поговорить с ним!

– Так подойди, – незамедлительно подсказал старший Чаэ, – только смотри, рядом с ним белая мать.

Однако подходить не пришлось – мать Саника и Хиба сами направлялись к ним. Они остановились на небольшом расстоянии, после чего Хиба, вскользь взглянув на Санику, уже один приблизился к Гиб Аянфалю. Его безучастный взгляд скользнул по строителю, и он остановился, намереваясь что-то сказать. Но Гиб Аянфаль опередил его:

– Хиба! Я так беспокоился о тебе! – начал он близко подходя к другу и глядя ему в глаза, – я боялся, что они сделали с тобой… Даже не знаю, что! Я боялся, что больше тебя не увижу. Я так рад, что тебя отпустили! И, умоляю, прости меня, что я сразу не сказал тебе всё, не передал слова Бэли! Я хотел, клянусь матерью Онсаррой, хотел тут же привести тебя к нему, едва только увидел его в низу нашего замка. Но там были две белые матроны, – Гиб Аянфаль взглянул из-за него на мать Санику, которая стояла недалеко, и его слова были ей прекрасно слышны. С мгновение промедлив, он решительно продолжил, не собираясь больше ничего скрывать:

– Они заставили меня молчать! Не хотели, чтобы ты знал правду. Моя вина в том, что я не смог им сопротивляться.

Он смолк, чувствуя, что ему не хватает внутреннего воздуха, а на глаза наворачиваются жгучие слезы раскаяния. Старший Чаэ, отстранив своего младшего родича и Зоэ, подошёл ближе и, взяв Гиб Аянфаля за плечо, заговорил через волны:

«Янфо, не надо так! Твои чувства имеют право быть, но ты должен сдержаться. Не при всех! Не при белой матери!»

– Эта мать сама его погубила! – вскричал Гиб Аянфаль, оборачиваясь к Чаэ, а потом прямо взглянул на Хибу, – Да. Мать Саника там и была! А печать на меня наложила Линанна!

Хиба стоял, спокойно слушая его. Во взоре его не было ни сочувствия, ни понимания, ни даже любопытства.

– Ты закончил? – наконец спросил он совершено чуждым ровным голосом.

– Не совсем. Но большего я тут не могу сказать!

– И хорошо, – так же бесцветно ответил Хиба, – я не понимаю, к чему была вся эта история, которую ты рассказал. Я лишь пришёл сказать, что не могу исполнять обязательства, которые связывают нас в волнах. Я более не строитель, и не смогу принимать участие в подобном труде.

– Кто ты теперь? – дрожа от потрясения спросил Гиб Аянфаль.

– Я не хочу об этом говорить. Выведи моё имя из своего информационного пространства, ему больше не полагается тут быть.

Гиб Аянфаль покачал головой, совершенно сбитый с толку. Перемены, произошедшие с Хибой после посещения Низа, настолько шокировали его, что он не мог и ни за что не хотел принять их. И упорно не верил в их необратимость.

– Хиба… – только и смог выговорить он, а после сжал обеими руками его руку и приник лбом к плечу, закрывая глаза. Этот жест, нарушающий чужие границы, был для него точно последняя надежда на то, что за предстоящей ему личиной исправленного, хотя бы на миг прозреет тот асай, которого он знал и любил.

Рука Хибы холодна. Он вздрогнул, едва не оттолкнув от себя строителя в сей же миг, но затем замер на месте. Гиб Аянфаль чувствовал, что Багровый Ветер просто ждёт, когда он сам отпустит его и отойдёт на приличное расстояние.

Гиб Аянфаль поднял голову и спросил:

– Кто я? Ты помнишь меня?

– Ты – Гиб Аянфаль, мой бывший управляющий, – последовал скупой ответ.

– Хорошо. А Бэли? У тебя был ребёнок, помнишь?

На лице Хибы на миг отразилось глубокое внутреннее сомнение, после чего он изрёк, вновь скрываясь за завесой равнодушия:

– Нет. Отпусти мою руку, мне неприятна такая близость.

Гиб Аянфаль против его слов ещё крепче стиснул пальцами широкую ладонь. Внутри у него всё распирало от лютого желания сорвать с Хибы эту безличную одежду очищенного, нарядив в привычный синий комбинезон, и растрепать длинные волосы. Этот скромный наряд и смиренно заплетённая коса в какой-то миг привиделись Гиб Аянфалю злобной насмешкой над тем, каким был Хиба прежде, и едва ли не главной причиной всех зол. Он заметил, что мать Саника, оставив наблюдение, направляется к ним. Старший Чаэ снова попросил его уняться, но Гиб Аянфаль чувствовал, что не может промолчать и гневно зашептал:

– Зачем ты с ней ходишь? Она тебе только хуже сделает!

Жёсткость, появившаяся в глазах Хибы, сменилась откровенным недовольством, и он сам одним движением освободился от хватки Гиб Аянфаля. Подошедшая мать Саника взяла Багрового Ветра за руку, и он замер на месте, в один миг возвращаясь в ровное отстранённое состояние.

Гиб Аянфаль взглянул на белую матрону, кипя от праведного гнева, который он вот-вот готов был высказать. Но мать Саника посмотрела на него в ответ с таким невозмутимым спокойствием, что он просто не посмел вымолвить ни слова. Зато старший Чаэ, приблизившись к матроне, постарался исправить ситуацию.

– Госпожа! Простите его… – начал он, но мать Саника остановила его величавым жестом.

Не проронив ни слова, она развернулась и вместе с Багровым Ветром направилась к воротам обители.

– Хиба! – с отчаянием в голосе крикнул Гиб Аянфаль, но на его оклик никто не обернулся.

Гиб Аянфаль остался один. Это больше не Хиба. Там, в Низу, с ним сотворили нечто чудовищное, и теперь это никак не исправить! Гиб Аянфаль закрыл лицо руками, опускаясь на траву. Жгучие слезы потекли по щекам, опаляя ладони. Нутро заполнило тяжёлое ощущение потери, почти как после исчезновения абы Альтаса, только ещё более горькое от того, что на возвращение абы он надеялся, а вот Хиба был всё равно что мёртв. Эта была та погибель, через которую он оказался не в силах перешагнуть. Теперь он уже бывший друг.

А тем временем его обступили многие асайи. Старший Чаэ присел рядом с ним, и говорил успокаивающие слова о том, что быть может ещё не всё потеряно, и белые сёстры исцелят Багрового Ветра, и что он должен отнестись к этому с мудростью, как достойный асай. Зоэ и младший Чаэ присели с другой стороны, ничего не говоря. При этом молодой патриций и сам едва не прослезился, глядя на чужое страдание.

Остальные асайи окружили их неплотным кольцом. Они молчали, потупив задумчивые взоры. Волны, собравшиеся вокруг Гиб Аянфаля, передавали им его боль без всяких слов, и они с готовностью разделяли её так, что юный асай не ощущал их внимания на себе. Чувства, которые он не удосужился спрятать, разделились одновременно на несколько десятков сознаний и нависли над поляной монолитным волновым облаком. Это, конечно же, не укрылось от внимания Голоса, и совсем скоро к толпе подошла одна из белых сестёр обители Сэле с пурной чашей в руке.

Сестра привела волны в спокойствие, после чего приблизилась к Гиб Аянфалю, который уже успел подняться на ноги, собираясь уходить. Он не хотел сейчас иметь никаких дел с белой сестрой. Охватившая его скорбь о потерянном друге после ослабления её остальными асайями, была взята им под контроль, и он хотел скорее остаться один, чтобы поразмыслить над тем, что ему теперь делать. Однако старший Чаэ уговорил его хотя бы позволить ей исцелить следы от слёз. Сам он уверил сестру, что отведёт Гиб Аянфаля в домашнюю обитель, где непременно постарается предоставить его мастеру.

Когда Гиб Аянфаль оказался в своей комнате в долгожданном одиночестве, он в полной мере ощутил, что его терзают болезненные мысли. Весь строй Онсарры в один миг предстал перед ним в совершенно ином свете, нежели он привык видеть. Святые справедливость, истина и милосердие, бережно хранимые под покровом Белой Вечности…. Эти идеалы истинных асайев, впитываемые каждым с пробуждения, вздрогнули и разлетелись в прах. Осталась лишь Белая Вечность. Но такова ли она, какой он привык её мнить, ныряя в волны? Он видит то, что хочет Голос Ганагура. Он должен знать больше, чтобы иметь возможность и право выбирать – остаться с Голосом или… последовать зову других сверхсуществ.

Гиб Аянфаль вдруг почувствовал себя как никогда ограниченным. Это ощущение всколыхнуло в нём жгучую ярость и желание немедленно хоть что-нибудь изменить. За всю свою историю, тянущуюся в глубины звёздных циклов, асайи последовательно отвоёвывали свободу у окружающего мира. Свободу изменяться и распоряжаться течением жизни по своей воле. Понятие «истинного асайя», ограждающее характеры от черт, свойственных искажённым, прежде ничем не задевало Гиб Аянфаля. Но сейчас он вдруг явственно налагаемые им узы.

Все эти мысли неуёмно терзали юного асайя, как вдруг его сознание, которое прежде заполнял тревожащийся Голос, резко очистилось от всех мыслей и волновых видений. Гиб Аянфаль даже замер, сидя на ложе, не шевелясь и вслушиваясь в эту неведомую пустоту, какой он не видел никогда прежде. Пустота заполнила его всего, отрезав от внешнего мира, и вдруг в ней прозвучало грозное предвестье – Гиб Аянфаль однажды может оказаться на пороге забвения ещё более глубокого чем то, которое настигло Хибу. Пути, что приведут его к этому, долги и трудны. Но он должен уже сейчас найти способ обезопасить себя, если хочет остаться самим собой.

После тишина отступила, и Гиб Аянфаль вновь остался наедине с собой. Неожиданное видение ошеломило его так, так что он даже отвлёкся от своих переживаний. Впервые в жизни он услышал нечто окромя Голоса. Высшее сознание желало, чтобы он сохранил себя, находя его путь и поступки правильными. И таким заветом Гиб Аянфаль не мог пренебречь. Ведь если он всё забудет, то потеряет не только себя, но и своих родичей, так как тонковолновая связь утратится во время глубокого забвения. Вместе с его памятью исчезнет и история о том, какими были настоящие Хиба, Бэли и Лийт, о котором он пообещал помнить.

Он во что бы то ни стало должен сохранить своё имя и часть воспоминаний. Эта мысль захлёстывала его со всей страстью! Что бы ни было причиной его забвения, но сохранив эти важные части своего сознания где-нибудь, он сможет вернуться к себе-прежнему!

Гиб Аянфаль пристально осмотрелся. Он может внести эту информацию хоть в проектную карту, пускай их и понадобится десятки тысяч. Но карты, как и всякие вещи, способны теряться и приходить в негодность. Его могут выслушать безбрежные волны, но он – не техник, чтобы настолько доверять им и надеяться на Глобальную Память. Много ли он нашёл в ней, когда пытался понять, что с ним случилось в тот далёкий вечер, когда он возвращался в Рутту? Ему нужна не вещь, ему нужен кто-то, кто согласился бы сберечь воспоминания и затем помог ему вспомнить. Лийт пошёл к нему перед исчезновением, значит, и он сам тоже должен к кому-то пойти. Если не останется живой памяти, то что вообще можно будет сохранить?

Настолько довериться Гиб Аянфаль мог только кому-нибудь из родичей. Быть может, Ае? Нет, Ае патриций, у него много других забот. Да он и наверняка станет отговаривать Гиб Аянфаля от подобной деятельности. Гиеджи? Она бы согласилась, строитель был уверен в этом, но тут же отверг эту кандидатуру. Гиеджи саму надо охранять после всех этих видений. Аба Альтас исчез. Да и будь он тут… Гиб Аянфаль впервые усомнился в том, что аба его поддержит.

Только если Эньши…

Гиб Аянфаль прислушался к происходящему в соседней комнате и услышал едва приметный гул пыли, через волны почувствовал чьё-то присутствие. Ему вспомнилось, как он сперва ни в какую не хотел принимать этого ребёнка, затем отношения их смягчились, а в последнее время они, кажется, стали друзьями, как и хотел аба. До родства, закреплённого тонкими волнами, оставался лишь какой-нибудь шаг. Гиб Аянфаль поднялся с ложа и направился в соседнюю комнату.

Стебли мягко разошлись перед ним, и он вошёл, вглядываясь в лёгкий полумрак. Комната Эньши оказалась почти такой же, как его собственная. Только всё тут было приспособлено под маленький рост ребёнка, и Гиб Аянфаль вынужден был согнуться, чтобы не упираться макушкой в потолок.

Сам Эньши в это время дремал на ложе, погружённый в волны. Однако, ощутив появление Гиб Аянфаля, он вынырнул и, поднявшись, с любопытством уставился на него.

– Ты зашёл посидеть со мной? – спросил он.

– Да, можно сказать и так, – ответил Гиб Аянфаль, опускаясь на пол, – а то давно не виделись.

Эньши тут же уселся перед ним.

– Ух, что про тебя говорят! – с воодушевлением начал он, – Что только не было слышно в последние дни! И что ты дрался с чёрным стражем, и на тебя напали и унесли в Низ!

– Положим, последнего не было, – остановил его Гиб Аянфаль, – то есть, если честно признаться, в Низу я тоже был. Но сам по своей воле вошёл туда, и так же свободно вышел. Никто меня никуда не уносил! А ты бы поменьше слушал пустые толки!

– А что мне ещё делать? У кого спрашивать? – искренне возмутился Эньши, – Тебя нет. Гиеджи из-за этого злится, а Ае целыми днями занят поисками. Тут только и остаётся, что слушать волны. А что ты делал в Низу?

Гиб Аянфаль жестом остановил его.

– Ты всё узнаешь, я расскажу тебе позднее, – заверил он, – а сейчас я пришёл поговорить с тобой о другом. Это тоже очень важно. Ты ведь не забыл абу Альтаса?

Эньши презрительно фыркнул.

– Глупее вопроса и придумать нельзя! – заявил он, складывая на груди маленькие белые ручки.

– Хорошо, извини, я не так начал, – проговорил Гиб Аянфаль вместе с тем думая, как внятно изложить ребёнку всё, что накопилось у него на душе, не испугав, – Я хотел сказать, что аба старался научить нас другим отношениям, помимо тех, которым учит Голос. Он хотел, чтобы мы помогали, заботились друг о друге не в силу долга асайя перед нуждающимся, но в силу более тонких и тёплых намерений.

– Ты от меня ждёшь какой-то помощи? – сощурив глаза, спросил Эньши.

– Да, – прямо ответил Гиб Аянфаль, – и эту помощь мне может оказать только родич, которому я полностью доверяю. Я хочу передать тебе свои воспоминания, все до единого. Потому что, если со мной что-то случится, если я потеряю память, то я потеряю себя. А ты сохранишь их, и у меня будет надежда найти себя снова. И не только себя, но и тех асайев, которые сейчас живут только в моей памяти.

– Как ты можешь потерять себя? Кто посмеет с тобой это сделать? – спросил Эньши, и в его голосе послышалось искреннее недоумение.

– Так случится, если я попаду в Низ, перестав следовать воле волн, – прямо ответил Гиб Аянфаль, – оттуда я выйду уже другим, и забуду и тебя, и Ае, и Гиеджи. Даже абу Альтаса. Вот какой ужас может случиться.

– Так живи так, чтобы не попадать туда!

Гиб Аянфаль только покачал головой.

– Не могу, – с горечью ответил он, – После всего, что я увидел в эти дни, я чувствую, что что-то сломалось во мне. Аба Альтас, говоря о будущем, часто упоминал Провидение, Голос Гаэ. Так вот: он предупреждает меня, что врата Низа открыты. Я не могу смириться с тем, что я увидел, Эньши. Я должен бороться. А ты, если согласишься, будешь залогом моего права оставаться таким, каким я сам хочу себя видеть.

Эньши, судя по его виду, был потрясён этими словами.

– Разве можно потерять себя? – всё же удивился он, – я не понимаю, как это возможно! Ведь вот он, я, – он протянул строителю свои маленькие руки, – можешь ко мне прикоснуться!

Гиб Аянфаль взял его изящную ладошку.

– Это твои пурное тело и пыль, – ответил он, – а ты сам скрыт под завесой всех волновых отражений. Твои мысли, твои воспоминания – это ты! На твердынях Онсарры есть те, кто может это уничтожить. В волнах тебе о таком не расскажут, а я познал это своей жизнью. Это страшно, Эньши, это самое страшное. Если ты увидишь, что я стану не таким, если я сначала вдруг исчезну на несколько дней, а когда вернусь, не буду помнить ни тебя, ни себя, то это как раз и будет оно. И твоей задачей будет влить мне в сознание мои воспоминания и моё имя. Даже насильно. Не обращай внимания, если я буду сердиться на тебя. Я не буду собой. Я смогу снова вернуться, только если ты всё преодолеешь и внесёшь в меня воспоминания. И тогда мы с тобой снова будем вместе.

Эньши серьёзно посмотрел на него. Гиб Аянфаль ещё никогда не видел на его детском лице столько проницательного понимания, в котором без следа растворилась обычная язвительность. Он невольно вспомнил Хибу. Тот в момент горя обратился к асайю, намного более младшему и просто до наивности неопытному, каким был перед ним Гиб Аянфаль. А теперь он и сам так же обращался к четырёхоборотному ребёнку.

– А как же Ае и Гиеджи? – в тон его мыслям спросил Эньши, – им ты такого не предлагал? Они ведь дольше были для тебя родичами!

– Про то, что мы семья, многие знают, – ответил Гиб Аянфаль, – а твоё имя даже не внесено на карточку. Так будет безопасней. Кроме того, Гиеджи сама испытывает трудности перед лицом волн. А Ае слишком известный патриций. Он на стороне Голоса, и вряд ли одобрит те мысли, которые теперь руководят мной.

Эньши раздумывал некоторое время, после чего решительно поднял глаза.

– Я готов, – коротко сказал он.

– Вот и хорошо, – ответил Гиб Аянфаль, – тогда садись удобней, чтобы передача была спокойна. Я открою тебе всё без остатка. Не знаю, что ещё на Анисане могло бы считаться высшим доверием.

Он усадил ребёнка на ложе, а сам встал на колени перед ним и прижался лбом к его лбу.

– Откроешь сознание?

– Сейчас.

– Я начинаю.

Глаза погасли, в голове начал медленно подниматься вихрь. Он почувствовал, как огромные массы информации пришли в движение и устремились в чужую память. Поток воспоминаний так захлестнул его, что он сам оказался как бы внутри него. Бушующий океан постепенно обратился в невиданных размеров реку и мимо глаз плавно потекла вся его жизнь в обратном порядке. Каждый день, всё, что он помнил, каждая мысль, каждая деталь бытия. Как и всякий асай он помнил всё, мог вернуться внутри своей памяти в любое мгновение прошлого. Теперь эта наиподробнейшая биография воспоминаний будет храниться ещё и в чужой памяти. Он передаст всё, не утаит ничего.

Гиб Аянфаль почувствовал, что и его лоб, и лоб Эньши раскалились от быстрой пульсации пыли. Жизнь, вихрем мчащаяся в чужую память, казалось, была нескончаемой. Его терзало волнение, когда мимо проносилось что-то неприятное, о чём он бы предпочёл умолчать. Но если он хочет спасти себя, то должен принести такую жертву: довериться другому полностью. Он не был уверен, что сделал всё правильно. Передача сознания была сложнейшим волновым процессом, осуществить который могли бы только белые сёстры. А он передавал свою жизнь как одну большую и непрерывную историю, наполненную тончайшими деталями бесчисленных мыслей и эмоций. Но что-то давало ему уверенность – даже так он будет спасён.

Наконец воспоминания оборвались на самом первом, которое вмещало мгновения его пробуждения на руках абы Альтаса. Гиб Аянфаль закрыл сознание и отстранился. Эньши со всё ещё погашенными глазами повалился на бок. Гиб Аянфаль, забеспокоившись о том, не была ли столь большая передача информации опасной для ребёнка, подсел к нему ближе. Эньши некоторое время лежал неподвижно, после чего глаза его ожили, и он устало взглянул на Гиб Аянфаля.

– Как ты? – тут же окликнул его строитель.

– Ничего, – ответил ребёнок, – только мне почему-то подумалось, что твои воспоминания заменят мне видения в сонных волнах.

– Возможно, – усмехнулся Гиб Аянфаль, – прости, если некоторые из них окажутся тревожны. Но, жизнь у меня не слишком уж долгая, так что их немного.

Эньши хитро улыбнулся, садясь на ложе.

– Да, если б тебе был целый звёздный цикл, то было бы сложнее!

– Благодарю тебя, – негромко произнёс Гиб Аянфаль, после чего крепко обнял Эньши, прижав к себе. Его переполняла теплота, какую он прежде испытывал только по отношению к родичам. Совершённое им действо как будто бы связало их с Эньши в тонких волнах прочнее, чем что-либо. Теперь эта связь останется нерушима, чтобы ни говорили о ней те, кто заключает родство перед лицом Звезды. Ребёнок, вероятно, чувствовал сейчас то же самое, потому что, высвободившись из объятий, тут же спросил:

– Как думаешь, а если бы я вдруг примирился с Гиеджи, то желание абы Альтаса бы исполнилось? Ну, о том, чтобы мы были все вместе.

– Мне бы хотелось, чтобы так и получилось, – ответил Гиб Аянфаль, – Аба Альтас говорил об этом с консулом Гейст, и, по её словам, только сами тонкие волны могут связать нас. Для этого примирение и нужно. Ладно, Эньши, я пойду. А ты пока отдохни и поешь. Передача такого объема информации отнимает много сил.

Он поднялся, направляясь к выходу, но Эньши звонко окликнул его:

– А куда ты пойдёшь?

Гиб Аянфаль оглянулся, впервые чувствуя его нешуточную тревогу.

– Я просто выйду в сад, не могу сидеть в обители после всего этого.

Когда Гиб Аянфаль вышел из замковых врат, то упрекнул себя за то, что сказал Эньши не совсем правду. Ему не хотелось сидеть дома, но и просто прогуливаться он не собирался. Проблески интуиции звали его в город так, как будто на вечерних улицах был растворён ответ хотя бы на один из вопросов. Его даже посетило совершено безумное желание направиться к Красной Башне, чтобы увидеть, насколько он разрушена. И поговорить с техниками волн о случившемся. Хиба всегда считал, что они живут своими интересами, не всегда согласными с общими законами Онсарры. В глазах Гиб Аянфаля эта оговорка стала отдушиной протеста, к которому он теперь стремился. Техники помогают всем, и они наверняка знают тех, кто мог бы открыть Гиб Аянфалю иную правду, которую не желает говорить Голос.

В раздумье он остановился у ворот. Вечер, небо освещено последними лучами Звезды. Мимо него проходили жители замка, возвращавшиеся в свои комнаты. Некоторые из них с любопытством поглядывали на Гиб Аянфаля, хотя обычно он не чувствовал к себе особого интереса.

Он же думал о Хибе. Ощутив себя в безопасности, он вновь вернулся к боли от потери друга. Ему ярко вспомнилось, что при упоминании Бэли Хиба не сразу категорично заявил, что ничего не помнит. В нём проглядывала внутренняя борьба. Быть может, вытесненные новой личностью воспоминания пробивались наружу? Это была как вспышка надежды. Гиб Аянфаль почувствовал, что он своими вопросами пробуждал в нём прежнего Хибу. Возможно, личность его не уничтожена, а только упрятана глубоко под слой правильных мыслей и установок. Что, если ещё есть шанс спасти его? И нужно действовать немедленно, пока новая личность не успела крепко укорениться.

Гиб Аянфаль прислонился спиной к стене, чтобы не упасть, и глубже нырнул в волны, разыскивая через них асайя по имени Багровый Ветер. На этот раз он всё ясно увидел – в данный момент Багровый Ветер находился в Белом Оплоте Рутты на одной из многочисленных террас. Гиб Аянфаля это несказанно обрадовало. Он прислушался к волнам – старший родич ещё был в городе, судя по всему, на одном из патрицианских соборов, а Гиеджи заканчивала труд в саду их обители. Гиб Аянфаль понимал, что неплохо было бы дождаться её, чтобы сказать, что с ним всё в порядке. Но Гиеджи могла задержать его, а потом и вовсе никуда от себя не отпустить. Потому он предпочёл немедленно отправиться в дорогу, прикрываясь от зова волн настолько, насколько ему позволяли умения, дабы никто не смог остановить его.

Путь до Оплота был не близок, и потому, когда Гиб Аянфаль оказался на месте, уже успела наступить ночь. На небе, выглядевшем особенно тёмным в горах, сияли облака звёздных вихрей и пять лент твердынных колец. Неяркое, почти призрачное свечение излучали только бледно-зелёные стены замерших в тишине обителей. Большинство асайев, живущих в нижнем ярусе Оплота и находящихся на исцелении, уже давно погрузились в сонные волны. Не спали только техники волн, да младшие белые сёстры, наблюдавшие за покоем спящих. Нескольких из них Гиб Аянфаль даже встретил на своём пути – сёстры посмотрели на него, не одобряя позднее время его визита, однако же не стали препятствовать.

Хиба тоже не был погружён в сонные волны. Гиб Аянфаль нашёл его под огромным тысячеоборотным пасочником, служащим источником пищи для окрестных замков. Бывший чёрный страж сидел среди мощных корней, опираясь спиной на ствол и, похоже, был глубоко погружён в себя. Гиб Аянфаль, убедившись, что рядом нет белых сестёр, подошёл ближе, останавливаясь перед ним и ожидая, что Хиба хотя бы поднимет глаза, чтобы посмотреть, кто к нему пришёл. Но Багровый Ветер этого не сделал. Он как будто бы совсем не замечал того, что происходит вокруг. Лицо его ничего не выражало, внутреннее поле было почти недвижно.

– Багровый Ветер! Я хочу поговорить, задать тебе несколько вопросов. Ответишь мне? – окликнул его Гиб Аянфаль, осторожно подходя ближе.

Хиба ответил не сразу. Только, когда Гиб Аянфаль был уже совсем рядом, прозвучал его негромкий голос:

– Что тебе нужно?

– Я хочу спросить. Ты ведь начал свою жизнь как танцующий, верно? Ты творил межзвёздные волновые потоки вместе с другими, да?

Хиба едва заметно кивнул. Гиб Аянфаль ощущал, он воспринимает его не как асайя, а как некий раздражитель, неожиданно возникший в тишине ночи.

– Вот, – произнёс он, точно подводя небольшой итог, – хорошо. А потом ты ушёл, потому что тебе не хотелось растворяться в волнах вместе со всеми. Ты стал чёрным стражем по приглашению мастера Карагана, верно?

– Предположим, – бесчувственно подтвердил Багровый Ветер.

– Будучи стражем, ты узнал секрет жизни. Тайные знания, позволяющие творить. И по сей день ты хранишь их.

Хиба ответил после некоторого молчания:

– Возможно и так.

Гиб Аянфаль подошёл ещё ближе и опустился на траву перед ним, заглядывая в потухшие глаза.

– И ты воспользовался ими. Ты творил, помнишь?

Хиба ничего не ответил ему, лишь поднял голову, устремляя взгляд на ночное небо. Гиб Аянфаль некоторое время оставался сидеть рядом, безрезультатно ожидая ответа, после чего спросил:

– Почему ты молчишь? Этого ты уже не помнишь?

Хиба наконец удостоил его ничего не выражающим взглядом.

– Я не понимаю, чего от меня хочет управляющий, если я уже не строитель, – ответил он с усталой монотонностью в голосе.

– Я пришёл к тебе не как строитель, а как твой друг! – с жаром ответил Гиб Аянфаль, отчаянно цепляясь за надежду воззвать к истинной сущности Хибы.

Но Багровый Ветер остался равнодушен к этому порыву и произнёс негромкое, но твёрдое:

– Оставь меня.

Гиб Аянфаль только покачал головой, с болью глядя на него. Он опустил голову и остался сидеть у ног Багрового Ветра. Тот тоже не трогался с места. Очевидно, молчащий строитель был ему в определённой степени безразличен.

Но вот Гиб Аянфаль вновь поднял голову и, глядя ему в лицо, спросил с затаённым гневом:

– Кто это с тобой сделал? Шамсэ?

Глаза Багрового Ветра, прежде не выражавшие ничего, вдруг вспыхнули мучительной эмоцией, пробивающейся сквозь плотную завесу покоя. Он даже выпрямился, взирая на Гиб Аянфаля не то вопросительно, не то гневно.

– Шамсэ? – негромко переспросил он.

– Да, она! – подтвердил Гиб Аянфаль, чувствуя, что нашёл нужную «болевую точку», – Ты отдал ей Бэли! А она захотела, чтобы я раскрыл тебе правду! И после случилось всё это! Хиба, вспомни! Это она захотела, чтобы ты стал таким!

Продолжать он не мог. Хиба поднялся на ноги, вспыхивая гневом.

– Замолкни! – резко бросил он, – Уходи! И пусть белые сёстры займутся тобой, пока я не рассказал им, как ты преследуешь меня!

– Ты же никогда не верил им, Хиба! – упорно крикнул Гиб Аянфаль, тоже вставая, – это ты должен помнить! Ты был чёрным стражем и уже тогда пришёл к тому, что белые сёстры и техники волн имеют для каждого свою правду! Я понимаю, что мои слова кажутся тебе пустыми. Но молю – послушай свой внутренний голос, который есть у каждого асайя! Он никогда не обманет тебя в отличие от разума и прочих чувств, подверженных действию волн! Разве он не подсказывает тебе на самой глубине сознания, что я прав? Ты вышел из Низа, оставив там всего себя. А я помогу тебе это вернуть. Ради этого я готов спуститься туда по свей воле. Знаешь, у меня тоже есть провал в памяти, который я должен восстановить, я уже говорил тебе. Потому я понимаю, что это. И если бы ко мне пришёл кто-нибудь и рассказал о том, что было, я бы хотя бы попытался поверить ему, даже если бы он поведал мне совершенно невероятную историю. Прошу, послушай меня!

Хиба только покачал головой, глядя на него застывшим в негодовании взглядом.

– Уйдёшь ли ты когда-нибудь или нет?! – с клокочущим презрением в голосе произнёс он, после чего протянул руку и ткнул Гиб Аянфаля пальцем в лоб.

Гиб Аянфаль в тот же миг обмер, чувствуя, что с ним сейчас случится то, чего он всегда опасался, не веря себе самому. И тут же его лишённое сознания пурное тело мягко упало на траву у ног рослого асайя. Хиба-Багровый Ветер, равнодушно перешагнув через него, направился прочь в глубину замершего в ночи сада.

Гиб Аянфаль пробудился в одном из многочисленных покоев Белого Оплота, которые предназначались для гостей, посещающих места исцеления. Сюда его перенесли из пасочного сада и заботливо расположили в одной из комнат. Выглядела она как спальные покои в обители Зимнего Сумрака – обычное ложе заменяла ступень, правда рассчитанная на двух-трёх асайев.

Прислушавшись к мирно переливающимся волнам, Гиб Аянфаль понял, что утро только-только вступило в свои права. За широкими арочными проёмами шелестели листья пасочников, и вчерашние переживания несколько сгладились сами собой. Гиб Аянфаль лежал, тщательно вспоминая вечер, его разговор с Эньши, а затем визит к Хибе, пока не почувствовал чьё-то приближение. Он оглянулся и увидел, что в залу неслышно входит мать Саника. Она подошла к Гиб Аянфалю, внимательно на него взглядывая.

Гиб Аянфаль немедленно поднялся.

– Где Багровый Ветер? – тут же спросил он, так как судьба Хибы после такого поступка тревожила его больше собственной.

– С ним всё хорошо, Гиб Аянфаль, – ответила мать Саника, – он в храме. Там он сейчас проводит большую часть времени. Я же пришла, чтобы поговорить с вами.

После этих слов мать Саника неспешно опустилась на ступень. Гиб Аянфаль тоже сел, глядя на неё с нескрываемым недоверием. В его глазах обе матроны были одними из виновных в сложившейся ситуации, и сейчас он не знал, как вести себя с ними. От матери Саники его состояние, конечно же, не укрылось, но она не обратила на это никакого внимания.

– Зачем вы пришли к нему? – спросила она негромко, но с твёрдостью, которая на миг осадила Гиб Аянфаля.

– Я не мог не прийти! – горячо ответил строитель после короткой паузы, – Хиба мой друг! А там, в Низу, его всё равно, что уничтожили! Он ничего не помнит! Я хотел ему помочь, я думал, что если буду говорить с ним, то в нём откроется что-нибудь. Потому что вчера… я видел, что внутри у него что-то сохранилось…

Гиб Аянфаль замолк, изумляясь тому, как он вдруг смог так откровенно поделиться своими мыслями с асайем, о котором мгновение назад думал едва ли не как о враге. Он взглянул на мать Санику, но встретил в чуть грустном выражении её серебристо-фиолетовых глаз только глубокое понимание.

– Не так нужно вытаскивать это сохранившееся, Гиб Аянфаль, – тихо сказала она, – матрона Линанна не хотела, чтобы я подробно говорила с вами об этом, но я знаю, что вы не уйдёте, пока не услышите хотя бы часть правды. Поэтому послушайте меня, а потом делайте свои выводы.

Хицаби вёл очень непростую жизнь. Думаю, даже несмотря на то, что он сам считал вас своим другом, о многих вещах он просто не мог говорить. Такие обязательства наложил на него Салангур. Рабочая точка чёрного стража очень тяжёлая, это выбор, который делают единственный раз за всё воплощение, и потому освободиться от неё как от любой другой нельзя. Так что Хицаби фактически остаётся стражем даже сейчас, в одеждах очищенного, и тем более был им, когда трудился вместе с вами. Я думаю, вы замечали, что он порой начинал поглощать немереное количество зелёной амброзии. Это было одно из последствий выбора – его пурное тело просто не могло справиться со слишком быстрой пылью стража, поверх которой наложили рабочую точку строителя. Встать на новый путь ему могло бы помочь только глубокое пересоздание, но такого он не хотел. Он искал другого.

– Но разве он не имел на это права? – спросил Гиб Аянфаль, – разве он не был волен выбрать именно это?

– Именно потому, что у него было такое право, никто не воспрепятствовал ему прямо с самого начала. Но никто и не освободил его от последствий, – спокойно ответила матрона, – В законах Онсарры нет запретов, Гиб Аянфаль. Законы говорят о том, как должно быть. Баланс волн поддерживает существование того, что является истиной, а то, что приносит вред, рано или поздно будет уравновешено воздающим ответом. Хицаби осмелился пойти против чёткого разделения рабочих точек, введённого госпожой Ханаей, старшей дочерью самой Гаэ Онсарры. Её закон назначается для жителей поверхности и небес и разделяет чёрных стражей и белых сестёр. Хицаби пошёл против него, и вместе с тем отказался спуститься в недра, где к его выбору отнеслись бы иначе. Для этого он был слишком свободолюбив – не хотел ни перед кем преклоняться, и так же не хотел, чтобы поклонялись ему. Он взял на себя ответственность за приведение в жизнь, всю полноту которой способны понять только мы, белые матери. Многие удивляются тому, что вообще нашёлся некто, кто передал ему эти знания.

– Значит, этот кто-то поверил в него, – ответил Гиб Аянфаль, – захотел дать ему шанс! Но я всё равно не понимаю – как можно так поступать с асайями? И Голос, и родичи всегда учили меня милосердию. Но где сейчас оно с их стороны?

– Благо не всегда выглядит привлекательно в сей же момент, Гиб Аянфаль, – ответила мать Саника, – Хицаби ведь исправили совсем не так глубоко, как того просил собор. Нэны, управляющие Низом, воспринимают указы патрициев лишь как рекомендации, оставляя за собой право менять их на своё усмотрение. Его память незыблема, но воспоминания, хранящие в себе пути искажения, погружены во внутреннее забвение. Это непростое состояние, чтобы свыкнуться с обновлённой личностью асайю требуется время. И на самом деле он сейчас должен находиться за вторыми вратами Низа под опекой нэн. Его отпустили наверх только потому, что я и мать Линанна поручились за него, и теперь Хицаби останется здесь, рядом с нами. Если вы действительно являетесь ему другом, Гиб Аянфаль, то, прошу, выполните мою просьбу. Не приходите к нему и не провоцируйте. Вы были ему очень дороги, но теперь ваши слова и даже само появление для него вредны. Дождитесь времени, когда он сам выйдет на просторы Пятой твердыни как исцелённый.

Гиб Аянфаль печально опустил голову. Интуиция подсказывала, что в том, как сейчас следует отнестись к Хибе, мать Саника права. Но он так хотел скорее сорвать с друга эту безразличную маску, так хотел вернуть его прежнего! Теперь после всего, что пережито, он сможет понять его как никогда. Он помолчал некоторое время, глядя на яркие полосы света, падающие через арочные проёмы и стелющиеся по гладкому полу.

– Хорошо, – наконец произнёс Гиб Аянфаль, вновь взглядывая на мать Санику, – я сделаю, как вы просите. Но сможет ли он вспомнить себя прежнего?

– Я не знаю. Это его память. Если он захочет заново раскрыть её, то вспомнит. Но если он захочет начать новый путь, то я не смогу этому препятствовать.

Её слова немало опечалили Гиб Аянфаля. Безусловно, он жаждал того, чтобы друг скорее пришёл в себя и вспомнил его. Только вот захочет ли он это сделать? После вчерашнего разговора, Гиб Аянфаль уже не чувствовал прежней уверенности, и горечь утраты и расставания охватила его тягучей и беспросветной грустью. По его щеке вновь сбежала крошечная чёрная слезинка, но он даже не ощутил её жгучего прикосновения. Зато мать Саника, протянув руку, легко заживила оставленную ей трещинку, невесомо проведя пальцем по его щеке.

– Вам пора подумать о себе, Гиб Аянфаль, – непреклонно сказала она, унимая его горькие чувства, – младшая сестра сейчас приведёт сюда троих ваших родичей. Они, конечно, хотели прийти за вами прямо ночью, но я попросила их подождать до утра.

– Троих родичей?! – взволнованно переспросил Гиб Аянфаль, приподнимаясь со ступени, – как – троих? Или… Аба Альтас вернулся?!

– О мастере Хоссе по-прежнему нет никаких известий, – покачала головой мать Саника, – но вчера в вашем семействе произошло, как говорят, «стихийное вхождение». Тонкие волны создали равную родичную связь сами собой. Наверное, сама госпожа Гаэ желала этого.

На это Гиб Аянфаль ничего не успел ответить – стебли входа разошлись, и в залу вошла сначала младшая белая сестра, а за ней Ае, ведущий за руку рыжего Эньши, и Гиеджи.

– Яфи! Наконец-то! – первой воскликнула Гиеджи, и, нисколько не смущаясь чужого присутствия, подбежала к Гиб Аянфалю, порывисто обнимая его. Ае склонил голову перед белой матроной, а затем подошёл ближе, неотрывно глядя на Гиб Аянфаля взором, в котором смешивались одновременно и радость, и облегчение, и, чего таить, изрядная порция неодобрения его последних действий. Зато Эньши сиял. Он осторожно отпустил руку Ае, и, тоже подойдя к Гиб Аянфалю, обнял его. Как потом выяснилось, он спустя некоторое время после ухода Гиб Аянфаля почувствовал неладное и немедленно побежал искать кого-нибудь из родичей. Первой ему встретилась Гиеджи, которой он и поведал почти всё, умолчав только о совершённой Гиб Аянфалем передаче памяти. Гиеджи тоже беспокоилась о том, что родич долго не возвращается, а его положение в волнах то становится почти незаметным, то проскальзывает где-то на окраине Рутты. Однако, они вместе дождались Ае, а он уже достоверно выяснил, что Гиб Аянфаль находится у белых сестёр.

Мать Саника тем временем подошла к Ае.

– Я вас оставляю, – коротко сказала она, после чего покинула залу неслышными шагами.

Гиб Аянфаль в это время освободился из объятий Гиеджи и Эньши. Откровенно говоря, ему было не так-то легко подойти к Ае с приветствием – в памяти был ещё свеж их разговор, предшествовавший случившемуся, и слова Эйдэ о патрицианском суде. То, что старший родич пришёл сюда к нему, казалось шагом к примирению, которому Гиб Аянфаль был рад, но, с другой стороны, эта радость омрачалась их несогласием. Тем не менее строитель прямо взглянул на старшего родича и, подойдя к нему, сказал:

– Эйдэ говорил мне, что ты тоже был на суде.

Взгляд Ае никак не изменился.

– Да. Это одна из моих обязанностей, Янфо.

Гиб Аянфаль только потупил взор. После разговора с матерью Саникой у него совершенно не осталось сил на то, чтобы высказывать Ае какие бы то ни было упрёки. Он только чувствовал, что между ними как будто бы пролегла незримая пропасть. Прежде он никогда бы не подумал, что у него могут возникнуть такие разногласия со старшим родичем. Сейчас глубокая родичная привязанность всё так же продолжала жить в нём, но теперь она была окрашена горечью несогласия. Ае и сам понимал это. Его глаза погрустнели, и Гиб Аянфаль услышал, как он тихонько вздохнул. За его внешним покоем, какой подобает каждому асайскому патрицию, промелькнули мятущиеся внутренние переживания, о которых родич никогда бы прямо не сказал, но которые можно было почувствовать, находясь рядом.

А в следующий миг Ае поднял руку и, возложив её на голову Гиб Аянфаля, сжал алые волосы на макушке почти так же, как это некогда делал Хиба. Чуть склонившись, он проговорил, слегка качая головой:

– Я не буду ничего говорить, Янфо. Мы с тобой об этом уже беседовали. Просто помни и про то, что я с тобой.

Эти слова прозвучали настолько пронзительно, что у Гиб Аянфаля в нутре всё сжалось.

– Когда всё это забудется в волнах? – спросил он, едва только Ае отпустил его.

– Скоро. Два-три дня и всё погрузится в глубины Глобальной памяти. Я и так постарался, чтобы эта весть не расходилась слишком широко.

– Благодарю тебя, – скромно ответил Гиб Аянфаль.

Подошедшая Гиеджи взяла его за плечо. Они с Ае обменялись понимающими взорами, после чего старший родич сказал:

– Взгляни-ка на карточку родственности.

Гиб Аянфаль вынул синий кристаллик из-за пояса. В его информационных глубинах коротко и выразительно сияло имя Эньши, являвшегося теперь одним из его родичей. Сам рыжий ребёнок тоже подошёл ближе и смотрел на Гиб Аянфаля с нескрываемой радостью.

– Всё-таки свершилось, – подвёл итог Ае, – нас теперь четверо, потому будем более внимательны друг к другу.

– Аба Альтас был бы рад, – скупо ответил Гиб Аянфаль, убирая карточку.

Эти слова навеяли на всех четверых мысли, исполненные светлой печали. Добавить было нечего, и потому после недолгого молчания они вместе направились прочь из целительных покоев.

– И ещё, Янфо, – произнёс Ае, когда они вышли в пасочный сад, – я имел разговор с консулом Сэле. Он сказал, что желает тебя видеть, и ты должен прийти к нему завтра вечером, как только окончишь труд.

– Хорошо, – согласился Гиб Аянфаль, – а он не сказал, зачем?

– Не в его правилах говорить о целях встреч тем, к кому это не относится, – усмехнулся Ае, – а сейчас я должен вас оставить. Увидимся дома.

После этих слов он простился с младшими родичами, и, взмыв вверх на волновых крыльях, затерялся в вышине золотистого неба, направляясь к одной из атмосферных обителей, алевшей на горизонте далёким облаком.

– Сегодня общий день отдыха, – сказала Гиеджи, когда они остались втроём, – Яфи! Может просто погуляем по Рутте? Как раньше.

– Давайте, – согласился строитель, – это будет лучше всего.

– Тогда я с вами! – незамедлительно выпалил Эньши, крепко беря Гиб Аянфаля за другую руку.

Гиеджи взглянула на него с неодобрением.

– Хорошо, – сказала она, – только раз мы теперь твои старшие родичи, то ты должен будешь хотя бы немножечко к нам прислушиваться.

А в мыслях Гиб Аянфаля тем временем прозвучал её голос, переданный через прикосновение:

«Потом, когда выдастся спокойный вечер, в нашем саду объяснишь мне, как всё это получилось!»

Гиб Аянфаль только кивнул, скрывая улыбку.

– Гиеджи, – обратился он к сестре, – а ты ничего интересного не слышала в последние дни, пока меня не было?

Гиеджи потупила взор, а потом уклончиво ответила:

– Слышала. В день, когда ты ушёл с Хибой, наш замок покинул ещё кое-кто. И всё из-за дождя.

– А ты его знала?

– Немного, да и ты его видел в прошлый дождливый день, – ответила Гиеджи, покосившись на Эньши, который немедленно навострил уши, почуяв ореол тайны.

Они покинули Белый Оплот и направились на малый трансфер, который скоро доставил их в город как и прежде согретый тёплыми лучами Онсарры.