Баоцан Золотой Цикады

Глава 8. Стратагема 偷梁換柱. Укради балки и замени их гнилыми подпорками

Скрытно изменить суть происходящего,

не касаясь внешних признаков.

Вывесить на витрину баранью голову,

а продавать собачатину.

Ван Шанси, отпустив учеников, погрузился в размышления. Как подготовить их для участия в турнире? Прежде всего, он собирался продолжать рассказывать всем, что ребятишки его не особо сильны, им просто везёт, он должен заставить их притвориться слабыми поросятами, чтобы в итоге съесть тигра. Нужно всячески скрывать их силы, а самому натаскать их как следует. Заниматься придётся день и ночь, и тут серьезно мешало то, что его ученики не могли драться друг с другом. Почему так? Может, это мистическое завещание Святого Меча, запрещающее его потомкам убивать друг друга? В любом случае, он сам и Бо Миньюнь могли вдвоём тренировать их.

И Ван Шанси принялся за дело. Тяжелые изматывающие тренировки быстро стали ритуалом, клинки Цзиньчана и Бяньфу рассекали воздух, словно свистящий шепот ветра. День за днем, под палящим солнцем или проливным дождем, они оттачивали свои навыки, тренировались с рассвета до заката и укрепляли тела до грани невозможного.

При этом Бяньфу с удивлением замечал, что Цзиньчан становился все задумчивее и мрачнее. Заходя к нему под вечер, Бяньфу неизменно заставал друга в полусонной медитации, вращающим на ладонях киноварные шарики. Казалось, он ищет и не находит ответ на какой-то незаданный вопрос.

Между тем события развивались сразу в трёх направлениях. Ли Цзунцзянь, сын прежнего императора Веньцзуна и племянник нынешнего, заявил о своей готовности участвовать в турнире. После этого, а может быть, вследствие этого, было объявлено, что на турнире будут присутствовать Чжэнь Чанле, Сюань Янцин, Лю Лэвэнь и Ши Цзинлэ, четыре красавицы Чанъани. Говорили, что они затмевают лунный свет, и каждая казалась воплощением грации и изящества, «цветущим лотосом в царстве Блаженных», как выразился прославленный столичный поэт. Но на этот раз оказалось, что они будут не просто украшать праздник. По городу, словно ветер, разносящий аромат цветущей сливы, пронесся слух о том, что первые красавицы столицы удостоят победителей турнира некой особой чести!

Воины всерьез заволновались, ибо, что есть слава без взгляда богини? Красавицы Чанъани — четыре стихии, четыре времени года, воплощенные в женской грации. Их улыбки — как первые лучи весеннего солнца, их голоса — как шелест осеннего ветра в бамбуковой роще, их взоры — как лед зимних озер, таящий в себе огонь. Лишь прикосновение руки прекрасной девы, лишь слово, сорвавшееся с ее губ, могло сделать воина бессмертным.

Но не только их присутствие манило храбрецов. Было объявлено и о награде от императорского дома! Это было признание, бессмертие в анналах истории и даже шанс оставить свой след в вечности. Конфуций говорил, что благородный муж стремится к истине, а не к выгоде. Но кто откажется от истины, увенчанной славой и почётом?

Ван Шанси не был особенно взволнован и когда ученики спросили его, что значат все эти новости, посоветовал им не обращать внимания на пустяки, заметив, что всё это делается специально под одного человека. Принц Ли Цзунцзянь ничем особо не примечателен, ему не светит престол, однако в связи с тем, что дети самого императора ещё в колыбели, принц, который уже три года учился в их академии, в некотором роде будет представлять императорский дом.

— И он в любом случае выиграет турнир? — поинтересовался Бяньфу.

— Он ученик Мин Цая, одного из лучших воинов нашей академии, — лаконично ответил Ван Шанси.

— Так он гений? — уточнил Бяньфу.

— Я этого не говорил.

Да, не всё то золото, что блестит. Принц Ли Цзунцзянь всегда был бездарностью. Его движения были угловатыми, словно у деревянной куклы, клинок в его руках казался чужеродным предметом, а не продолжением воли. Возросший в холе и тепле императорского двора, он не привык к упорному труду, а если бы и умел работать над собой, то способны ли годы тренировок заменить отсутствие таланта? В то время как его сверстники оттачивали грани клинка, Ли ломал тренировочные мечи, едва не спотыкаясь о собственные ноги. Прославленный наставник мрачно наблюдал за неуклюжими попытками принца, терпеливо натаскивал его в воинских искусствах, да что толку учить петуха соловьиным трелям?

Цзиньчан мрачно поинтересовался.

— А девицы на турнире зачем?

Ван Шанси поднял на ученика удивленные глаза. Зачем красавицы на турнире воинов?

Цзиньчан уточнил.

— Запах пота, мокрая от крови арена, звон мечей и ругань противников. Что там женщинам делать?

Ван Шанси усмехнулся. Вопрос резонный, конечно. Но турнир — это не просто бойня. Это зрелище, праздник, демонстрация силы и власти. А где власть, там и красота. Красавицы — не просто зрительницы. Они — награда, символ триумфа, вдохновение для воинов. Их присутствие делает турнир более значимым, более престижным. Жажда завоевать ее расположение придает воинам сил, заставляет превосходить самих себя. Красавицы — не столько украшение, это искра, разжигающая пламя битвы. И даже если они просто наблюдают, их взгляд, полный восхищения или сочувствия, может решить исход поединка. Ведь ради такого взгляда стоит рискнуть всем.

Цзиньчан только пожал плечами. Слова учителя его явно не убедили.

Бяньфу после ужина, когда у них выдалась свободная минута, которую оба коротали в озере, вернулся к теме.

— А в твоей жизни было что-то, что заставило дурно думать о женщинах, Цзиньчан? Какая-то из них предала тебя?

Цзиньчан скривился, но пояснил.

— Вовсе нет. Просто я с детства прятался от братьев: летом на постоялом дворе Лу Хуана, дальнего родственника моей матери, часами просиживал, а зимой присмотрел закуток в Западном павильоне. Дед там старую мебель хранил. Я туда забирался, разжигал старую жаровню и свечу, кутался в одеяло и читал книги, что натаскал из хранилища. Да вот беда: закуток задней стенкой к женским покоям примыкал, разглядеть через бамбуковые прутья ничего нельзя было, зато каждый шорох оттуда был слышен. А жили там три мои сестрички Синьхуа, Сюин и Чанчунь. Ну и годами я их разговоры слушал…

— Они … говорили что-то дурное о тебе?

Цзиньчан вытаращил глаза.

— Обо мне? Опомнись, я — последыш, мне тогда десять лет было, а им по четырнадцать-пятнадцать. Они меня и не замечали вовсе, дела им до меня не было.

— Но что тогда такого ты услышал?

Тон Цзиньчана стал сардоничным.

— Говорю же, это были просто женские разговоры! Неиссякаемый источник мудрости и добродетели, где каждое слово взвешено и пропитано искренностью. Как же благородно обсуждать за спиной подруг, приправляя это щепоткой перца и каплей змеиного яда! И что может быть прекраснее, чем делиться «искренней» радостью за подругу, тихонько мечтая, чтобы она сдохла? Сплетни? Нет, что ты! Исключительно обмен ценными сведениями. Ложь? О, это не ложь, а всего лишь художественное преувеличение, способ придать красок серым будням, слегка приукрашенная реальность, чтобы не травмировать нежную психику собеседниц. Лицемерие? Ни в коем случае! О, это высшая форма дипломатии, искусство говорить то, что приятно слышать, даже если это далеко от истины и умение держать лицо в любой ситуации, даже когда внутри клокочет праведный гнев от зависти к чужой новому платью. Зависть? Да что вы! Это всего лишь тихая, незаметная печаль о том, что у кого-то что-то лучше. И, конечно, ни одна уважающая себя девица никогда не позволит этой «печали» перерасти в злые козни. Ведь женская дружба — это святое! Особенно, когда есть, кого облить помоями за спиной…

Бяньфу вздохнул.

— В странном семействе ты жил…

— Да, в доме интриги плелись, как паутина. Ложь, искусно замаскированная под заботу, отравляла жизнь, подтачивая доверие к любому члену семьи. Лицемерие лисьей маской скрывало истинные чувства. Улыбки, за которыми скрывалось злорадство, доброе слово, произнесенное с нескрываемым презрением в голосе, — это и есть моё детство. И если мужчины просто били и издевались, то женщины кривлялись, изображали заботу, а за твоей спиной звали тебя недоноском…

— И теперь ты ненавидишь женщин? Но ведь не все же такие, как твои сестры.

Цзиньчан удивленно развёл руками.

— Какая ненависть? Всего лишь недоверие. Просто я знаю, что ставить на искренность женщины может только глупец, и, встречаясь с любой из них, надо быть крайне осторожным, и общаться с ней так же, как с ядовитой змеёй на болоте. И запомни, чем она красивее, тем ядовитее…

Неожиданно Цзиньчан сменил тему.

— Помнишь, ты сказал в пещере, что шарик у тебя в руках побелел. А что-то ещё ты почувствовал?

Бяньфу удивился. С чего бы Цзиньчану вспоминать об этом? Но ответил.

— Я словно стал видеть события немного иначе. Вроде как переосмыслил их. А кстати, почему этот шарик спас нас от призраков в пещере?

На последний вопрос Цзиньчан не ответил, но спросил:

— Переосмыслил и всё?

— Да, больше ничего не помню. Слушай, — осенило вдруг Бяньфу, — если Фэн Ши Юн из Фубина была внучкой Пей Мина, не ему ли принадлежало это сокровище?

— Вполне возможно, — кивнул Цзиньчан, — я уже думал об этом, но это мало что объясняет. Он много путешествовал, бывал в разных землях, и, конечно, мог где-то заполучить этот баоцан. Но тогда получается, что он не знал его силы, иначе не отдал бы шкатулку в приданое дочери. Получается, для него это была просто дорогая вещица и ничего больше.

Бяньфу задумался.

— Но ты говорил, что твои братья слышали, что когда-то в семье была реликвия, которая давала право входа в Гоцзысюэ.

— Верно, но они никогда не описывали её и не знали, как она выглядит. Такое же право на учебу в академии давал и рескрипт императора Сюаньцзуна, они и искали что-то подобное, а про «Глаза Будды» никто из них ничего не знал.

— Но почему баоцан отпугнул призраков?

— Не знаю. Я видел, что призраки шарахались от меня, но нападали на тебя. Что было у меня, кроме меча, еды и баоцана? Ничего. У тебя были пирожки и меч. Я просто вычел два из трех и сунул тебе в руку шарик. Призраки отхлынули от тебя, и мы дали дёру. Но почему баоцан отогнал их, я пока не понял.

— А что ты чувствуешь, когда медитируешь с ними?

— Самое удивительное, что он… меняет меня. Я вижу события прошлого, которые раньше не понимал, но теперь мне открывается их подоплёка. Я понял, кто донёс отцу о моём убежище, и кто пытался на Новый год отравить меня. Всё, как на ладони. И это … тяжело. Я и раньше считал, что мой дом — клубок пауков, а сейчас понимаю, что он — клубок змей. Вступлю в права наследства — вышвырну половину домочадцев.

Злоба, промелькнувшая в эту минуту в глазах Золотой Цикады, испугала Бяньфу. Но Цзиньчан не стал развивать эту тему.

— Однако прошлое — это прошлое. Не стоит погружаться в него — захлебнёшься и утонешь. Но потом эта вещь начала показывать мне … меня. И тут тоже, оказывается, смрада немало. Я много лет думал, что я имею право огрызаться и кусать бьющих меня, но я чуть не позволил своему сердцу окаменеть, а это не истинный путь. Ты послан мне Небом. Твоя искренность помогла мне вернуться на верные стези. Но теперь я и вовсе начал видеть то, чего не было. И понять эту вещицу я не могу. Я, как муравей, что хочет взглядом охватить Небо…

Внезапно разговор друзей был прерван. На дощатое ограждение у пруда упал камень, дважды стукнулся доски и соскользнул в воду. Цзиньчан и Бяньфу выскочили из воды и тут разглядели за кустами Ло Чжоу, заместителя начальника охраны академии, советы которого оказались столько полезны при прохождении подземелья. Он стоял, прижимая палец к губам.

Оба поспешили подойти. Ло не пожелал приветствовать Цзиньчана и Байфу и не тратил время на лишние слова.

— Сегодня ночью Гэ Чжэнь и трое его приближённых явятся сюда после того, как Ван Шанси уйдет к декану. Его только что пригласили. Будьте осторожны.

И растаял за кустами.

Цзиньчан переглянулся с Бяньфу.

— Надоел мне этот Гэ Чжэнь. Он не успокоится, пока не получит.

— Их четверо против нас двоих…

— Вот тебе и настоящий бой к турниру. Мне кажется, Ван Шанси и Бо Миньюнь нам поддаются. Спасибо Ло, знаем, к чему готовится. Подождем, когда учитель уйдет, и поставим ловушки во дворе. Этот Гэ Чжэнь вообще пожалеет, что вышел из дома.

План — это план, всего лишь теория, но на практике даже песчинка, не вовремя попавшая в глаз, может испортить самый продуманный план. Так и случилось на этот раз. Ван Шанси и Бо Миньюнь по приглашению декана Цзянь Цзуна отправились к нему в резиденцию полюбоваться полной луной и выпить по паре чарок. «Пара чарок», разумеется, была поэтическим образом, и на деле означала упиться вдрызг, выжрав на троих пару жбанов вина.

Однако тут случилось нечто совсем уж непредсказуемое. Едва оба вышли из дома и отошли на пару ли, как на Ван Шанси спикировала летучая мышь, которая ударилась крылом о его заколку и в итоге запуталась у него в волосах! Бо Миньюнь растерялся и не знал, что делать. Ему удалось схватить нетопыря, но как вытащить его из хвоста волос, не срезав их? Но Ван Шанси запретил ему трогать волосы.

— С ума сошел? Как я на турнире без волос покажусь? Сейчас вернёмся, и осторожно вытащим его.

И оба повернули обратно. В это время Гэ Чжэнь, незадачливый стратег и бог войны, и его великолепная троица, возомнив себя ночными мстителями, увидев, что Ван и Бо ушли, решили преподать Цзиньчану и Байфу урок. Наивные, они полагали, что внезапность — их козырь. Ах, если бы они знали, что их «гениальный» план был раскрыт раньше, чем они успели прокрасться в темноте к павильону Ван Шанси!

Цзиньчан и Бяньфу, предупрежденные о предстоящем «сюрпризе», решили продемонстрировать, что такое настоящее гостеприимство. В их глазах горел холодный огонь решимости, руки Бяньфу крепко сжимали меч, а вот Цзиньчан пристроил на дереве арбалет-ни с десятком стрел, засунул за пояс хлыст-бянь, люсинчуй и летающие когти фэйчжуа. Добро пожаловать, глупцы на голубцы!

Шелест листьев под ногами предательски выдал приближение врага. Гэ Чжэнь с тремя своими людьми, ведомые слепой уверенностью в успехе, словно тени, скользнули в ночную тьму, слабо разгоняемую светом двух каменных фонарей во дворе. Они рассчитывали на внезапность, на то, что застанут противников врасплох, но их встретил шквал стрел из арбалета и звон стали. Завязалась ожесточенная схватка. Удары хлыста сыпались градом, кровь окрашивала землю, Цзиньчан и Бяньфу, словно два разъяренных тигра, яростно защищали свою территорию.

И тут вернулись Ван и Бо. Ван Шанси, забыв про нетопыря в своём хвосте, схватил шест и хотел было ринуться на незванных гостей, но понял, что уже поздно. Наглость Гэ Чжэня обернулась для него и его людей горьким поражением. И не только. После этой встречи люди Гэ научились летать — правда, не по своей воле, ибо, одолев противников, Цзиньчан и Бяньфу перекинули их через стену, — в овраг, густо поросший крапивой.

Бо Миньюнь притащил фонарь поярче и принялся выцарапывать из хвоста хозяина нетопыря, а Ван Шанси тем временем учинил выволочку обоим ученикам. Выговор получил Бяньфу: зачем изгибал руку при парировании? Решил прослыть элегантным? Но, увы, приём абсолютно неэффективный! Почему он не может парировать, как показывал сам Ван Шанси? Тогда, конечно, изгибать руку было бы позволительно, это стало бы даже модным приёмом в мире боевых искусств! Нагоняй достался и Цзиньчану: он, уцепившись за ствол бамбука, умудрился промахнуться хлыстом мимо противника. Ван Шанси, конечно, был в восторге от такой бессмысленной акробатики и даже подумывал включить эти «уникальные» приемы в программу обучения — в качестве примера того, как делать не надо.

— Как можно было не попасть хлыстом по такому толстому противнику, как Гэ Чжэнь? Это же просто позор для школы, Цзиньчан!

Цзиньчану дали понять, что ему и Бяньфу следовало бы брать пример с самого Ван Шанси, чьи удары хлыстом всегда достигали цели, хотя, справедливости ради, он уже лет десять не брал в руки хлыст, но это, безусловно, не умаляло его авторитета как мастера. Да, его ученикам, определенно, есть к чему стремиться, — ворчал Ван Шанси.

Он нагло врал. Ученики вдвоём прекрасно справились с превосходящими силами противника, но Ван Шанси считал, что нельзя позволять им задирать нос. В итоге, избавившись от нетопыря и снова направляясь на пьянку к Цзянь Цзуну, Ван Шанси приказал ученикам до отхода ко сну привести двор в порядок.

Он им поблажки не даст! Нечего расслабляться! Впереди турнир!