Баоцан Золотой Цикады

Глава 16. Стратагема 反客為主. Преврати роль гостя в хозяина

Нащупывай вход и продвигайся вперёд,

пока не достигнешь главенства.

Когда Бяньфу, угостившись пирожками и чаем Мао Лисинь, вернулся в резиденцию Вана Шанси, Цзиньчан ещё не вернулся. Бяньфу прошёл к себе в комнаты, зажёг несколько свечей, сел к столу, развернул лежавшие на нём портреты четырех красавиц Чанъани и внимательно вгляделся в лицо Ши Цзинлэ, которую даже не придерживающийся высокого мнения о женщинах Цзиньчан назвал красавицей и в которую влюбился.

Она была изображена в одежде ханьского стиля с вышитыми на подоле журавлями, и глаза её смотрели прямо и спокойно. От облика Ши веяло силой, решительностью и умом, а лицом и осанкой девица уподоблялась императрице, и Бяньфу невольно вспомнил, как девица злобно скинула со сцены бездарного Исиня.

Бяньфу медленно сдвинул портрет в сторону, открыв изображение Чжэнь Чанлэ. Он заметил тонкую работу вышивальщицы, изящество покроя платья, умелое сочетание цветов и фактур. В наряде чувствовался талант портных: он был не просто красивой одеждой, но символом статуса, власти и, конечно же, красоты. Потом Бяньфу перевёл взгляд на лицо девушки.

Возможно ли? Еще днём на репетиции он полагал, что она красива, но сейчас, после слов Цзиньчана, Мао и Лисинь, всмотрелся куда пристальней. И сразу почувствовал, что вспотел. Девушка была некрасива. Нет, уродства в ней не было, но и красоты не замечалось ни на фэнь! Такие девчонки сотнями прислуживали в тавернах и на постоялых дворах, просто одеты попроще и не столь искусно накрашены!

Бяньфу дрожащей рукой отодвинул портрет Чжэнь. Теперь перед ним предстала Сюань Янцин в парчовом халате глубокого сапфирового оттенка, мастерски вышитого серебряными нитями, напоминающими лунный свет, скользящий по воде. Юаньлинпао был прекрасен! И оказывается, именно он, заставляя любоваться собой, отбрасывал отблеск красоты на абсолютно безликую девицу, стоявшую в нём…

И, наконец, Лю Лэвэнь в алом платье с золотой вышивкой. Бяньфу молча рассматривал наряд, отмечая про себя, как ловко придворные портные умудрились сочетать традиционные мотивы с веяниями чуждой моды, проникшими в Поднебесную через торговые порты.

Лю Лэвэнь в прекрасном платье казалась красивой, но закрой платье… и перед тобой представала обычная девушка, с уставшим взглядом и едва заметными морщинками в уголках рта. Изящный крой, дорогая ткань, искусный макияж — всё это создавало иллюзию совершенства, притягивало взгляды и вызывало восхищение. Но неужто платье делает человека?

Разве это настоящее? Разве красота, созданная чужими руками, может сравниться с внутренней гармонией, с силой духа, с умением любить и сострадать? Платье может подчеркнуть достоинства, скрыть недостатки, но настоящая красота — это отражение души, светящееся изнутри, не зависящее от моды и обстоятельств. Это умение оставаться собой, несмотря ни на что, быть честным с собой и с другими. И потому Цзиньчан был прав: только Ши Цзинлэ, единственная из всех, была подлинно красива…

Бяньфу схватился за голову.

И где были его глаза? Выходит, он тоже склонен подпадать под обаяние общего мнения, видеть то, чего нет, очаровываться и обманываться.

А вот Цзиньчан не ошибся. Он с самого начала видел все, как есть. И он назвал красавицами Ши и Мао Лисинь. Да, Лисинь не была величественна и прекрасна, как Ши, скорее, в ней проступало очарование котёнка, на которого, как он не расшались, невозможно рассердиться…

Однако все это было его, Бяньфу, личной слепотой, с которой можно было разобраться позже. Но Лисинь четко назвала и дату и имя человека, который всё это устроил, хотя она же выразила допущение, что Сюй Хэйцзи пел с чужого голоса. А значит, этот человек по-прежнему остается неизвестным.

Этот человек — мастер стратагем, умело прячется за чужими спинами и, как кукловод, дергает за нужные ниточки. Он — архитектор интриг, чьи мотивы скрыты за маской благожелательности, расчетливый ум, способный просчитать ходы на несколько шагов вперед. В его арсенале — дар манипуляции и феноменальная наблюдательность. Он видит слабости других и использует их в своих целях и никогда не действует напрямую, предпочитая оставаться в тени.

— И зачем ты зажёг пять свечей, Бяньфу? Что это ты тут разглядываешь? А, красотки…

За его спиной стоял Цзиньчан. Поглощенный своими мыслями Бяньфу просто не услышал его шагов.

— Как же я был слеп! Я ведь смотрел — и не видел! Как? Почему? Ах да, Лисинь сказала, что красавицами девиц назвал на празднике Фонарей сам директор Сюй Хэйцзи, но она не уверена, что он не сделал это с чьей-то подачи. Тот человек по-прежнему неизвестен.

И Бяньфу рассказал все, что смог узнать.

— Даже так? А вот я разговорил нашего учителя. Ван Шанси не помнит, кто кем и кого провозгласил, он на праздник Фонарей редко трезвым бывает, но он вспомнил, что традиция такая в Гоцзысюэ и была раньше.

Бяньфу вздохнул.

— Но кто за всем этим стоит? Меня пугает этот человек. Его истинные намерения известны лишь ему самому, и даже самые проницательные не способны разгадать его игру. Он — загадка, обернутая тайной, внутри которой спрятана еще одна загадка. И пока мы пытаемся понять его мотивы, он продолжает плести свою паутину интриг, оставаясь недосягаемым и неуязвимым.

Цзиньчан улыбнулся.

— Ты драматизируешь. Мы знаем, что он может действовать через директора, и имеет некоторое влияние в высших кругах. Да, цели его скрыты. Но на самом деле он вовсе не так уж и неуязвим. И какие бы цели он не преследовал, мы здорово подпортили ему игру. Ведь он теперь основное внимание вынужден тратить не на достижение своих целей, а на то, чтобы скрыть увечье. Возможно даже, он откажется, точнее, вынужден будет отказаться от своих целей. Мы его если и не остановили, то серьёзно задержали на пути к цели. А раз так, — он досягаем и уязвим. И запомни: свои страхи и фантомы создаем мы сами. Нельзя недооценивать этого человека, тут ты прав, но и переоценивать его тоже не стоит.

— Но ты же не думаешь, что это… сам Сюй Хэйцзи?

Цзиньчан рассмеялся.

— Как я могу так думать, когда сам невольно обеспечил ему алиби? Это же я затащил его в пиршественный зал после турнира! На нас напал вовсе не Сюй и не Ван Шанси. Именно этим двоим мы теперь можем безоглядно доверять. Они вне подозрений.

— Но тогда… Если правда то, что ты говоришь, тогда убийца захочет отомстить нам!

— Захочет, как пить дать захочет. Но отомстить двум ученикам великого мечника Ван Шанси в его охраняемой резиденции не так-то просто, Бяньфу. Все помнят, что случилось с Гэ Чжэнем. Ло Чжоу тоже не недаром держит тут трёх своих лучших людей: надеется, что тот придёт сводить с нами счёты. Но я в это смутно верю. Если бы он был хорошим мечником — увернулся бы от меня и руку бы сохранил. Он вовсе не мастер, просто для него на карте стояло тогда всё, и он дрался из последних сил. Я же просто не воспринимал тогда ситуацию всерьёз. Я затащил в зал троих свидетелей и считал, что решил проблему, показанную мне баоцаном. Но почему эти глаза Будды не могут видеть всё, как есть, почему всё в тумане?

— Но если Сюй Хэйцзи вне подозрений, почему он не может сказать, откуда взялся тот список красавиц?

— Он и сказал. Говорю же, я разговорил Ван Шанси и тот, хоть сам ничего вспомнить не смог, проводил меня к директору.

— И ты молчал об этом? Что он сказал?

Цзиньчан вздохнул.

— Он вспомнил, что признать первым красавцем Исинь Чэня, племянника канцлера, его просил его друг, Линь Цзинсун, декан факультета словесности, причем он обосновал свою просьбу не желанием выслужиться перед его дядей-цзянсаном, а судьбой своего театра «Лунный сад», созданного при факультете словесности за год до этого. Театр, однако, никакого успеха не имел: спектакли были слабые, актеры никудышные, вот Цзинсун и попросил директора Сюя помочь.

Сюй перестраховался, и осведомился у канцлера Ли Дэю, можно ли провозгласить его племянника первый красавцем, обставив это как мнение широкой академической общественности. Канцлер, а он является куратором академии по должности, весьма удивился, что такая честь выпала его племяннику. Но это было в его глазах ничего не значащим делом, и он согласился, а когда Сюй уже уходил, Ли предложил ему провозгласить красавицей и Ши Цзинлэ, которая часто пела на императорских пирах, а потом подумал, и добавил имя Лю Лэвэнь.

Сейчас-то понятно, что так он рассчитывал, что его племянник так вернее женится на племяннице Чжао Гуйчженя. А имя Сюань в список попало с подачи самой Лю Лэвэнь, Сюань Янцин была её подружкой. А когда трёх отобрали, сам Сюй решил, что не выбрать Чжэнь Чанлэ, дочь начальника императорской канцелярии, будет неправильно. Ну и куда это нас продвигает?

— А это сработало? То, что Исинь стал «первым красавцем»?

— Конечно, теперь отбоя не было от желающих участвовать в постановках театра, пришли опытные музыканты, которых раньше туда не загнать было, и театр стал популярным. Но сам директор Сюй, оказывается, видел на праздновании дня рождения Кун-фу-цзы в императорском дворце в прошлом году только Ши, и счёл, что и все остальные девицы и Исинь Чэнь — такие же. Когда увидел их после — действительно здорово удивился.

— А теперь ты хочешь заменить Исинь Чэня в спектакле и, по старой стратагеме, «войдя как гость, стать хозяином»?

Цзиньчан рассмеялся.

— Если получится, то почему нет? Но думаю, что мне будет не до этого. Помни, убийца Лю Лэвэнь так и не найден, а ведь люди Ло Чжоу всю академию обыскали…

…Тем временем праздник неумолимо приближался. Ректорат загодя развернул кипучую деятельность. Во дворе академии развесили фонари, аромат благовоний смешивался с запахом цветов на клумбах, создавая атмосферу романтики и предвкушения праздника.

В преддверии праздника провели и поэтические состязания. Молодые таланты, облаченные в лучшие шелковые халаты, вдохновленные изрядной порцией рисового вина, декламировали такие оды любви, и даже самые строгие профессора смягчались и улыбались…

Легенда, сопутствующая празднику, повествовала о пастухе Нюлане, который был сиротой и жил вместе со своим старшим братом и его женой. Однажды его выгнали из дома, он ушел бродить по свету. Как-то раз ему на пути повстречался старик и попросил его вылечить больного быка. В благодарность животное помогло Нюлану познакомиться с Чжинюй, одной из семерых дочерей Небесной Богини. Они полюбили друг друга и создали семью. Узнав о связи дочери со смертным простолюдином, Небесная богиня разгневалась и разлучила их. Однако спасенный бык помог Нюлану подняться на небо. Сначала мать Чжинюй разозлилась и нарисовала в небе Млечный путь, чтобы навсегда разлучить влюбленных, но потом сжалилась и позволила видеться им одну ночь вместе на небесном мосту. Эта ночь и приходится на седьмой день седьмого лунного месяца.

Накануне праздника проводились соревнования по вдеванию нитки в иголки при свете тлеющих углей или полумесяца: брали семь игл для шитья и семь нитей разного цвета. Если удавалось продеть нить через все семь игольных ушек, в любви обязательно везло. Девушки в этот день обращались к Чжинюй и гадали, наблюдали за небосводом и загадывали желания, а молодые люди лакомились цяо го, тонкой обжаренной выпечкой из муки, мёда и сезама.

Спектакль же «Лунного сада» вызывал так много сплетен и разговоров, что они доходили даже до Бяньфу.

— Вы слышали, говорят, в театре появился новый солист и отобрал роль у Исинь Чэня!

— Ну да, я слышала его пение, голос и впрямь божественный.

— Не думаю, что Чень это так спустит!

— А что он сделает? Этот наглец Цзиньчан — победитель турнира мечников!

— И Ши к нему явно благоволит…

— Что же, скоро всё станет ясным…

И неудивительно, что в зал набились студенты всех факультетов, и в зале некуда было упасть не только яблоку — виноградину, и ту всунуть было некуда.

Перед спектаклем выступили директор Сюй Хэйцзи и декан факультета словесности Линь Цзинсун.

Ох уж эти напыщенные выступления! Слова лились рекой, словно патока, речи были столь проникновенны, что казалось, будто истинное предназначение театра — служить фоном для официальных мероприятий. Директор, как всегда, был цветист и немного многословен. Его речь была наполнена глубоким смыслом, который, к сожалению, никто не смог уловить. Но это, конечно, не умаляло ее значимости.

Декан Линь Цзысун, в свою очередь, продемонстрировал виртуозное владение словом, жонглируя метафорами и аллюзиями с ловкостью циркового артиста. Каждое его предложение было шедевром ораторского искусства, но Бяньфу, хоть и вслушивался, понял только, что декан призывал следовать традициям прошлого.

В любом случае, выступления были встречены аплодисментами, а затем воцарилась тишина, предвещавшая начало представления. Зал затих, явилась сцена, залитая лунным светом, и перед восхищенными глазами зрителей развернулась история о любви и предательстве, о долге и чести.

Цзиньчан в роли опального генерала был великолепен. Его голос, то грозный, то полный нежности, заставлял сердца биться чаще, Ши, в образе принцессы, разрывавшейся между любовью и долгом перед империей, была воплощением грации и трагизма. Ее слезы казались настоящими, а страдания — невыносимыми.

Спектакль подлинно поразил Бяньфу. Он знал, сколько труда было вложено в эту постановку, знал, что Цзиньчан почти не появлялся в последние дни на ристалище, но пропадал в театре. Теперь был виден результат. Музыка, костюмы, декорации — все было продумано до мелочей.

Ши Цзинлэ и Фэн Цзиньчэн играли любовь на сцене, но искра, промелькнувшая между ними, казалась такой настоящей, что обжигала даже зрителей, наблюдающих за ними из полумрака зала. В их взглядах, в едва уловимых касаниях сквозила нежность, которая не могла быть результатом лишь актерского мастерства. И Бяньфу словно заново открыл для себя Цзиньчана. Тот не боялся распахнуть душу, обнажить свои слабости, чтобы зритель поверил и сопереживал ему. Он владел каждым мускулом, каждым нервом, доносил до зрителя тончайшие нюансы чувств и переживаний.

Мао Лисинь в образе Лисы-оборотня казалась Бяньфу воплощением колдовской силы и магии, и совершенно преобразилась. Каждое ее движение было отточено, каждый жест — наполнен смыслом, и это была совсем не та милая красавица, что угощала его чаем и пирожками…

Бяньфу задумался. Мастерство актера — это не только мастерство жеста и слова, это алхимия перевоплощения, способность вдохнуть жизнь в нарисованный контур, в вымышленный характер, сделать его осязаемым и понятным зрителю. Бяньфу понял, что настоящее мастерство проявляется в умении скрыть технику, сделать так, чтобы зритель забыл о том, что перед ним актер, а видел лишь персонажа, живущего своей жизнью, страдающего и радующегося, любящего и ненавидящего.

После финальной сцены зал взорвался аплодисментами.

Ши и Цзиньчан, кланяясь, принимали овации, а Исинь Чэнь, никому не нужный, давился злобой. Его пальцы судорожно сжимали салфетку. Каждый восторженный крик зрителей вонзался в сердце, словно осколок стекла. Он помнил, как ещё недавно сам купался в лучах славы, как его имя произносили с придыханием, как поклонницы осыпали его восторгами. Теперь же он был лишь забытым всеми неудачником, наблюдающим за чужим триумфом.

До того он был уверен, что Цзиньчан провалится на спектакле, он насмехался над ним за кулисами, плел интриги и надеялся на его провал. Потом Ши просто выгнала его с репетиций. Не видя, что происходит, Чэнь всё равно был уверен, что Цзиньчан провалится. Разве у этого горлопана есть знание сцены?

Теперь же, глядя на триумф Цзиньчана, он чувствовал зависть, разъедавшую его изнутри, ибо в нем зародилось какое-то смутное восхищение. И этот парадокс только усиливал внутреннюю муку, превращая ее в настоящий ад. Исинь Чэнь внезапно почувствовал себя ничтожным, мелким и совершенно бездарным.

Исинь Чэнь ринулся к себе. Он хотел обдумать все спокойно. Миновал тёмный коридор, распахнул дверь и остановился на пороге своей комнаты. Мороз прошёл по его коже: на балке в петле висела Сюань Янцин, одна из трёх оставшихся красавиц столицы.

Исинь завизжал, потом упал на колени, хватая ртом воздух. И прежде чем он успел что-либо предпринять, его ударили по голове. Последнее, что он увидел, прежде чем тьма поглотила его окончательно, — это полы длинного халата.