Баоцан Золотой Цикады

Эпилог. Стратагема 拋磚引玉. Брось кирпич, чтобы получить нефрит

Обменяй одну вещь на другую того же рода,

но разной ценности, и получи большую выгоду.

Вернувшись в резиденцию Ван Шанси, Цзиньчан сообщил Бяньфу, что теперь деньги Чжао Гуйчжэня принадлежат им по праву. Они честно заработаны. Дом они купят в ближайшее время в Восточной части города, и он, Бяньфу, вполне может теперь жениться на Лисинь.

— Но эти деньги заработал ты!

— Это не важно, я всего лишь отплатил тебе. Ведь ты сделал меня единственным наследником моей семейки. Кроме того, именно мой братец Цзиньжо устроил пожар в вашем доме и лишил тебя имущества. Я должен компенсировать это. Только баоцан будет принадлежать нам обоим. Я, кстати, понял, почему он показал полную картину только, когда мы медитировали вместе. «Небытие таит в себе бытие, а жизнь — источник смерти. Ты в пустоте ищи зародыш тверди, но помни: твердь чревата пустотой. Тогда поймёшь, что свет родится во мраке, а звук — в молчании, посмотри на мир через пылающий жемчуг, отринь мир страстей и суеты, и познай Истину…» Только когда мы подлинно пытались постичь истину и остановить зло, баоцан ответил нам…

Бяньфу задумался.

— Но я думал, что мы с тобой… никогда не расстанемся, всегда будем жить рядом. Мы же братья. Я люблю и ценю тебя. Ты честен и верен, как и обещал…

Цзиньчан смутился.

— Я старался быть честным с тобой, но всё же один раз безбожно соврал тебе…

— Так значит… мы не родня? — у Бяньфу вытянулось лицо.

— Родня.

— Наш предок вовсе не Пэй Минь?

— Пэй Минь.

— Так что же тогда неправда?

— Я сказал тебе, что родился в год Огненной Лошади…

— А это не так?

— Так. Я родился в Год Огненной Лошади, в восьмой месяц…

— И я тоже.

— Да, но ты родился за день до полнолуния, а я сказал тебе, что появился на свет за три дня до него. Это неправда. Я появился на свет в пятнадцатую луну восьмого месяца, в День Середины осени.

— И что? — удивился Бяньфу.

Сказанное вначале показалось ему совершенно неважным пустяком. Какая разница, когда родился Цзиньчан? Но потом до него медленно дошло.

— Так значит ты — мой младший брат? Ты — младше меня? Я старше тебя на целый день?

— Забудь об этом, Бяньфу. Я был и буду твоим старшим братом. То, что я сказал, останется между нами.

Бяньфу пожал плечами. Он давно признал Цзиньчана старшим, и его признание ничего не изменило, однако всё это было как-то странно. Так надуть его… Это надо же…

— Ладно, — махнул он рукой, — Но что будешь делать ты? Ты не ухаживаешь за Ши, и она держится так отстранено. Ты присмотрел другую девушку?

— Если я посватаюсь к её отцу, он согласится, но сама Ши такого не потерпит.

— И что тогда?

Цзиньчан только махнул рукой.

— Время покажет, младший.

Через пару часов, наутро после заключения под стражу декана-убийцы Линя Цзинсуна, академия Гоцзысюэ только об этом и говорила. Шепотки, переходящие в громкие споры, заполонили коридоры и аудитории. Студенты, преподаватели — все были ошеломлены и взволнованы. Линь Цзинсун, столп учёности и образец добродетели, оказался хладнокровным убийцей?

Особенно тяжело переживали новость те, кто работали с деканом. Его секретари и ассистенты отказывались верить в случившееся. Они вспоминали его мудрые советы, его спокойствие и рассудительность. Как человек, казавшийся воплощением справедливости и благородства, мог совершить такое чудовищное злодеяние?

Впрочем, были и те, кто ничуть не удивлялся. Они припоминали странные взгляды декана, его умение перетолковать любую фразу так, как нужно в данный момент, доказать взаимоисключающие друг друга постулаты. Слухи о его скользких странностях ходили давно, но никто не придавал им особого значения. Теперь же, в свете последних событий, всё это стало понятным.

Директор Сюй Хэйцзи вообще предпочитал не высовываться из кабинета. Ему необходимо было срочно найти замену Линь Цзинсуну, но кто мог занять его место? Кто мог восстановить пошатнувшееся доверие к академии и вернуть ей прежнюю репутацию? Эти вопросы терзали умы директора и деканов древнего уважаемого учебного заведения.

Но не всех. Ван Шанси, хоть и сочувствовал на словах директору, на самом деле не был особо взволнован. Его распирала гордость за своего ученика, оказавшегося умнее целой следственной палаты Ханьлинь, к тому же он получил возможность сколько угодно потешаться над дружком Цзянь Цзуном, ничего не смыслящим в людях и не видевшего убийцу под самым своим носом.

Мечник Лао Гуан решил не подавать прошение об отставке. Его ученики провели поминальные службы по своему другу Му Чжанкэ, чей дух теперь был отомщен, а имя обелено.

Начальник стражи Ло Чжоу не пропускал ни единого судебного заседания, пока разбирали дело преступного декана Линя Цзинсуна. Он надеялся понять и выследить, как рождается преступный умысел в голове человека, и как этот умысел подавляет и интеллект, и волю.

Красавица Чжэнь Чанлэ вскоре вернулась в академию и первым делом ринулась к Фэну Цзиньчану. Поняв из разговора с ним, что всё это время ходила по краю бездны, она побледнела и надолго уединилась в своих покоях. А вскоре и вовсе уехала, согласившись на брак с женихом: стены академии, в которых ей поминутно слышались голоса Лю Лэвэнь и Сюань Янцин, слишком угнетали её.

Бяньфу не принимал участия в обсуждении минувших событий, но покупал дорогие безделушки для Лисинь, не забывая каждый день печь для нее новые пирожки. Лисинь, которая давно присмотрела себе этого честного и милого парня, далекого от интриг и «ивовых домов», благосклонно принимала подарки.

Фэн Цзиньчэн, и без того известный, как победитель турнира мечников, в одночасье стал светилом академии. Раскрытие им запутанного преступления разнесло весть о его остром уме и отваге по всему учебному заведению. Теперь каждый его шаг сопровождался восхищенными взглядами. Сам директор академии, обычно скупой на похвалы, публично выразил Фэн Цзиньчэну свою признательность. Чжао Гуйчжэнь и канцлер Ли Дэю прислали ему благодарственные письма.

Для Золотой Цикады наступило время славы и… назойливых девиц! Академия Гоцзысюэ, цитадель учености, превратилась в поле битвы, а бедный Цзиньчан стал добычей. Нет, не дикого зверя и не коварного злодея. Его преследовали поклонницы. Эти невинные создания, воплощение добродетели и скромности, подобно ланям, окружали его, строя козни, достойные величайших стратегов.

Каждая из них разрабатывала свой план совращения. Одна, известная своей поэтической одарённостью, подкидывала ему загадки, спрятанные в изысканных стихах, срифмованных в перерывах между зубрежкой конфуцианских трактатов. Другая, девица с удивительной грацией, «случайно» роняла на него цветы сливы, источавшие аромат, способный свести с ума самого стойкого монаха. А что уж говорить о той, которая пыталась подкупить его редкой каллиграфией, надеясь, что гений, падкий до прекрасного, забудет о морали и приличиях? Бедняжки, они так старались, так изворачивались, словно акробаты в цирке!

Их уловки были столь тонки и изощренны, что даже самый проницательный мудрец позавидовал бы их изобретательности. Внезапные встречи в библиотеке, томные вздохи над свитками, «нечаянные» касания рук — всё это было спланировано с хирургической точностью. Они плели свои сети, словно пауки, надеясь поймать в них эту драгоценную бабочку — Золотую Цикаду.

Стоило ему зайти в библиотеку, как оказывалось, что именно его свиток падал с полки, и именно она, самая милая, оказалась рядом, чтобы помочь поднять его. Листки стихов «невзначай» оказывались на его столе — оды его гению, написанные дрожащей рукой.

Ши Цзинлэ, замечая, как они усердствуют, почему-то злилась, хоть и не понимала причин своего раздражения. Фэн Цзиньчэн, безусловно, был привлекательным — высокий, статный, талантливый. Но Ши Цзинлэ всегда ставила интеллект выше внешности, и не понимала девичьих уловок, направленных на завоевание мужского внимания. Ей казалось это примитивным и унизительным.

Фэн Цзиньчэн, несмотря на внезапно обрушившуюся славу, оставался верен себе, воспринимая ухаживания девиц с едва заметной усмешкой. «Словно вороны, накинувшиеся на блестящую монетку», — думал он, не позволяя лести ослепить его. Он продолжал усердно заниматься фехтованием, оттачивая каждое движение до совершенства. Его тренировки стали еще более интенсивными Вечерами, после изнурительных тренировок, он находил утешение в старинной библиотеке академии, погружаясь в чтение древних трактатов о боевых искусствах, и забытых легендах.

Его спокойствие лишь усиливали интерес к нему со стороны девиц, делая его ещё более загадочной и желанной фигурой в академии. И девицы вились вокруг него, словно мотыльки вокруг пламени свечи, каждая надеясь, что именно ей удастся пленить его сердце. Одна речью слаще меда заманивала его в тихий уголок сада, другая роняла веер у его ног, надеясь на галантность, третья просила о помощи в сложных задачах, подчеркивая его выдающийся интеллект.

И день за днём наблюдая, как девицы нарочито роняют веера у ног Золотой Цикады, как ненароком сталкиваются с ним в коридорах, как застенчиво улыбаются и шепчут комплименты, Ши чувствовала уколы ревности.

Ревности… к чему? Неужели она тоже поддалась всеобщему помешательству? Ши Цзинлэ высокомерно отмахнулась от этих мыслей. В конце концов, в академии учились не для того, чтобы совращать юношей, а чтобы постигать мудрость веков. И если этот Цзиньчан настолько ослеплен девичьим вниманием, что забудет даже о театральных репетициях, то это его проблема.

Цзиньчан не забывал, он неизменно появлялся на репетициях нового спектакля и вёл себя по-прежнему любезно и с Лисинь, и с Ши. Но почему-то, несмотря на все рациональные доводы, злость Ши Цзинлэ не утихала. Ей хотелось подойти к Цзиньчану и сказать ему что-нибудь колкое, разрушить этот идиллический спектакль. Но она сдержалась, решив разобраться в своих чувствах позже, когда вокруг не будет этой толпы лицемерных девиц.

…Солнце клонилось к горизонту, окрашивая черепичные крыши академии в багряные тона. Цзиньчан, окружённый толпой восхищенных поклонниц, снова и снова, снисходя к их просьбам, писал стихи на веерах и шелковых платках поклонниц. Его безупречный профиль, обрамленный темными волосами, казался высеченным из камня. Он был воплощением храбрости и ума, кумиром всех учениц.

Ши Цзинлэ, наблюдая за этой сценой, чувствовала, как внутри нее снова разгорается необъяснимая злость. Ей было противно это всеобщее обожание, эта показная лесть. Неужели никто не видит его самодовольной ухмылки, его напускной скромности?

Мао Лисинь, войдя в комнату с подносом пирожков, заметила хмурое выражение лица Ши.

— Что случилось, Цзинлэ? Неужели тебя тоже задевает геройский ореол Золотой Цикады? — спросила она, лукаво прищурившись.

Цзинлэ ничего не ответила, лишь отвернулась к окну. Лисинь усмехнулась и поставила поднос на стол.

— Погляди, что мне подарил Бяньфу, — промурлыкала она, поглаживая нефритовый браслет на своей руке, дорогой подарок от возлюбленного. — Бяньфу уже предложил мне выйти за него замуж, — добавила Лисинь, — а ты, если будешь и дальше ревновать и злиться, упустишь Цзиньчана, Ши…

Ши не ответила. Лицо её напоминало маску. В глазах плескалась буря, но она старалась держать себя в руках. Слова Лисинь острыми иглами вонзились в ее сердце. Но почему? Она не любила Цзиньчана. Любовь — это вообще не про неё! Но почему тогда ревность, зелёный дракон, терзала её сердце?

— Поздравляю, — наконец выдавила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Бяньфу — достойная партия. Он человек порядочный и честный.

Лисинь приподняла бровь.

— Неужели? А я думала, ты сейчас начнешь кричать, что он скучный и петь не может.

— Я рада за тебя, Лисинь, — повторила Ши.

— Ши, послушай меня, — мягко произнесла Лисинь, коснувшись ее руки. — Цзиньчан видит твою красоту и доброту. Ты нравишься ему, — продолжала Лисинь, ее глаза искрились лукавством.

— Что ты знаешь о Цзиньчане? — прошипела Ши. — Он купается во внимании десятков поклонниц и ему только это и нравится…

— А, может, он устал от твоей неприступности, Ши? Действуй, пока не стало слишком поздно. Иначе ты останешься одинокой сосной на вершине горы, взирающей на чужое счастье.

Слова Лисинь снова вонзились в сердце Ши. Внутри все сжалось от невыносимой боли. Неужели ее ревность, ее страх потерять Цзиньчана настолько очевидны? Неужели она действительно кажется такой холодной и далёкой?

— По-твоему, мне тоже надо бегать за ним и ронять веера у него под носом? — ядовито осведомилась она.

— Это вовсе не обязательно. Достаточно хотя бы на репетиции иногда улыбаться ему, а не произносить монологи влюбленной с таким видом, точно у тебя разболелись зубы.

В принципе, Цзиньчан всё рассчитал верно. Его популярность взлетела до небес, он купался в лучах славы. Ши Цзинлэ, видя, что все девицы академии лежат у его ног, злилась и ревновала. Её сердце, обычно спокойное как гладь озера, теперь бушевало, словно горная река в половодье. Его окружали восторженные взгляды и сладкие голоса. Он принимал почести с небрежной грацией, словно рожденный для этого, зная от Лисинь, что Ши просто кипит от гнева.

На самом деле Цзиньчан вовсе не считал красавицу Ши неприступной крепостью. Неприступных крепостей не бывает, нужно просто правильно подобрать стратагему. Он давно изучил эту девушку, как картограф изучает новую землю, отмечая каждую деталь: легкий румянец, проступающий на щеках, когда она слышит определенную мелодию, едва заметную дрожь пальцев, когда речь заходит о покойной матери, тонкий аромат жасмина, исходящий от её шёлковых одежд.

Шаг за шагом, он приближался к цели, методично и терпеливо. Не облекал чувства в тонкие метафоры, не засыпал её стихами собственного сочинения, искусно вплетенными в канву древних легенд, не ронял намёки и не посылал ей свежие букеты орхидей каждое утро. Он не торопил события, зная, что внезапный штурм лишь отпугнет её. Он строил мосты, а не стены, общался намеками, полутонами, взглядами, жестами, достойными театральных подмостков.

И однажды, когда на репетиции их руки случайно соприкоснулись, он почувствовал, что крепость, наконец, сдается…

Их любовь росла, как виноградная лоза, обвивая стены сада, незаметно, но прочно. Она была соткана из взглядов, украдкой брошенных друг на друга, из полуулыбок, из тихих прогулок по берегу реки, где слова были излишни. Они были подобны двум звездам на ночном небе, сияющим в одиночестве, но знающим, что их свет — часть одной вселенной. Их история любви, не записанная в романах, была тиха, словно дыхание ветра в бамбуковой роще.

Двойная свадьба Цзиньчана и Ши Цзинлэ и Юаня Байфу и Лисинь была веселой и яркой.

В алых шелковых одеждах, вышитых золотыми нитями, женихи и невесты сияли под лучами солнца, проникающими сквозь резные окна. Аромат благовоний смешивался со сладким запахом пионов и хризантем, украшавших залы. Музыканты, расположившиеся на балконах, играли на гуцинях и флейтах.

Цзиньчан с гордостью смотрел на свою невесту, Ши Цзинлэ. Ее глаза, словно две темные жемчужины, отражали его любовь и преданность. Рядом, Юань Байфу держал за руку свою избранницу, Лисинь. Ее улыбка была подобна лучам восходящего солнца, согревающим его сердце.

Аромат благовоний смешивался с запахом цветущих слив, создавая атмосферу волшебства и предвкушения. Пиршественный зал, украшенный фонарями и шелковыми лентами, гудел от голосов знатных гостей. Среди гостей были директор академии, учитель женихов Ван Шанси, высокопоставленные чиновники и уважаемые ученые. Все они пришли, чтобы разделить радость молодоженов и пожелать им долгой и счастливой жизни.

После торжественной церемонии начался пир. Столы ломились от изысканных блюд: жареные утки с хрустящей корочкой, сочные персики в меду, пряные лепешки с кунжутом. Вино лилось рекой, череда тостов, поздравлений и подарков казались бесконечными…