Баоцан Золотой Цикады

Глава 18. Стратагема 空城計. Открой городские ворота

Если пусто у самого —

Сотвори ещё большую пустоту.

Последствия двойного убийства быстро проступали. В академии появился канцлер и долго невесть о чем говорил за закрытой с директором и деканами. На следующий день была вдвое усилена охрана. Чжэнь Чанлэ, дочь начальника императорской канцелярии Чжэня Сицзяна, через три дня после гибели её подруги домашние забрали из академии. Поговаривали о том, что к расследованию будет привлечена следственная палата или даже Имперский магистрат.

Цзиньчан, перебирая в руке бусины баоцана, задавал один и тот же вопрос: кто это сделал? Но в ответ лишь видел тяжелые блики луны на воде и волны, колеблемые ветром.

В Гоцзысюэ тем временем появился начальник императорской охраны Ши Шэнься и навестил своего приятеля Ван Шанси. На самом деле он приехал, чтобы уговорить свою дочь Цзинлэ вернуться домой, но из этого ничего не вышло. Девица наотрез отказалась покидать академию. Как ни странно, Ши Шэнься не очень-то и настаивал. Впрочем, причина быстро проступила — как раз в резиденции Ван Шанси. Оказалось, что Ван и Ши учились вместе, с давних лет были друзьями, и потому Бяньфу и Цзиньчан получили приказ накрыть стол для старого друга их учителя.

— Что тут у вас творится? — мрачно поинтересовался Ши Шэнься у Ван Шанси, едва они сели за трапезу. — Троих за три недели убили. И не простолюдинов. Кому это выгодно?

— Знали бы мы это, уже бы поймали мерзавца, — уныло отозвался Ван Шанси. — А ты за дочкой приехал?

— Хотел забрать, но она ни в какую. Однако Ши за себя постоять сможет, тут я спокоен, но ты на всякий случай приглядывай за ней, как бы чего не вышло. И ещё. Слышал я стороной, что она вроде роман закрутила с победителем турнира мечников, с твоим учеником. Кто он таков?

Бяньфу, резавший на кухне овощи и жаривший пирожки, прислушался. Цзиньчан, вносивший в трапезную жбан вина, галантно поклонился.

— Это я, меня зовут Фэн Цзиньчэн. Но роман ваша дочь со мной не крутила, я всего лишь её скромный поклонник.

Ши Шэнься критически оглядел фигуру Цзиньчана, но ничего не сказал, только осведомился, из какой тот семьи. Фэн спокойно рассказал всё хорошее, что можно было сказать о его семействе, упомянув о том, что он единственный наследник богатого отца и потомок великого мечника Пэй Мина.

Ши Шэнься отрывисто приказал.

— Ты тоже не спускай глаз с моей дочери. Я усилил в её особняке охрану, да только знаю, что ей вечно на месте не сидится. Везде сопровождай её.

Цзиньчан, несколько удивлённый приказом, тем не менее, с готовностью поклонился. А Ван Шанси спросил напрямик.

— Да почему ты сам её забрать не можешь? Прикажи — и вернётся она. Дочь она тебе или нет?

Ши вздохнул, выпил винца и шмыгнул носом.

— Да что приказывать-то? Не люблю я родительской-то властью злоупотреблять…

Неожиданно за его спиной раздался голос Ши Цзинлэ, которая появилась несколько минут назад, и с кривой улыбкой слушала разговор мужчин.

— Конечно, не любит. Зачем ему это? Вернись я домой — и он знает, что никто не позволит ему с сынком его никчёмным, моим непутёвым братцем, по притонам шляться, каждый день пьянки устраивать да по гарнизону с девками блудными разгуливать, память матери покойной оскорблять! Я быстро положу конец их мерзким забавам!

— Что ты говоришь, дочка? Должны же воины отдыхать от ратного дела…

— Со шлюхами? Хорош отдых! Конечно, лучше места для восстановления боевого духа не найти! Безусловно, в притонах воины обмениваются стратегическими планами и изучают тактику ведения боя, а не тратят деньги казны на сомнительные удовольствия. И именно так их и запомнят: не как отважных защитников, а как посетителей злачных мест! А потом эти воины с утроенной яростью бросаются в бой, ведомые лишь благородными порывами и кристально чистым сознанием! Ну что ж, если это и есть секрет непобедимости армии, я рада за нашу империю! Да здравствует разврат и порок — залог нашей безопасности!

Звучный голос Ши Цзинлэ прозвучал, словно лезвие меча, рассекающее тишину. Ши Шэнься замер на мгновение, его взгляд, обычно исполненный мудрости и величия, потемнел. Перед ним стояла его любимая дочь, дерзкая и умная не по годам. Ее слова, сказанные с прямотой, свойственной лишь молодости и невинности, звучали излишне укоризненно.

— Дочь моя, — начал Ши, его голос был ровным и спокойным, — воины — не машины для убийства. Они — люди, и тоже нуждаются в отдыхе, в утешении, в забвении тягот войны. А выбор способа отдыха — это вопрос личных склонностей.

— Так кто же, как не начальник имперской гвардии, покажет пример своим подчиненным? А что показываешь ты? Ну, ничего, я вернусь домой и наведу там образцовый порядок…

Ши Шэнься замахал руками.

— Ну что за глупости, дочурка? Ван Шанси присмотрит за тобой, и поклонник твой вон, красавец редкий, тоже согласился везде тебя сопровождать. Оттого, что две дурочки сгинули, не стоит шум поднимать. Ты просто без оружия никуда не выходи, и нос держи по ветру.

— Отец… — немой упрёк, прозвучавший в голосе дочери, Ши Шэнься постарался не расслышать.

Ши же, будучи особой разумной и поняв, что упреки на папашу не действуют, угрозы — тоже, махнула на него рукой, после чего, однако, вспомнила, зачем пришла.

— Господин Ван, директор просил вам передать, что ждёт вас сегодня на собрании в директорском корпусе в час Козы. Он просил, чтобы вы пригласили и господина Цзянь Цзуна.

Ван Шанси кивнул, хоть и поморщился.

— Каждый день собираемся, а толку чуть. При дворе-то что говорят об этом, Ши?

Ши Шэнься пожал плечами.

— Считают, что какая-то сумасшедшая баба обозлилась на красавиц. И даже имя называют — Мао Лисинь. Она ведь была признанная красавица Чанъани, а выбрали совсем других девиц. Говорят, она злобу затаила и решила со всеми красавицами посчитаться.

Бяньфу сжал кулаки, а Цзиньчан и Ши Цзинлэ, не сговариваясь, усмехнулись.

— Мао Лисинь в спектакле в первом акте появлялась, весь второй и третий тоже на сцене то и дело мелькала, в четвертом и пятом — Лиса со сцены вообще не сходила! Как же она могла Сюань и Исиня прибить? Когда Сюань ушла, она со мной пела, когда Исинь ушёл, она в лучах славы купалась и до утра с актёрами и музыкантами оставалась, — попыталась вразумить папашу Ши Цзинлэ.

Не убедила.

— Она — актриса опытная, могла и вместо себя на сцену кого-то выпустить, а сама втихаря все провернула.

Цзиньчан расхохотался.

— Мао Лисинь, «актриса, которая убьёт вас… своим талантом»? Конечно, Мао и «Любовь луны к персику» сыграет, и «Танец бабочки над могилой императора» исполнит, но чтобы одновременно на сцене петь, да ещё и двоих красавцев в павильоне в двух ли от театра прикончить? Симбиоз искусств, она гений….

Ши спокойно пояснила ему, нисколько не смущаясь присутствием отца, Ван Шанси и Бяньфу, принесшего на стол новые пирожки и мрачно слушавшего разговор.

— Папаша зол на Лисинь, она отказалась выйти за его сына, моего братца Шэньцю. Отец желал породниться с влиятельным домом Мао, но Лисинь натянула ему нос. А по мне, правильно сделала: с чего связывать себя с далеко не самым блестящим представителем рода Ши? Она что, не знала о его похождениях? Разве могла она разделить ложе с тем, чья душа запятнана пороком?

— Что ты несёшь, я просто хотел, чтобы он остепенился!

— Так и показал бы ему пример степенной жизни! А так, каков папаша, таков и сынок! Как поёт старый петух, так учится петь и молодой!

Ван Шанси постарался сгладить внутрисемейные раздоры дома Ши.

— Ладно, Шэнься, а что ещё говорят при дворе? Серьёзно только.

Тот поморщился.

— Да что только не говорят! Но Чжао Гуйчжэнь просто убит был, скрежетал зубами, жаждал крови и мести, награду назначил за поимку убийцы, сам слёг на неделю. Канцлер Ли Дэю, когда племянника потерял, тоже долго в себя прийти не мог. Остальные только плечами пожимали…

Шептались о мести отвергнутых поклонников, о заговорах, о древних проклятиях, витающих над старыми родами. Ходили слухи о связи Исиня с одной из погибших красавиц, о ревности и страсти, приведших к трагедии. Но в ходу и другая версия, что Исинь знал некую тайну, опасную для кого-то влиятельного.

Но что толку от таких предположений? Сначала-то думали, что смерть этой Лю — месть Чжао Гуйчжэню. Но что за бабская месть-то? Сюань Янцин? Племянница начальника имперского секретариата Чжао Наньци? Но я Наньцы без малого тридцать лет знаю. Плевать ему на племянницу. Он, кроме карьеры и денег, ничем не озабочен. Даже по собственному сыну траур не носил, когда тот от сухотки умер. Убили племянника канцлера? Ну, так если били бы по канцлеру — по сыновьям бы ударили. Как по мне, трепотня это всё,

Ши Шэнься не лгал. Шепот скользил по коридорам Запретного города, словно ядовитый туман, проникая в самые тёмные углы дворца. Гибель двух первых красавиц академии и племянника канцлера Исинь Чэня — это не мелочь, которой было легко пренебречь. Это был удар по первым лицам империи. Все гадали, кто стоит за этими злодеяниями? Кто дергает за ниточки, превращая жизни в пепел? Какие цели он преследует? Гадания гаданиями, а ответа никто не знал.

— Кстати, старый евнух Му Лунь после первого убийства пророчески изрек, что этим не кончится. Смерть, говорит, она как собака, где её раз накормили, туда и возвращается. Как в воду глядел. Ладно, полно об этом. Как там наши старые друзья Цзянь Цзун и Линь Цзинсун? Время летит, и я все чаще вспоминаю наши юношеские годы, полные приключений и безумных идей. Мы были молоды и безрассудны, верили в свои мечты и не боялись идти на риск. Цзянь Цзун искал бессмертие в алхимических реакциях, Линь Цзинсун — в красоте поэзии, а ты — в звоне мечей.

Ван Шанси вздохнул.

— И что изменилось? Цзянь все также помешан на алхимии, недавно чуть не спалил кабинет, пытаясь получить пилюлю бессмертия. А Линь Цзинсун, бездельник, всё ещё бродит по горам, воспевая луну в стихах. Жаль, ему так и не удалось написать стихотворение, которое затмило бы славу Ли Бо. Ладно, пора к директору. Сюй вообще не в себе с тех пор, как начались убийства…

Ши Шэнься и Ван Шанси ушли, Бяньфу, чувствуя себе третьим лишним, быстро ушел на кухню. Настроение его было совсем никудышным. Три убийства в академии могли испортить настроение любому, но Бяньфу к этому времени уже достаточно разобрался в себе, чтобы понять подлинную причину своего дурного настроения. Всё это началось ещё на репетициях спектакля. Он тогда просто наблюдал и… неожиданно попался. Попался в сети Лисы.

Лисинь играла превосходно, преображалась на сцене в настоящую Лисицу-оборотня, и колдовство длилось, даже когда она выходила из гримёрной. Он говорил её комплименты, но видел, что совершенно теряется в толпе её поклонников.

И потому настроение было тоскливым и сумрачным. Кто он такой, чтобы мечтать о такой, как Лисинь? Ее улыбка — это восход солнца, взгляд — бездонный колодец, в котором тонут самые смелые сердца. Он — лишь пылинка на ее шелковом халате, тень у подножия горы Тайшань, а она — солнце, заливающее её вершину золотом. Его руки, загрубевшие от рукояти меча, недостойны коснуться шелка ее платья, легкого, как дыхание ветра в бамбуковой роще. Ее смех — это звон колокольчиков, разгоняющий печаль, а глаза — два черных омута, в которых отражается вся лунная ночь.

А он мог лишь издали любоваться ею, как путник смотрит на мираж в пустыне, зная, что он недостижим.

Иногда ему казалось, что она замечает его взгляды, полные тоски и безответной любви. На мгновение ее взгляд задерживался на нем, и в этот миг вселенная замирала. Но потом она отворачивалась, и он снова становился ничем. И все же, он продолжал мечтать. Ведь даже червяк, ползущий по земле, может смотреть на звезды.

И кто знает, может быть, однажды, в час полнолуния, когда тени становятся особенно длинными, его мечта сможет коснуться её хотя бы краешком своего крыла…

Между тем Цзиньчан и Ши остались вдвоём.

— Так ты будешь везде сопровождать меня? — спросила красавица Ши.

Голос её, лишенный и тени кокетства, не выражал недовольства, но, если вдуматься, он вообще ничего не выражал, кроме усталости и вялого безразличия. Цзиньчан склонил голову в лёгком поклоне.

— Ло Чжоу сказал мне, что вы не можете вспомнить какое-то важное обстоятельство, касающееся убийства?

— Не обстоятельство, просто я вдруг что-то поняла, точнее, начала понимать, и тут же всё исчезло, — с видимым сожалением ответила девица. — У меня такое бывает…

Цзиньчан молча смотрел на красавицу. Почему его влечет к ней? В мерцающем свете вечерних фонарей ее лицо казалось неземным, словно она сошла со старинного свитка. Глаза — два темных омута, полных тайн и обещаний. Губы — изогнутый лук, готовый выстрелить стрелой поцелуя. Все в ней дышало утонченностью и изяществом и он, лишенный романтических иллюзий, вдруг почувствовал себя мальчишкой, впервые увидевшим волшебный цветок. Что это — мимолетное увлечение? Но у него никогда их не было. Или предвестие чего-то большего? Может быть, это всего лишь игра света и тени? Но Цзиньчан не мог отвести от нее взгляда, словно зачарованный. Он чувствовал, что его встреча с этой девушкой, столь непохожей на тех, кого он постоянно видел в доме и в академии, нечто большее, чем случайность. И каким бы ни был исход, он готов был принять его с достоинством.

Аромат цветущей сливы, исходивший от нее, дурманил разум сильнее вина. Он чувствовал себя беспомощным перед этой девушкой. Он просто хотел быть рядом с ней и чувствовать тепло её присутствия. Сердце, доселе молчавшее, бешено билось в груди. Ван Шанси всегда твердил, что воин не должен искать любви, она отвлекает от долга. Но разве можно противиться судьбе? Разве можно остановить течение реки?

Луна, поднявшаяся над крышами пагод, казалась безмолвным свидетелем его душевных терзаний. Он стоял, не решаясь приблизиться.

Красавица Ши тоже молча смотрела на Цзиньчана. Её влекло к этому молчаливому красавцу, но внешне ничего не проявлялось. Она умела скрывать свои чувства. Она смотрела на него, изучала каждый изгиб его лица, каждую линию, пролегавшую на загорелой коже. Тишина звенела, наполненная невысказанными желаниями и тайными надеждами. У ограды шелестели листья бамбука, словно вторя её внутреннему смятению. Но она знала, что никогда не скажет ему слов любви. Не скажет первой. Гордость, воспитание, предрассудки — все это сплеталось в тугой узел, не позволяя открыться.

Она молчала, не в силах произнести то, что терзало ее душу. Боялась отвержения, боялась показаться слабой, боялась потерять себя. Но больше всего она боялась признаться самой себе в том, что этот юнец ей небезразличен.

Внезапно Цзиньчан нарушил молчание, произнеся её имя почти неслышным шепотом. «Ши…» Это было не вопросом, а скорее признанием. В её глазах мелькнула искра удивления, а затем — чего-то большего. Он почувствовал, как его рука невольно тянется к ней, желая коснуться её, ощутить тепло кожи. Но он вовремя остановился. Однако, в этом коротком мгновении, когда их взгляды были сплетены воедино, он понял — их встреча была предначертана судьбой.

И он должен сделать все, чтобы судьба была благосклонна к ним.

В темноте раздалось эхо чьих-то осторожных шагов.

— Боги, какой аромат… Я, как лисица, шла по запаху, струящемуся по ветру, и он привёл меня прямо к трапезе…

Услышав звучный женский голос, с кухни выглянул Бяньфу. Он не ошибся. Во дворе резиденции в свете фонарей показалась красавица Мао Лисинь. Лисинь обожала пирожки, и особенно ей нравились те, что жарил Бяньфу — с мясом и овощами.

— Я видела твоего дорогого папочку, — походя сообщила она Ши, — смерил меня таким злобным взглядом, думала, укусит, ей-богу. Бяньфу, дорогой! — в голосе её заструился мёд, стекавший в сливовое вино. — А пирожки остались?