Баоцан Золотой Цикады

Глава 24. Стратагема 打草驚蛇. Бей по траве, чтобы вспугнуть змею

Удар, нанесённый наудачу,

позволяет выяснить истинное положение дел.

Обдумай последствия —

и приступай к решительным действиям

Цзянь Цзун бросил на Цзиньчана пьяный недоверчивый взгляд, но Лао Гуан и Ван Шанси, умевшие пить и потому почти трезвые, сразу обернулись к нему. Бяньфу тоже вперил в него внимательный разумный взгляд, а Ло Чжоу сжал руки в кулаки.

— Убийца — Линь Цзинсун.

Воцарилось молчание. Цзянь на глазах протрезвел и повернулся к Ван Шанси.

— Что? Что он несёт, Шанси?

Ло Чжоу напрягся и тихо повторил с вопросительной интонацией.

— Линь Цзинсун?

Бяньфу, невежливо игнорируя старших, спросил.

— Как ты понял это?

— Рукава! Чжэнь Чанлэ рассказала, что профессор Линь Цзинсун похвалил Сюань Янцин за стихи о рукавах! Мне эти рукава, как ты помнишь, неделю покоя не давали! Почему он заговорил о рукавах? Не потому ли, что Сюань Янцин, которая, по свидетельству Мао Лисинь, была помешана на моде, заметила, что профессор Линь … неожиданно стал носить длинные рукава? Он, разумеется, тут же перевёл разговор на поэтические образы, но разговор-то должен был с чего-то начаться! И на Чжэнь Чанлэ он покушался именно потому, что полагал, что она запомнила вопрос Янцин о его рукавах!

Все замерли. Ван Шанси тупо смотрел себе под ноги и не спешил сказать что-то. Что скрывать, он был весьма высокого мнения о своих нынешних учениках, и знал, что Золотая Цикада — юнец куда как неглупый.

— Ты хочешь сказать, что длинными рукавами он решил… скрыть увечье? — спросил Ло Чжоу

— Да, разумеется, а Янцин неосторожно спросила его, что это за новая мода такая, и тем подписала себе смертный приговор.

Заговорил Цзянь Цзун.

— Нелепость, я знаю его двадцать лет и никогда не поверю…

— Цзянь, умолкни, — резко рыкнув, перебил Ван Шанси. — Никто от тебя никакой веры не требует. Если на руке Линя все пальцы в наличии, к нему вопросов не будет. Если же нет… — Ван Шанси сжал кулаки. — Ударим по траве и поглядим, что сделает змея.

Лао Гуан, порядком пьяный, тёр виски и пожирал взглядом Цзиньчана. Мальчишка не шутит? Но как?

— Ты… хочешь сказать, что Линь Цзинсун… сам убил трёх своих студентов?

— И вашего ученика Му Чжанкэ тоже, — кивнул Цзиньчан.

— Но зачем? — оторопело вскричал Лао.

Цзиньчан закусил губу. Он обещал Чжао Гуйчжэню не разглашать сведений, порочащих его племянницу, и не собирался нарушать слово.

— Давайте сперва задержим этого человека и убедимся в моей правоте. А потом расспросите его сами. Меня же сейчас интересует только один вопрос: почему этот человек после убийств в академии сторонится друзей и носит длинные рукава? Когда ответите, тогда и поговорим.

— Да я не верю… — снова хмыкнул Цзянь, — у него просто горе…

— А я верю, — хмыкнул Ло Чжоу. — Мы с ребятами всех студентов по спискам факультетов перебрали, всем руки осмотрели, возле каждой фамилии птичку поставили. Руки у всех в порядке. Я и своих ребят всех прошерстил, и весь персонал академии проверил. Кроме деканата. Но Ван Шанси и директор вне подозрений. Сегодня я на твои руки пялился, Цзянь. Завтра собирался на лекцию Цзинсуна прийти…

— Чего? — Цзянь Цзун тяжело сглотнул. — Ты меня подозревал?

— Уже нет, — успокоил его Ло Чжоу. — Ты правой рукой из чайника вино наливал в чашу, и левой её поднял и в глотку опрокинул. Мизинцы у тебя на месте. Ты вне подозрений. Эй, Бяньфу! Принеси чайник вина. Пойдем к Линю Цзинсуну, и пусть тоже выпьет с нами.

— И ты мог подумать, что я способен на убийство?

— Да какая разница, что я думал? — пробурчал Ло Чжоу.

Лао Гуан никак не мог осмыслить внезапную перемену. Он только что считал себя виноватым. Его ученик убил трёх учеников Цзинсуна. А оказывается, смерть всех трех учеников и его собственного — была делом рук Цзинсуна? Эта мысль подобна змее, обвившейся вокруг его сердца, медленно сжимающей и отравляющей его разум. Ярость, стыд, и горькое разочарование смешались в отвратительную смесь, грозя свести его с ума. Собрав остатки самообладания, Лао Гуан поднялся. Движения его были медленны и мучительны, как будто что-то с силой давило на его плечи. Он должен был отомстить. Не только за своих учеников, но и за свою поруганную честь. Цзинсун заплатит за свою подлость. Но тут он почувствовал, что едва держится на ногах.

Ван Шанси взял командование в свои руки.

— Уже вторая стража. Час Свиньи[1]. Пошли к Сюй Хэйцзи. Расскажем ему всё, и пусть решает. Бо, ты остаёшься за старшего, отведи Лао домой и возвращайся.

Дорога в резиденцию директора не заняла много времени. Ван Шанси возглавлял шествие, за ним шли постоянно переругивавшиеся Цзянь Цзун и Ло Чжоу, который, однако, встретив своего подручного, не забыл приказать стражникам окружить резиденцию Линя Цзинсуна, а замыкали шествие Цзиньчан с Бяньфу.

Директора, немало удивленного поздним визитом, они застали за бумагами в кабинете.

— Мы подозреваем, что убийца — твой дружок Линь Цзинсун, декан словесников. — сообщил ему Ван Шанси.

Сюй Хэйцзи оторопел и замер столбом. Что? Убийца — его друг Линь Цзинсун? Его собственный друг чуть не подставил его и всю академию? Он совершил четыре убийства? Но как?

Цзиньчан рассказал о сути своих подозрений.

Директор оперся на стол, чувствуя, как подкашиваются ноги. Линь Цзинсун, с его тихим нравом и любовью к каллиграфии, убийца? Это казалось абсурдом, кошмарным сном, от которого хотелось немедленно проснуться. В голове роились мысли, обрывки воспоминаний о совместных годах, о беседах за чашкой чая, о взаимной поддержке в трудные времена. Неужели все это было ложью? Маской, скрывающей чудовище?

Вопросы обрушивались на него один за другим, требуя ответа, который он не мог найти. Четыре жизни оборваны, четыре семьи оплакивают утрату. И если Линь Цзинсун действительно виновен, то как он мог так долго скрываться? Неужели он сам, Сюй Хэйцзи, настолько ослеп, что не видел очевидного? Или же Линь Цзинсун был гением манипуляции, способным обмануть даже самого проницательного наблюдателя?

Директор закрыл глаза, пытаясь унять дрожь. Он должен сохранять спокойствие, ради академии, ради памяти тех, кто пал жертвой этого кошмара. Он должен разобраться в этой чудовищной ситуации, найти истину, какой бы горькой она ни была.

Но как это сделать, когда мир вокруг рушится, а самый близкий друг оказывается предателем?

— Но зачем ему это?

Цзиньчан снова предложил навестить Линь Цзинсуна.

— Об этом лучше спросить у него самого. Господин Ван, не упустите его. Бяньфу, будь начеку. Ло, не допустите, чтобы он сбежал.

— Мои люди уже там. Ему не уйти.

Когда директор академии и деканы подошли к двери Цзинсуна, в окнах ещё горел свет. И услышав шум за окном, Цзинсун понял, что это конец. Он, убийца, раскрыт. Сердце бешено колотилось в груди, отбивая похоронный марш его надеждам. Несколько лет он выдавал себя за скромного ученого, укрывшись в стенах престижной академии? Но прошлое настигло его, словно тень, тянущаяся сквозь время и пространство.

Он взглянул на меч, лежащий на столе. Клинок, отполированный до зеркального блеска, был его верным спутником. Теперь этот меч должен был стать орудием его последней защиты. Линь Цзинсун медленно поднялся, ощущая, как усталость сковывает его движения. В голове промелькнули воспоминания о тех, кого он лишил жизни. Лица, имена, обстоятельства — все смешалось в один темный водоворот. Он не испытывал раскаяния, лишь сожаление о том, что не смог довести задуманное до конца.

Дверь распахнулась с треском, впуская в комнату директора и деканов. Их лица были исполнены гнева и презрения. Цзинсун встретил их взгляд холодной усмешкой, прижимая к груди короткий меч.

Цзиньчан не знал, стоит ли дать убийце уйти, но Бяньфу не раздумывал ни минуты. Его клинок сверкнул, ударил по рукояти меча убийцы, и тот со звоном отлетел в сторону. Убийца, казалось, опешил от неожиданности. Бяньфу не собирался давать ему времени на размышления. Он обрушил на него град ударов, тесня к краю шкафа. Убийца отбивался отчаянно, но было видно, что он теряет силы. Его движения становились все более хаотичными, а защита — слабее. Наконец Бяньфу приставил меч к шее Линя Цзинсуна.

Цзиньчан наблюдал за боем с противоречивыми чувствами. С одной стороны, он должен был быть благодарен Бяньфу за быстроту и ловкость. И ему хотелось понять мотивы убийцы, узнать, насколько он был прав. С другой — он боялся, что во время допросов может всплыть слишком многое.

Неожиданно вперёд протиснулся Цзянь Цзун и, схватив Цзинсуна за левое запястье, отвернул полу рукава и молча несколько минут озирал искалеченную руку Линя.

— Так это всё-таки ты? Ты убийца? — теперь, когда сомнений в правоте мальчишки Цзиньчана не оставалось, потрясение Цзяня проступило злостью. — Что ты за тварь?

Цзинсун попытался вырваться, но хватка Цзянь Цзуна была мертвой. Он лишь презрительно скривился, глядя на обезображенную руку.

— Зачем ты убил троих студентов? Что сделали тебе Лю Лэвэнь и Сюань Янцин? Зачем ты убил своего ученика Исиня Ченя?

Но убийца-декан молчал, только ухмыляясь. Его лицо, обычно добродушное и располагающее, исказилось в зловещей гримасе. Свет факелов играл на его морщинах, превращая их в глубокие борозды, словно высеченные самой смертью.

Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня и тяжелым дыханием стражников, оцепивших внутренний двор Академии. Они стояли, словно каменные изваяния, взирающие на разворачивающуюся драму. Никто не осмеливался прервать это жуткое молчание.

Вопрос повис в воздухе, словно проклятие. Три невинные жизни, оборванные рукой, которая должна была их направлять и оберегать. За что? Что могло толкнуть ученого мужа, столпа знаний и добродетели, на такое чудовищное преступление?

Декан продолжал молчать, его глаза, обычно полные мудрости и сострадания, сейчас горели холодным, нечеловеческим огнем. Ухмылка на его лице становилась всё шире, словно он наслаждался ужасом и смятением, царящими вокруг. Он был загадкой, чудовищем в человеческом обличии, чьи мотивы были погребены глубоко в пучине безумия.

Директор почувствовал, что его голова идет кругом, но его вернул к реальности голос Цзиньчана.

— Директор, я думаю, надо немедленно послать за Чжао Гуйчжэнем, он знает куда больше остальных, и его люди, а также люди канцлера Ли Дэю легко получат ответы на свои вопросы.

Лицо убийцы исказилось страхом и злобой. Да, эти люди умели пытать… Они знали, как сломить волю, как выжать признание из самых стойких. Он слышал шепот о комнате теней, где крики жертв тонули в стенах, а палачи оставались бесстрастными, словно каменные изваяния. Убийца окинул взглядом свою комнату и задрожал. Он был готов к смерти, но не к боли. Мысль о том, что его тело изуродуют, а разум сломают, вселяла ужас, куда больший, чем сама смерть.

Он попытался собраться с мыслями, но разум затуманился от страха. Единственным желанием было — чтобы все это поскорее закончилось. Он готов был рассказать всё, лишь бы избежать пыток. Лишь бы не оказаться в руках Чжао Гуйчжэня и людей канцлера Ли Дэю. Он знал, что они не остановятся ни перед чем, чтобы добиться своего. И он был уверен, что сломается. Сломается, как и многие до него.

— Тварь… я не успел расправиться с тобой, — прошипел Линь Цзинсун.

— Да не ври ты… Тебе вовсе не времени не хватило, а смелости, — пренебрежительно рассмеялся Золотая Цикада.

…Чжао Гуйчжэнь и канцлер Ли Дэю, узнав о поимке убийцы их племянницы и племянника, появились в академии еще до рассвета. Лица обоих горели злобой.

Канцлер, обычно сдержанный и расчетливый, сейчас казался воплощением гнева. Его тонкие губы были плотно сжаты, а в глазах сверкали молнии. Чжао Гуйчжэнь, напротив, казался мертвенно бледным, но в этой бледности сквозила не меньшая ярость.

Они ворвались в зал дознания, где под стражей держали убийцу. Стража, застигнутая врасплох столь ранним визитом высокопоставленных особ, испуганно вытянулась, в их глазах читалось замешательство. Канцлер, не обращая на них внимания, прошел вперед, Чжао Гуйчжэнь, стараясь не отставать, следовал за ним по пятам.

У стены, закованный в цепи, сидел Линь Цзинсун. Его лицо было скрыто под спутанными волосами. Он казался сломленным и измученным, но в его глазах, когда он поднял голову, вспыхнул слабый огонек. Канцлер остановился перед ним, возвышаясь, как скала. Чжао Гуйчжэнь замер рядом, не отрывая взгляда от пленника. Потом оглянулся.

Цзиньчан, стоявший у стены, поняв, что тот ищет его, сразу приблизился.

— Ты убежден, что это он?

Цзиньчан без слов протянул ему небольшую пудреницу. Там в меду лежали пожелтевший мизинец и ноготь безымянного пальца.

— Сравните сами, господин Чжао.

Чжао Гуйчжэнь мельком бросив взгляд на мизинец, наклонился и поднял левую руку убийцы. Молча кивнул и злобно скрипнул зубами..

— Кто-то знает о том, что я тебе сказал?

— Нет. Это помогло мне в расследовании, но я никому ничего не говорил. При этом мотива преступника я до конца не понял. Это придётся выяснить вам.

— По-твоему, это он совратил её? — тихо спросил Чжао.

— Думаю, да, но потом она влюбилась с Исиня. Это он мог пережить, но скандал убил бы его.

Люди Чжао и вправду умели выколачивать все нужные сведения. Через час Чжао знал всё. Он ушел, кивнув напоследок Цзиньчану.

…В затхлом подвале, пропитанном запахом старой бумаги и плесени, изувеченный пытками, Линь Цзинсун выглядел куда старше. Свет от единственного окна усугублял его морщины, теперь казавшиеся ещё более глубокими, очерченными не только временем, но и ужасом. Его сердце билось, но не страхом перед смертью. В груди пульсировал холодный комок. Покаяние? Печаль по утраченной молодости? Или глубокое, тягучее осознание пустоты?

Он думал о Лю Лэвэнь, о её глазах, о смехе, что эхом звенели в коридорах академии. Теперь эти звуки казались призраками, насмехающимися над его слабостью. Девушка, полная жизни, — она была как взрыв солнечного света в его сером застывшем мире, и Цзинсун воспылал неугасимой страстью к Лю Лэвэнь, племяннице могущественного фаворита императора.

Но страсть — не любовь. Любил ли он её? Он и сам не мог ответить. Или он всего-навсего жаждал обладания молодым телом, что оживляло и омолаживало его самого? Он знал, что Лю — пуста и глупа, и хладнокровно споив, овладел ею. Он внушил ей, что их отношения вполне допустимы между Учителем и ученицей. Но Лю предпочитала молодого красавца Исиня. И страсть Цзинсуна, распятая между жаждой и презрением, выросла в ядовитую ненависть.

Цзинсун молча следил за ними. За их смехом, за их разговорами, за тем, как Лю смотрела на Исиня, как она улыбалась ему. Каждый момент был оскорблением, каждый вздох — плевком в его душу. Он знал, что Исинь равнодушен к Лю, но тут узнал о планах канцлера и Чжао Гуйчжэня поженить их. В нём поселился страх разоблачения, который быстро затмил всё

И тогда он начал планировать смерть Лю Лэвэнь, медленно, как хищник, подбираясь к своей жертве, по- прежнему изображая учителя и покровителя. Он использовал свою осведомлённость о тайных тропах академии, о расположении охраны, чтобы совершить преступление. И убийство было совершено не в ярости, не в порыве, а в холодном расчёте, он должно было разом отвести от него все подозрения. Не вышло.

Кто бы знал, что жалкий мальчишка-мечник положит конец его столь хорошо продуманным планам?

Теперь его ждала смерть. Она казалась теперь логическим завершением цепи его ошибок. Он представлял, как его тело, когда-то полное энергии, сейчас тяжёлое и безжизненное, будет положено в холодную землю, как и тело его жертвы. И в этом было что-то успокаивающее. Покой, наконец.

Он смотрел на свои покрытые сетью вен ладони, одна из которых была изувечена. В них отражались не только годы, но и вся его жизнь, истерзанная противоречиями и жаждой силы и любви, которые он так и не смог обрести. Он ждал смерти не с отчаянием, а с равнодушием, достойным того, кто равнодушно совершил безжалостные преступления, и теперь должен был умереть за них. Он ждал не конца, а небытия, пустоты, окончания пути. И эта пустота теперь казалась не таким уж страшным концом.

Дописывать ли дальше или хватит?

_______________________________________

[1] Час Свиньи — между 21:00 и 23:00