Баоцан Золотой Цикады

Глава 23. Стратагема 以逸待勞 В покое ожидай утомлённого врага

Силы, связывающие врага,

Проистекают не из открытого противоборства

— Цзиньчан, постой! — Ши окликнула его уже на пороге.

Тот сразу вернулся.

— Я совсем позабыла про её увлечение алхимией! Она от дяди набралась даосской мудрости и постоянно ошивалась среди наших алхимиков! Хуан Молинь, Бай Цзян и Хэ Гунмин, двое последних — актеры нашего театра, — все они жаловались, что она им проходу не дает, досаждает рассуждениями про цзиньдань, пилюлю бессмертия, про трансмутацию элементов в «нэй дань» и про «сянь тай», «бессмертный зародыш». Господин Цзянь Цзун, декан факультета, тот вообще, видя её, тут же нырял в первую попавшуюся аудиторию и запирался в ней.

— О! И ещё! — вскинулась Мао Лисинь. — Лю Лэвэнь была помешана на моде. Она замечала новые вышивки на халатах и новые заколки, никогда не пропускала ни одной модной новинки. Ее комната была полна сундуков и шкатулок, где хранились шелка всех цветов, нефритовые гребни, перламутровые пудреницы и ароматические масла. Они с Сюань Янцин проводили вместе часы, любуясь своим отражением в зеркале и пробуя разные прически и формы бровей.

Цзиньчан кивнул. Он уже слышал об этом. Но что это давало? Ему всё время казалось, что он бродит рядом с разгадкой, но стоило ему подойти ближе, всё затягивало болотным туманом. Однако у него оставалось две возможности: использовать баоцан, и «ударить по траве, чтобы спугнуть змею». Выманить убийцу из норы даже ценой риска для жизни. Но что именно предпринять, если он совершенно не понимал, кто эта змея?

— Хорошо, я понял… — тихо обронил он.

Это было ложью. Ничего он не понимал.

— Передай привет Бяньфу! — промяукала ему вслед Лисинь. — и сам будь осторожнее.

— Полагаешь, мне грозит опасность?

Он и сам прекрасно знал, что рискует, но Лисинь задумалась.

— Этот убийца не из смельчаков, но он потому и страшен, что нападает исподтишка.

В разговор на пороге вмешалась Ши.

— Напасть на Цикаду сейчас — выдать себя. Му признали убийцей, дело закрыто. Начнись всё снова — и станет понятно, что Му Чжанкэ был ни при чём, и тогда и убийца может попасть под подозрение. Но Лисинь права: меч из рук не выпускай.

Цзиньчан молча кивнул. Он тоже понимал, что убийце нужен несчастный случай, произошедший с ним. Убивать его открыто — неумно и опасно. Слишком много вопросов возникнет, и расследование неминуемо приведет к преступнику, и без того наследившего в академии. А убийца, кем бы он ни был, явно не хотел привлекать к себе внимание.

Самым безопасным вариантом для убийцы было бы падение Цзиньчана с лестницы или на скользком полу в театре, отравление, или что-то такое, что можно было бы списать на случайность, на собственную неосторожность Цзиньчана.

Но как сделать, чтобы «несчастный случай» действительно не произошел? Цзиньчан провёл не одну бессонную ночь, анализируя все возможные сценарии. Он понимал, что должен быть предельно осторожен. Не пить ничего, что не предложил Бяньфу, не ходить по тёмным улицам в одиночестве, проверять лестницы и полы на наличие подозрительной скользкости.

В итоге Цзиньчан поймал себя на том, что смотрит на каждого прохожего с подозрением, прислушивался к каждому шороху. Он знал, что смерть, замаскированная под случайность, подстерегает его и единственный способ выжить — это быть бдительным и не дать ей ни единого шанса. Ему нужно было перехитрить того, кто охотился за ним, и доказать, что Золотая Цикада — не такая легкая добыча, как ему могло показаться.

Страха Цзиньчан не чувствовал. В нём вновь проступило то холодное бешенство, которое он испытывал дома от очередной пакости братьев. Рука злобно сжимала рукоять меча, и в душе поднимались остервенелая холодная ярость и желание посчитаться. И потому домой он шёл, не таясь, посередине дороге, насвистывая арию из популярного спектакля.

Совсем стемнело. Ветер с реки принёс пыль и запах гниющих водорослей. Запах смерти витал в воздухе, пропитывая каждый камень, каждую травинку. Нужно смыть это зловоние…

По странному стечению обстоятельств в резиденции Ван Шанси Цзиньчан по возвращении застал не только учителя, Ло Чжоу и Бо Минъюня, но и мрачного Лао Гуана, учителя Му Чжанкэ, и дружка Ван Шанси Цзянь Цзуна, декана факультета алхимии.

Цзянь Цзун, был довольно странным человеком. Его кабинет, расположенный в самой высокой башне университета, походил скорее на лавку старьевщика, чем на обитель ученого. Колбы, перегонные кубы и реторты громоздились друг на друге, покрытые слоем пыли и странными разводами. По стенам висели засушенные травы, коренья и амулеты, назначение которых знал, наверное, только сам декан.

Сам Цзянь Цзун был невысоким человеком с острым взглядом и пегими волосами, собранными в небрежный пучок. Он носил халат, испачканный чернилами и какими-то непонятными веществами. В университете ходили слухи о его эксцентричности, о том, что он умеет разговаривать с духами растений и предсказывать будущее по расположению звезд. Студенты одновременно боялись и восхищались им, шепотом пересказывая друг другу истории о его невероятных алхимических экспериментах.

Несмотря на странность, а может, и в гармонии с ней, Цзянь Цзун был гением. Он обладал глубокими знаниями и интуицией, позволявшей ему находить решения самых сложных задач. Его лекции были полны неожиданных открытий и провокационных идей, заставлявших студентов мыслить и искать новые пути. Он был уверен, что алхимия — ключ к пониманию тайн мироздания.

И на эту тему с ним лучше было не спорить.

Сейчас оба декана и Ло Чжоу пытались успокоить Лао Гуана. Тот был преподавателем боевых искусств и тоже был довольно странен. Его глаза всегда горели, и, казалось, видели сквозь время и пространство. Он преподавал не только удары и парирования, но и учение о постижении себя через боль и преодоление. Ученики побаивались его. Говорили, он знает секреты, позволяющие управлять энергией жизни, и что в его доме, за высоким забором, хранится древний трактат о бессмертии. Никто не мог сказать, правда ли это или вымысел.

Сейчас он собрался подать директору прошение об отставке.

— Если я не смог воспитать достойного ученика, а воспитал убийцу, мне не место в академии, — твердил Лао Гуан, его голос, хоть и ослабленный свалившейся на него бедой, все ещё звенел твердостью железа.

Он считал, что академия Гоцзысюэ, известная во всей Поднебесной своими строгими нравами и непревзойденными мастерами боевых искусств, готовила не просто воинов, а стражей порядка, защитников справедливости. Лао посвятил жизнь этой цели. Он учил не только владеть мечом, но и различать добро и зло, быть верным долгу и чести. И как могло случиться, чтобы в его безупречном саду пророс сорняк? Как ученик, воспитанный в стенах академии, выбрал путь тьмы, используя свои умения во зло?

Это стало личной трагедией для Лао, болезненным ударом по его убеждениям. Ведь он считал, что ответственность за судьбу ученика лежит на плечах учителя. Он вновь и вновь повторял, как заклинание: «Если я воспитал убийцу, мне не место в академии», но Ван Шанси и Цзянь Цзун напоминали ему о множестве других учеников, которым он помог найти свой путь, о тех, кто стал гордостью академии и примером для подражания.

— Нельзя судить по одной неудаче, Лао, — говорил Ван Шанси, вновь вспомнив о предательстве треклятого Хуан Тяня. — Ты отдал академии всю жизнь, и твоя работа принесла бесчисленные плоды. Не позволяй одной ошибке зачеркнуть все твои достижения.

Цзянь Цзун, молчаливый и рассудительный, лишь кивал в знак согласия. Он знал, что Лао нужно время, чтобы пережить боль и осознать, что никто не застрахован от ошибок. Жизнь — извилистый путь, и на этом пути неизбежны падения. Главное — найти в себе силы подняться и продолжить путь.

Бо Минъюнь ничего не говорил. А что сказать? Он на самом деле считал Му Чжанкэ упрямым ослом и наглецом, но не убийцей. Этот увалень с руками, загрубевшими от рукояти меча, никак не вязался в его сознании с образом хладнокровного злодея.

Ло Чжоу, считавший комиссию, сделавшую такое заключение, сборищем старых тупиц, тоже утешал Лао.

— Му не мог быть убийцей, я говорил об этом этим тупоумным академикам Ханьлинь. Его не было в Гоцзысюэ, когда погибла Сюань Янцин и Исинь Чэнь, и его отец подтвердил, что он в тот день был дома, но эти старики упорно твердили своё.

— Никогда не поверю, чтобы Му убил Исиня, они дружили, и никаких размолвок между ними никогда не было, — кивнул Бо Минъюнь.

Цзиньчан, оглядев гостей Ван Шанси, вздохнул, но промолчал, чувствуя себя виноватым, ведь это именно он просил Чжао Гуйчжэня надавить на членов комиссии.

— И как мне теперь смотреть в глаза Линю Цзинсуну? Мой ученик убил троих его лучших студентов! Говорят, он места себе не находит от горя, — вздохнул Лао. — Лю Лэвэнь, Сюань Янцин и красавец Исинь Чэнь! Какая потеря… Настоящие самородки. А теперь — лишь холодный камень на могиле и разъедающее душу чувство вины. Он, говорят, постоянно упрекает себя, что недостаточно их оберегал. Директор сказал, что теперь в его кабинете царит гнетущая тишина. Бумаги, над которыми он когда-то корпел, лежат нетронутыми. Чай остывает в забытых чашках. Линь Цзинсун жалуется, что чувствует себя опустошенным. Он потерял не просто студентов, но частичку себя…

Цзиньчан опустил голову и усмехнулся. Он не впервой сталкивался с этой странной разницей в оценках. Люди с головой считали Лю Лэвэнь, Сюань Янцин и Исинь Чэня недалекими и заурядными. Но недалекие и заурядные превозносили их до небес…

Он покачал головой, в очередной раз убеждаясь в причудливости человеческого восприятия. Что двигало этими почитателями? Слепое следование моде? Искренняя вера в талант? Или, может быть, банальная зависть к тем, кто сумел пробиться наверх, пусть и не обладая особыми способностями?

Цзиньчан вспомнил свои собственные усилия, потраченные на изучение древних текстов, бессонные ночи, посвященные оттачиванию мастерства каллиграфии и боевых искусств. А эти трое? Что они могли предложить миру, кроме напыщенных фраз и поверхностных суждений? Они напоминали искусно раскрашенные глиняные статуэтки — яркие снаружи, но пустые внутри.

Но Цзиньчан понимал, что его возмущение бессмысленно. Мир всегда будет полон противоречий, и талант не всегда будет вознагражден по заслугам. Важно лишь оставаться верным себе, своему искусству, и продолжать идти своим путем, не обращая внимания на чужие оценки. Ведь истинное признание приходит не от толпы, а от тех немногих, кто способен по-настоящему твой труд. И, возможно, со временем поклонники мнимых гениев увидели бы их ничтожество. Они не стоили своей славы. Но и убивать их было не за что.

Однако было и что-то ещё, что царапнуло Цзиньчана по душе. Необъяснимое, противоречивое, неосязаемое, но, подобно дымку курильницы, заструившееся вдруг в воздухе, и тут же растаявшее.

Цзиньчан поднялся и ушел на кухню к Бяньфу. Тот жарил пирожки, передал ему привет от Лисинь, узнал, что самочувствие Бяньфу стало лучше.

— Я и сам не понял, что со мной было. Но они скоро уйдут, и если нужно, я снова готов…

Цзиньчан отмахнулся.

— Нет, не нужно.

— Но почему? Если так можно разобраться во всём…

— Нельзя, — Цзиньчан уверенно покачал головой. — Ответ на всё у меня есть, просто он тонет в море ненужных сведений. Я убежден, что знаю правду, просто не могу выговорить её.

— Но ты уверен, что ни Ши, ни Лисинь не угрожает опасность?

— Нет. Они сейчас вместе и каждая владеет оружием. Убийца не сунется к ним.

— Ты уверен?

— Да. Принеси мне пирожки и немного вина.

С чаркой вина и блюдом с пирожками Цзиньчан уединился в спальне. Здесь он попытался разобраться в сообщенном ему сегодня девушками, и в самом себе.

Итак, что он знал об убийце? Убийца неловок в обращении с мечом. Но все, кроме обучающихся на факультете боевых искусств, подходят под это определение.

Убийца хорошо знает академию, распорядок дня и прекрасно ориентируется в пространстве Гоцзысюэ. Ну и что? За месяц обучения все перестают блуждать по коридорам и легко находят нужные аудитории.

Убийца, хоть это и предположение, хотел умертвить Лю Лэвэнь и представить дело так, чтобы виновником был объявлен победитель турнира. При этом он озаботился тем, чтобы всё внимание охраны было перенесено на принца Ли Цзунцзяня, для чего не поленился подбросить донос в Цзяйсянат.

Все это было умно, грамотно и дальновидно. Задумано мастерски… на первый взгляд. Но на второй, более внимательный, лакун и брешей в его замысле было немало.

Он рисковал тем, что Лю Лэвэнь могла и не выйти встречать победителя турнира или выйти не одна.

Он рисковал, гримируя лицо, и тем уже указывая на личность человека, далёкого от боевых искусств.

Он рисковал тем, что победитель турнира мог оказаться куда более ловким, нежели убийца, что и произошло.

Всё это рисовало для Цзиньчана противоречивый портрет убийцы: человека умного, но самонадеянного, способного на любую глупость.

Он ли обесчестил Лю Лэвэнь? Если да, то зачем? В академии десятки девиц куда красивей. Значит, он желал подняться до известных степеней — уже при дворе? Как бы поступил Чжао Гуйчжэнь, узнай он, что его племянница живет с кем-то в академии? И если бы сама Лю сказала ему, что любит соблазнителя и хочет замуж за него? Наверняка, Чжао Гуйчжэнь согласился бы на брак, а что ему оставалось бы?

Было ли это насилием или Лю добровольно согласилась на связь с этим человеком? Судя по словам Ши и Мао, она была довольно наивна и глупа. Возможно, никакого насилия и не было.

Тут Цзиньчан задумался. Дня него самого Лэвэнь никакого интереса не представляла, но мужчинам постарше от девицы нужна только молодость, а кожа Лю была гладкой и сама она походила на девочку. И потому, возможно, этот человек прельстился и Лю, и возможностью через брак войти в придворные круги.

А это рисовало уже не образ студента, но человека средних лет, педагога или декана.

Допустим, всё это так. Однако дальше события приобрели странный оборот. Лю Лэвэнь была объявлена первой красавицей, и она… неожиданно влюбилась в Исинь Чэня. Для совратителя это была двойная катастрофа. Если Лю выйдет замуж за Исиня, то ему уже никогда не жениться на ней, а его связь с ней после брака неминуемо станет известной, и тогда не сносить ему головы: ведь глупенькая Лю обязательно назовет своего совратителя.

Если так, то понятно стремление убийцы разделаться с Лю Лэвэнь накануне свадьбы и заставить дурочку замолчать навсегда. Но что тогда слышала Ши в день турнира? Совратитель остался конфидентом Лю? Она советовалась с ним по поводу нового романа? Или это вообще был посторонний человек? Нет, едва ли: ведь именно убийце надо было выманить Лю из пиршественного зала. Но тогда всё оказывалось ещё более странным.

Однако очевидно: если бы замысел убийцы осуществился, Лю Лэвэнь была бы удушена, а виновным объявлен победитель турнира, на него повесили бы и совращение девицы. И едва ли он смог бы доказать свою невиновность. Убийца остался бы в стороне, и его никто никогда не смог бы ни в чём обвинить.

Однако и тут преступник оказался излишне самонадеян и просчитался. Он оказался изувеченным и вынужденным прятаться. За что он убил Сюань Янцин? Не потому ли, что Лю проболталась Сюань о чём-то, а та сказанула что-то при убийце? Тут оставалось лишь гадать. Исинь тоже, похоже, пришёл к себе не вовремя и увидел что-то ненужное. А глупенького Му Чжанкэ сделали козлом отпущения.

Но этой истории не суждено завершиться так, как хотел убийца. Его образ жизни не может не измениться: ему теперь не до веселых сборищ и театральных постановок, даже со старыми друзьями не посидишь…

Он теперь носит, и всегда обречён носить клеймо позора — отсечённый мизинец, изувеченную руку. Пока ему удаётся прятать её, но шило в мешке долго не утаишь. Рукава халата скрывают уродство, но каждый раз, когда ему приходилось поднимать кубок вина или брать в руки кисть, он не может не чувствовать свою ущербность…

Что? Внезапно, прозрачный луч пронзил мутный хаос. В тишине, нарушаемой лишь едва слышным шелестом бамбука за окном, перед Цзиньчаном, как нарисованный тушью пейзаж, открылась истина. Цзиньчан вдохнул аромат благовоний, почувствовал вкус вина, и мутное головокружение.

Цзиньчан, сидя за столом, заваленным кистями и свитками, ощутил, как ветер ночи проносится сквозь его мысли. В воздухе закружились рукава, вышитые золотом, платья девушек, коробки с гримом, отливавшие яшмой и опалом, алые веера замелькали, словно бабочки на ветру. Свитки стихов, пахнущие ладаном, взмывали в потолок, кружась в танце. Каждый иероглиф, каждая краска, каждая цветочная пылинка, оживая, танцевали на ветру.

Цзиньчан вскочил и, распахнув дверь, выскочил во двор. Гости уже доели пирожки и допили всё вино, и собирались уходить. Бяньфу провожал их.

Цзиньчан ринулся к Ван Шанси.

— Стойте! Я знаю, кто убил девушек, Исиня и Му Чжанкэ!