Аттестат зрелости

Глава 33

Переезд и «наезд».

— С тобой Николай Васильевич хочет встретиться и поговорить! — объявила Альбина, когда я на следующий день с утра позвонил ей на работу. — Можешь сам его набрать. Запишешь прямой телефон?

— Нам срочно надо встретиться, Антон! — сходу выдал директор. — Это не телефонный разговор!

Узнав, что я занимаюсь подготовкой к переезду, Николай Васильевич предложил подъехать ко мне домой, причём прямо сейчас.

Он действительно приехал «почти немедленно», через полчаса. Я запустил его в квартиру, провел на кухню. Николай Васильевич оглядел разбросанные по квартире вещи, коробки, хмыкнул, улыбнулся:

— Считается, что два переезда равносильны одному пожару.

Я не нашелся, что ему ответить. Мы сели за столом друг напротив друга.

— Не буду ходить вокруг да около, — сказал директор. — Мне поступило предложение, от которого я не могу отказаться. Предложение заключается в том, чтобы вынудить Альбину уволиться по собственному желанию. Немедленно.

Я вздохнул, развел руками, встряхнул, обозначая некоторую беспомощность, спросил:

— Подождать дня два-три никак нельзя? Два-три дня…

— Два дня можно потянуть, — ответил Николай Васильевич. — Но не больше. Понимаешь, этому человеку, точнее, этим людям, я не могу отказать. Вот никак не могу.

— Да, в конце концов, что я ей, работу не найду? — в сердцах бросил я.

— Не в этом дело, — нахмурился директор. — Дело в том, что она молодой специалист и получила от завода жилье. Если она увольняется до обязательного срока, то обязана сдать квартиру. Понимаешь?

— Понятно, — кивнул я. — Дайте мне два дня.

— Хорошо!

— Кстати, вы не знаете случайно, куда старшего Амельченко положили?

Николай Васильевич нахмурился:

— Я подозревал, что…

Он не договорил.

— В ОКБ, в неврологию, где его сын лежит. Куда ж еще? Надеюсь, ты не собираешься их…

Он посмотрел мне в лицо. Я улыбнулся.

— Только побеседую, Николай Васильевич. Только побеседую. За жизнь.

Областная клиническая больница находилась на другом конце города. К ней пришлось добираться с пересадкой. Я особо не спешил, выехал из дома в девятом часу вечера. Около половины десятого был уже в приемном покое.

Больница ограничивала прием посетителей 19.00. Потом двери закрывали. Но можно было пройти через приемный покой, который был открыт круглосуточно. Чем я и воспользовался.

Неврология находилась на третьем этаже. Я поднялся по лестнице. Никаких вахтеров и в помине не было. На посту дремала молоденькая медсестра.

— Амельченко в какой палате? — тихо спросил я, склонившись к уху.

— В седьмой! — на автомате ответила она и опомнилась. — А вы кто? Кто вас пропустил?

И тут же заснула, получив заклинание сна. Я, осторожно ступая, прошел по коридору, высматривая номера на дверях. У двери с цифрой «7» остановился, прислушался. В палате стояла тишина. Да и во всем отделении тоже. Я потянул дверь на себя.

Палата, несмотря на значительную площадь, оказалась двухместной. В всём отделении остальные палаты были, как минимум шести— и восьмиместные. Да еще, когда я проходил, две койки в коридоре стояли, на которых спали пациенты. Койко-мест для простых смертных не хватало.

А тут, к моему удивлению, стоял даже небольшой «Смоленск», на котором возвышалась коробочка «Сапфира». В отделении в общем коридоре-то телевизор вряд ли работал. А здесь, гляди-ка, персональный телевизор! Кроме того, прямо у входа внутри палаты была еще одна дверь. Я тихо приоткрыл её. Туалет и душ. В палате была своя душевая и туалет! Не больница, а санаторий какой-то! Я прикрыл дверь.

Кругом царила темнота. С улицы через плотные шторы едва пробивался свет фонарей. Магическим зрением я разглядел на одной кровати спящего молодого парня, на другой пожилого мужчину. Отец и сын лежали в одной палате.

Я наложил заклятье сна на сына. Нечего ему мешать, когда два взрослых человека про жизнь разговоры беседовать будут! Взял стул, поставил его к кровати пожилого и тронул его за плечо.

Поначалу я думал с ним поговорить, так сказать, воззвать к благоразумию, попытаться его убедить в неправильности его действий. Но чем больше я размышлял на эту тему, тем сильнее убеждался, что с Амельченко вести переговоры иначе, как с позиции силы, бесполезно. Этот начальничек чувствовал себя эдаким царьком, небожителем, которому всё дозволено. Ну, или почти всё…

Я тронул его за плечо. Он открыл глаза, потянулся рукой к выключателю.

— Не стоит! — сказал я, направляя в него конструкт ночного кошмара.

Хорошо, я выпустил ему в горло импульс некроэнергии, заранее предупреждая возможные крики и вопли.

Амельченко вжался в подушку, раскрыл рот в немом крике, выпучил глаза. Интересно, что ж за кошмар он узрел? Заклинание вызывало в воображении самые страшные бредовые образы из сновидений, которые мог родить во сне человеческий разум, представляя их наяву, в реальности.

Я выпустил в него «отмену». Вообще этот конструкт без добавления дополнительной энергии, кстати, «живой», а не мёртвой, поскольку относился к заклинаниям Разума, действовал по времени не больше пяти минут. Гораздо дольше длился после него откат у объекта воздействия — сердечко, там, успокаивалось, в ритм входило, дыхалка восстанавливалась. В данный момент действие заклинания я прервал чтобы не терять времени.

— Поговорим? — предложил я, зажимая ему ладонью рот. — Кричать не надо. Кивни…

Конструкт «отмены» нейтрализовал как «ночной кошмар», так и импульс, выпущенный в голосовые связки. Директор кивнул. Я убрал руку.

— Твой сын чуть не убил хорошую девушку, — сказал я. — Ты же решил её добить. Нехорошо это. Понимаешь?

— Ты кто? — прошептал он, с ужасом глядя на меня.

— Злой колдун, — ответил я.

— Колдунов не бывает, — попытался возразить Амельченко, осторожно протягивая руку в сторону кнопки вызова медперсонала.

— Бу! — сказал я, выпуская в руку «дротик». Парализованная рука беспомощно обвисла.

— Бывает, — ответил я. — Видишь, как оно? А?

— Вот думаю, что с вами дальше сделать? — я снова выпустил в него «ночной кошмар» одновременно с импульсом в горло. Кстати, надо бы заняться конструированием заклинания молчания. Директор снова выпучил глаза и сжался в комок. Я сделал «отмену» и поинтересовался:

— Как ощущения?

— Я всё сделаю! — пообещал он.

— Точно? — усмехнулся я.

— Немедленно! — яростно подтвердил Амельченко. — Прямо с утра займусь.

— Хорошо, — согласился я, взял его руку, вытащил из кармана коробочку. Открыл, вытащил иглу, уколол его в палец, выдавил капельку крови на кусок ткани — бывший носовой платок.

— Это что? — с ужасом поинтересовался директор.

— Если ты меня обманешь, — пояснил я. — Я тебя по крови на краю света найду!

Я встал, подошел к его спящему сыну, проделал ту же процедуру.

— Я всё сделаю! — прошептал Амельченко. — Обещаю вам, товарищ колдун!

Я снова подошел к нему, присел рядом:

— Твой сын ударил девушку ножом в бок. Испортил ей куртку, блузку. Джинсы все в крови были. Я считаю, что он должен, как минимум, извиниться и компенсировать ущерб. Куртка-то очень дорогая. Или нет?

— Всё сделаем! — подтвердил директор. — Как поправится. Так и сразу извинится!

— Во! — я выставил указательный палец вверх. — А это чтоб побыстрее исправились и извинились.

Я бросил сначала в сына, потом в отца конструкты «исцеления».

— Ну-ка, пошевели ножками! — приказал я.

От испуга директор дернулся, согнул колени, пошевелил рукой, которая была парализована минуту назад, зачем-то провел ею по волосам, покрутил перед лицом и вдруг заплакал. Аура у него горела страхом, злобой, даже болью, но не желтыми всполохами обмана. А еще в ней был непонятный ярко оранжевый цвет. Интересно, что бы это значило?

Я нагнулся над ним, бросил в него конструкт подчинения и скомандовал:

— Ты никогда никому не расскажешь, не напишешь про меня и наш разговор. Если ты хотя бы попытаешься это сделать, то у тебя голова расколется от боли.

Наша беседа проходила почти в полной темноте. Сомневаюсь, что Амельченко смог разглядеть моё лицо. Да если бы и разглядел, я особо не переживал на эту тему. Его кровь у меня была, неприятности ему можно обеспечить очень легко.

Домой я направился по тому же пути — через приёмный покой на остановку. Даже на троллейбус успел, а затем и на свой автобус.

Maman не ложилась, дожидаясь меня. Приветливо улыбаясь, налила мне чай, подвинула вазу с пряниками.

— Как у тебя всё прошло? — поинтересовалась она. Я улыбнулся. Maman понимала меня практически без слов.

— Завтра узнаем, — прожевав, ответил я. — Надеюсь, всё нормально.

Она махнула рукой в сторону комнаты:

— Я шкафы все освободила. Коробки можно вывозить. Мебель всю заберем?

— Кухню оставим, — сказал я. — Кухонная мебель на той квартире получше нашей будет.

Maman согласилась. Она вздохнула:

— Я на завтра отпросилась. Что ж ты один целый день таскать будешь?

— Мамуль, — я устало обнял её, чмокнул в лоб. — Ты у меня самая лучшая прогрессивно-мыслящая дама! Неужели ты думаешь, что я заставлю тебя всё это таскать, грузить? Я грузчиков нанял. Аж четырех человек. И плюс водитель!

Владлен Георгиевич с Дмитрием уехали из больницы домой прямо с утра, не дожидаясь выписки. Перед этим, сразу после пробуждения, директор магазина «Океан» Амельченко В. Г. развил кипучую деятельность: бесцеремонно выгнал из ординаторской всех врачей, сел за телефон, сделал несколько звонков. Первым, разумеется, был звонок водителю:

— Приезжай за нами в больницу прямо сейчас. Только сначала заскочи ко мне домой, возьми одежду для нас. Мы выписываемся. Живей!

Начальнику отделения Владлен Георгиевич то ли сказал, то ли отдал распоряжение:

— Приготовишь больничные на меня и сына, выписку. Мой водитель завтра заберет.

И, пресекая все возражения насчет обследований-анализов, отрезал:

— Дай команду, пусть Васильев отпишется, что всё сделал.

Васильев был лечащим врачом у Амельченко-отца и Амельченко-сына.

Водитель приехал быстрее, чем через час, и тем не менее Владлен Георгиевич остался недоволен:

— Что так долго?

Отец с сыном переоделись в палате, спустились в больничный двор, где стояла служебная «волга». Следом водитель принес их вещи. Сын сел сзади, отец впереди, рядом с водителем.

— Едем к Леониду! — скомандовал Владлен Георгиевич.

— На работу? — уточнил водитель.

— Домой! — поморщился Владлен Георгиевич. — Какая работа? Время половина девятого!

Леонид Дмитриевич Боков был директором магазина «Салон для новобрачных». Амельченко и Боков, помимо того, что относились к «когорте избранных», считались ставленниками первого секретаря обкома КПСС Приходько, поддерживали друг с другом приятельские отношения, даже дружили семьями. Поэтому утренний визит да еще прямо домой к директору престижного «Салона для новобрачных» со стороны Владлена Георгиевича не считался чем-то из ряда вон выходящим.

— Сидите, ждите, — бросил Амельченко водителю и сыну, выходя из машины. Он зашел в подъезд, поднялся по лестнице, поймав себя на мысли, что просто здорово быть здоровым — такая вот тавтология…

Вышел через полчаса, когда сын уже устал ждать и, несмотря на осеннюю непогоду, нарезал круги вокруг «волги».

— Поехали!

— Сегодня же съездишь на завод, напишешь заявление об увольнении по собственному желанию, — уже дома, на кухне за завтраком, приказал он Дмитрию. — Потом сходишь к этой белобрысой сучке, попросишь прощения. В ногах валяйся, но чтоб она тебя простила. Понял?

Дмитрий лихорадочно кивнул.

— Смотри у меня! — грозно нахмурившись, повторил Владлен Георгиевич. — Не дай бог там что…

Он не договорил, поперхнулся, закашлялся. Его жена, Аглая Стефановна осторожно похлопала мужа по спине. Владлен Георгиевич прокашлялся, буркнул «спасибо» и приказал:

— Дай ей 500, нет, 300 рублей. Хватит, а то рожа треснет! И открытку в «Салон» отдай. Пусть там купит себе, что захочет. Бери машину и езжай. Немедленно. Прямо сейчас. Михаил внизу ждёт.

Когда сын оделся и вышел, Владлен Георгиевич сел в кресло и облегченно откинулся на спинку, раскинув руки в сторону.

— Адочка, ты себе не представляешь, как прекрасно чувствовать себя здоровым! — сообщил он. Его супруге нравилось, когда он её так называл — Адочка, хотя к имени Аглая уменьшительно-ласкательное Адочка не подходило совсем.

— А что хоть врачи говорят? — поинтересовалась Аглая Стефановна, присаживаясь рядом на мягкий подлокотник. — Из-за чего все эти болячки у тебя и Димульки выскочили? Ведь раньше не болели: ни ты, ни он никогда!

Владлен Георгиевич хотел рассказать, но вдруг вовремя вспомнил предупреждение ночного гостя и прикусил язык. Несмотря на этот визит он всё равно скептически отнесся к теме колдовства, посчитав действия так называемого «колдуна» гипнозом. И последствия у гипноза могли быть вполне такими, как описал этот самый якобы «колдун»: и ноги откажут, и голова болеть будет. «Наука имеет много гитик» (в зависимости от контекста фраза может иметь различные значения: — науке известно очень многое, о чём никто никогда не слышал; — не нужно искать смысл там, где его нет; — просьба не произносить слова, смысл которых говорящему неизвестен — прим. авт.).

— Да тут много чего непонятно, — задумчиво протянул он. — Но всё началось с того, что наш с тобой отпрыск сильно накуролесил… Как, Адочка, тебе лучше не знать, честное слово…

Аглая Стефановна не стала терзать мужа расспросами. Она уже давно уяснила, что есть вещи, про которые, действительно, лучше не знать, что у мужа есть работа, есть дела, которые не подлежат обсуждению даже в узком семейном кругу. Зато у них есть великолепная квартира, дача, машина, деньги, положение в обществе, наконец! В общем, меньше знаешь, крепче спишь и лучше живёшь!

— Я на работу! — бросил Владлен Георгиевич, вставая с кресла. — Съезжу, гляну, что там мои работнички без меня натворили.

Аглая Стефановна вздохнула, подошла к мужу, обняла:

— Ты уж себя не перегружай особо. Всё-таки только что из больницы вернулся.

— Да здоров я, — отмахнулся Владлен Георгиевич. — Совсем здоров!