Аттестат зрелости

Глава 24

Дела комсомольские, активные

Утром maman мне сообщила, что вечером ко мне заходил Мишка с Андрюхой, что-то хотели сообщить. Будить она меня не стала, а друзья особо и не настаивали.

Настроение с утра было приподнятым что у меня, что у maman. Причиной тому, конечно, мой «вяленький цветочек», а у меня еще до кучи осознание предстоящих осенних каникул, до которых осталось учиться всего неделю.

Да и силы у меня восстановились в полном объеме — после 10 часов здорового сна да медитации. На этот раз в библиотеке снова появился учебник по некромантии.

Мишка и Андрей мой настрой не разделяли. Причиной этому, скорее всего, была погода. Мишка в легкой, зато модной курточке, как он говорил «на гусином пуху», всю дорогу до школы стучал зубами. Андрэ щеголял в длинном белом вязаном «бендеровском» шарфе, но без шапки. И тоже продрог.

Первым делом, прямо после раздевалки, я нанес визит Нине Терентьевне. Передал ей медаль, грамоту и кубок.

— Молодец! — похвалила она меня. — Еще бы фотографа найти, чтобы с этими причиндалами тебя сфотографировать для школьной доски почета.

— По лицу, видать, не раз доской почета отмечался, — пошутил я. Нина Терентьевна расплылась в улыбке, но сказала:

— На урок иди! Не опаздывай.

Сразу же на первом уроке я ощутил проявление небывало высокого внимания со стороны одноклассниц. То одна, то другая, то третья косились в мою сторону, хихикали, иногда многозначительно подмигивали. Взгляды некоторых, вроде Крутиковой Ленки-Жазиль и Федоровой Майки-болтушки, обжигали хмурой ревностью.

Небывалый подъем внимания к моей персоне язвительно объяснил сосед по парте Юрка Никитин:

— Сдали тебя «Склизкие» (это прозвище близняшки Селезневы получили еще в начальной школе, со временем называть их так почти перестали, «гадкие утята» выросли в достаточно привлекательных «лебедей»). В красках расписали, какую ты девчонку на дискотеку приволок. И как с ней обжимался-целовался по-взрослому.

— Понятно, — хмыкнул я. — Завидуют сучки.

— А то! — согласился Юрка. — Не успел со Светкой разбежаться, как сразу другую нашел!

— А что, я должен был год в трауре ходить по своей растоптанной в хлам любви? — хихикнул я.

— Именно! — засмеялся Юрка.

— Ковалёв! Никитин! — строго подала голос Наталья Михайловна. — Прекращайте разговоры!

Сразу после урока меня удостоила своим вниманием Майка.

— Ты ничего не хочешь рассказать, Ковалёв? — нагло заявила она.

— Не-а, — я развел руками. — Не хочу!

— А что за девушка с тобой была на дискотеке? — продолжала допытываться она.

Я засмеялся от её беспардонности.

— Отстань, Май! Какое вам всем дело до моей личной жизни?

— А вот такое! — выдала Майка. — Ты ведешь аморальный образ жизни! Для комсомольца это недостойно!

— Я, может, жениться собираюсь… — наугад выдал я, не найдя больше, что ей ответить. Майка фыркнула, как рассерженная кошка, развернулась и ушла. Я засмеялся. Майка на миг остановилась, но оборачиваться не стала, выпрямилась и пошла дальше.

— Раззадорил ты наших девок! — заметил Мишка. — А им обидней всего, что твоя Альбина не из ихнего муравейника.

— Не ихнего, — по инерции поправил я. — А евойного! И не муравейника, а серпентария.

Мы вместе засмеялись.

После третьего урока я побежал звонить. Зинаида Михайловна ответила сразу. Голос у неё оказался глубокий, грудной, прямо-таки концертный.

— Это Антон, — представился я. — От Гершона Самуэльевича.

— Да, Антон, — ответила женщина. — Он меня предупредил.

— Можно сегодня к вам в половине шестого подъехать? — спросил я.

— Мы работаем до 19.00, — ответила она. — Так, что постарайтесь не опоздать.

Следующий мой звонок был Альбине. Не успел я ей что-либо сказать, как она заявила:

— Димочка в больнице! Представляешь? В неврологии. Говорят, его парализовало…

— Алька! — строго сказал я. — Мы сегодня едем в магазин. Ты не забыла?

— Помню, помню! — легкомысленно отозвалась она и поинтересовалась. — А если я подружку возьму? Можно? Как ты считаешь?

— Я считаю, что нельзя, — отрезал я. — Более того, ей об этом даже говорить не стоит. Надеюсь, ты с ней еще не поделилась этой новостью?

— Да шучу я, — обидчиво отозвалась Альбина. — Я понимаю, что, если блондинка, значит, глупенькая. Но бывают же исключения из правил?

Мы договорились встретиться в пять на Театральной.

На урок я чуть-чуть не опоздал. Встретил в коридоре Горячкину, которая без всяких там «здрасьте» сходу заявила:

— Ковалев, нам надо срочно поговорить!

— Некогда, — отрезал я. — После урока. Здесь же!

— Ковалёв! — она жалобно крикнула мне в спину. — К нам сегодня с райкома комсомола приезжают!

— Да и хрен с ними! — отмахнулся я.

Тем не менее, сразу после урока я пошел искать Вику. Она терпеливо ждала меня в коридоре возле библиотеки.

— В канцелярию утром звонили из райкома комсомола, — сообщила она. — По поводу комсомольского собрания. К нам в два часа приедет инструктор Юлькин.

Я хихикнул:

— Юлькин? А где сама Юлька?

— Ты можешь быть серьезным, Ковалёв? — рассердилась Горячкина. — Юлькин — это просто жопа!

Я оторопел. Чтобы Горячкина да так выразилась… Это надо было действительно её «подогреть».

— Следом после его визита обязательно жди проверку! — заявила она. — И хорошо, если выговором отделаешься! А то могут и снять.

— В смысле, снять? — не понял я.

— Снять с должности, — ответила кипящая Горячкина. — С соответствующими оргвыводами. Это ведь всё в характеристику пойдёт.

— И что, в армию не возьмут? — съехидничал я.

— Тебя-то в армию, — отмахнулась Горячкина. — А мне в институт поступать надо.

— Вик, — вдруг сказал я, глядя ей в глаза. — Тебе ж в следующем году вместе с классом медосмотр проходить, включая гинеколога. Прикинь последствия.

Горячкина замерла, широко раскрыв глаза, потом только жалобно выдохнула:

— Ой…

Инструктор Юлькин оказался веселым жизнерадостным толстячком с обширными, как у вождя мирового пролетариата залысинами, годиков так под 30, на исходе, так сказать комсомольского возраста. Если Горячкина не соврала о его излишнем служебном рвении, то становилось понятно — человечек стремился сделать карьеру по «партЕйной линии», перескочив из комсомольской номенклатуры сразу на партийную работу.

Приехал он пораньше и дожидался, пока у нас закончится шестой урок, сидя в канцелярии, перед кабинетом директора.

Он хлопнул по-приятельски меня по плечу, пожал руку (ладонь у него оказалась неприятно влажной, рукопожатие вялым), то ли улыбнулся, то ли оскалился Горячкиной.

— Меня зовут Олег Ильич, — представился он. — Ну, что, товарищи комсомольцы, идёмте? Где мы можем поговорить, посмотреть документы?

— В пионерской комнате, — предложила Горячкина. — У нас там всё хранится. И заседания комитета комсомола мы там проводим.

Она пошла первой, показывая дорогу. Юлькин за ней, я пристроился замыкающим. Когда мы поднимались по лестнице, мне почему-то показалось, что инструктор уж очень внимательно разглядывает задницу Горячкиной. Прямо-таки не отрывает от неё глаз. Хотя, может быть, мне просто показалось. Может, он просто задумался. С кем не бывает?

— А кто с нами сегодня работать будет? — на ходу спросил Юлькин.

— Работать? — немного издевательски хмыкнул я. Горячкина тут же повернулась и, сглаживая мою реплику, поспешно ответила:

— Я, как секретарь комитета комсомола, и он, — она ткнула в меня пальцем, — Антон Ковалёв, заместитель секретаря, ответственный за идейно-политический сектор.

— Надо было бы весь комитет собрать, — посетовал Юлькин. — Посмотреть, так сказать, вживую, кто из себя что представляет, кто чем занимается…

Мы прошли по второму этажу до пионерской комнаты.

— А она у вас не закрывается что ли? — удивился Юлькин.

— Нет, почему? — пожал плечами я. — Утром открываем, вечером закрываем. А днём здесь и музей работает, и пионервожатая сидит, и мы тоже частенько заходим.

Я с ним сели за стол друг напротив друга, Горячкина полезла в шкаф за папками, где подшивались протоколы комсомольских собраний, приказы и другие документы по нашей линии.

Когда она потянулась за папками на самую верхнюю полку, Юлькин окинул её фигуру таким взглядом, что я понял — на лестнице я совсем не ошибался!

Вика положила папки перед инструктором:

— Вот! Здесь протоколы собраний за два года!

— Здесь! — она придвинула ему красную папку, — отчеты о проведении комсомольских мероприятий по всем направлениям работы за 1979−1980-й учебный год.

Юлькин окинул её масляным взглядом, сладко улыбнулся (мне этот оскал сразу напомнил улыбочку Елены Витальевны Серединой), открыл красную папку, пролистал немного и спросил:

— А квартальные и полугодовые отчеты где?

— Указаний с райкома не поступало готовить квартальные и полугодовые отчеты, — заявил я.

— А сам вы инициативу проявить не решились, — с многозначительным выражением на лице заключил Юлькин. Он достал из своего пластмассового дипломата общую тетрадь, ручку.

— Так и запишем, отсутствует инициатива в работе, — протянул он.

— Как это, отсутствует инициатива? — возмутилась Горячкина. — Как это так?

— Так и отсутствует, — демонстративно тяжко вздохнул Юлькин. — Вместо того, чтобы проявить инициативу, выйти с предложениями в райком комсомола о подготовке отчетов раз в квартал, вы самоуспокоились.

Горячкина замолчала. Кажется, она стала понимать, что Юлькину бесполезно что-то доказывать. Я тоже молчал.

— Где у вас протокол последнего комсомольского собрания? — с некоторым высокомерием поинтересовался инструктор.

— Перед вами лежит! — Горячкина двинула ему синюю папку.

— Вам же показали, где что подшито, — нейтральным тоном заметил я. Юлькин поморщился и промолчал. Он сделал вид, что внимательно изучает протокол последнего собрания, на котором должны были разобрать поведение Гальки, а в результате признали все выпады в её адрес неконструктивными.

— Что это? — он брезгливо двумя пальцами перевернул листы протокола. — Это как понимать? Комсомолец ведет аморальный образ жизни, а вы принимаете решение о нецелесообразности рассмотрения её личного дела.

— Ну, вообще-то это решение приняли не мы, а комсомольское собрание, — отозвался я. — Комсомольцы всей школы. Причем единогласно. Или вы считаете решение всего коллектива ошибочным? А ваше, значит, верное?

Юлькин зло посмотрел на меня.

— Ничего я не считаю! — буркнул он. — Эти вопросы пусть разбирает комиссия. И принимает соответствующие меры, — повысил он голос.

— Понятно, — я сделал вид, что скис. Юлькин тут же воспрял.

— Вы должны были её примерно наказать! Исключить из комсомола! Ну, или вынести строгий выговор.

Горячкина, заметив моё уныние, тоже опечалилась.

Аура у инструктора окрасилась прямо-таки злобно-радостным пурпурным цветом.

«Он к тому же и дурак! — подумал я. — Реально тупой!»

— И что делать? — жалобно спросила Горячкина. У меня мелькнула мысль, что Вика реально боится этого типа.

— Что делать? — риторически чуть ли не воскликнул Юлькин. Он поднялся, обошел стол, встал за спиной у Горячкиной. Положил ей руки на плечи.

— Вы же, Виктория, секретарь комитета комсомола. Так?

Она кивнула.

— Почему тогда я вас ни разу не видел на занятиях в школе комсомольского актива? — спросил он, незаметно поглаживая ей плечи. Она пожала плечами.

— У вас просто не хватает опыта работы, — заключил Юлькин с премерзкой улыбкой. Вика это выражение на его морде не видела, иначе бы вела себя совсем по-другому.

— Занятия с комсомольскими активистами нами проводятся на нашей турбазе, — сообщил он. — Индивидуальные, групповые. Очень большой багаж знаний даём, знаете ли, как теоретической, так и практической работы в коллективах.

Аура сменила цвет на нежно-розовый с желтыми всполохами.

— Я тоже хочу пройти обучение! — заявил я, вставая. — Где у вас турбаза, в которой школа комсомольского актива?

Юлькин вздохнул:

— Вы, Антон, заместитель секретаря комитета комсомола. Понимаете? А у нас проходят повышение квалификации только секретари школьных комсомольских организаций.

— Что за ерунда? — удивился я. — Вы сами сказали, школа комсомольского актива! Я поспрашиваю у ребят, что это за школа!

— Каких ребят? — заинтересовался Юлькин, убирая руки с плеч Горячкиной.

— Хороших ребят, — нагло ответил я. — Которые в КГБ работают. Не верите, можете зайти к директору и спросить у него. Выясним, что за школа комсомольского актива, куда доступа ответственным за идейно-политическую работу в коллективе нет.

Юлькин сел на своё место. Горячкина злобно посмотрела на меня.

— И можно узнать, на каком основании вы нас навестили? — продолжил я. — Это плановая проверка или по сигналу?

— Вас это не касается! — отрезал Юлькин. Он попытался снова листать папку.

— Очень даже касается! — заявил я. — А хотите я приглашу сейчас сюда пару классов, которые были на собрании. У них здесь недалеко уроки идут. Поговорим все вместе.

— Ладно, хватит!

Юлькин вскочил.

— Я доложу на райкоме о вашем поведении!

Он направился к двери. Я догнал его и вполголоса ему на ухо сказал:

— А я доложу, как ты секретаря комсомольской организации своими потными ручонками лапал. А она, между прочим, несовершеннолетняя! И про родственников из КГБ я совсем не соврал! Кстати, где ваша турбаза-то находится?

Юлькин мне не ответил, зато почти бегом бросился по коридору на выход. Горячкина, которая не услышала моих слов в адрес инструктора, с ненавистью бросила мне:

— Вот кто тебя просил, Ковалев, а? Вечно ты всё портишь!

Я громко расхохотался.

— Что ты ржёшь? — обиделась она. — Ты понимаешь, что учёбу комсомольского актива мне сорвал!