Аколит в крови по локоть

Глава 24

Округа та оказалась далеко не из пропащих, а нужный мне двухэтажный особнячок так и вовсе был приличней некуда, даром что его стиснутый соседними зданиями фасад шириной не достигал и четырёх аршинов. Для начала я прошёлся по переулку, но ничего толкового не узнал. Намеренно никто не запирался, да и спустить с крыльца докучливого тайнознатца смельчаков не нашлось, просто одних дома не застал, другие здесь позапрошлой осенью ещё не жили, а третьи ничегошеньки не слышали и не видели.

Были такие да съехали. Конец истории.

Лука представился Жугой из Высокореченска, Рыжуля стала Милой, остальных и не запомнили вовсе. Впрочем, сразу несколько человек рассказали о шумной ночной ссоре, после которой мои дружочки запропали неведомо куда, а толстуха из дома напротив готова была поклясться, что тогда не обошлось без стрельбы. Сердце будто ледяная рука стиснула, не особо порадовало даже заявление о том, что не случилось в тот раз ни убитых, ни раненых.

— Квартальный молодчиков своих прислал округу прочесать, да только к тому времени их уже и след простыл! — махнула тётка полной рукой. — Ищи ветра в поле!

— И не нашли? — уточнил я, начиная понимать, с какой стати решил закругляться с розысками Кожич.

— А я о чём же? — фыркнула толстуха. — Как в воду канули!

По её совету я наведался к приглядывавшему за домами на этой улице смотрителю и вот с этим старичком общение получилось несказанно плодотворней.

Впрочем, поначалу тот смерил меня придирчивым взглядом и настороженно спросил:

— А ты сам кто будешь, мил человек? Не прими на свой счёт, но зачастила к нам шантрапа всякая! Так и шастают!

Речь наверняка шла о фургонщиках, на которых я нисколько не походил, так что привычно уже соврал:

— Братья мы с Жугой. Двоюродные. Он, как осиротел, сюда из Высокореченска в поисках лучшей жизни перебрался и кучу мелюзги с собой забрал. Я тогда уже за морем лямку тянул, получил от него весточку об этом, а дальше как отрезало.

Старичок-смотритель покивал, но никак на мои слова не отреагировал.

— Вернулся и походил, людей поспрашивал, — продолжил я. — Одни о ссоре какой-то толкуют, другие и вовсе о стрельбе!

— Была стрельба, — кивнул дедок, с важным видом огладив бородку. — Штук пять пуль в двери и стенах зашпаклевать пришлось. Надо понимать, братец твой со второго этажа отстреливался, когда засов выбили. Ладно хоть ещё плата за месяц вперёд внесена была, не в убытке остался…

У меня вновь пробежал по спине холодок.

— Засов выбили — это к ним вломился кто-то?

— Похоже на то, — подтвердил старик. — По горячим следам облаву учинили — так ни тел, ни даже крови не сыскалось. Убёгли они, надо понимать. На втором этаже окно распахнутым осталось, вот из него на задний двор спрыгнули и убёгли.

Я задумчиво кивнул.

— И не объявлялся больше никто?

— Какой! Все пожитки бросили! Полгода в кладовке лежали, пока старьёвщику не сдал. Хотя… — Дедок поскрёб лысину. — Уже после старуха моя сказывала, будто видала на рынке тех девчонок. Мол, одна из них в падучей забилась, и вроде бы большой переполох случился. Даже монахини вмешались, чуть ли не с собой их забрали, но тут уж за что купил, за то продал. Моя сплетницей была, каких свет не видывал!

— Была?

— По зиме преставилась.

Мне бы сочувствие выказать, но жалел я сейчас исключительно об упущенной возможности потолковать с этой сплетницей и вызнать детали случившегося. Но что девчонок видели позже — это хорошие новости. И — монахини. Тут уже было с чем работать.

Именно поэтому, распрощавшись с дедком, я не отправился на местный рынок, а вместо этого перешёл по Соловьиному мосту и двинулся прямиком к центру. Черноволосого мальчишку-фургонщика приметил ещё в начале своих блужданий по округе — сбросить его с хвоста не составило бы никакого труда, но я усомнился, что обозлённый Кожич послал сюда одного-единственного мальца, и решил провериться. А когда вскорости обнаружил ещё парочку топтунов, то метнулся в переулок, проскочил через проходной двор, отвёл глаза страховавшему соглядатаев молодчику и затерялся в глубине квартала. Оторвался и никого за собой в епископскую канцелярию не привёл.

Ну а там пришлось добрых полчаса дожидаться, пока отца Шалого уведомят о моём желании с ним пообщаться.

— Чего тебе опять? — хмуро спросил священник. — Утомил!

— Я кое-кого ищу и готов заплатить за содействие. Дам немного, но так и труд невелик — архивы прошерстить. Есть у вас тут служки, которым подработка интересна?

— Труд невелик — архивы прошерстить? — мрачно глянул на меня Шалый. — Да ты шутник! — Но он всё же сменил гнев на милость и с тяжёлым вздохом уточнил: — Что за публика интересует?

— Босяки малолетние, — заявил я, тем самым собеседника изрядно удивив. — Вроде бы их монахини с улицы увели.

— Из какого ордена? — уточнил священник, а когда я не сумел ответить на этот вопрос, закатил глаза и позвал за собой: — Идём!

Мы поднялись на второй этаж, там Шалый без стука распахнул одну из дверей и зашёл в кабинет, за столом в котором восседал его круглолицый и чрезмерно тучный собрат. Волос у того на макушке почти не осталось, их неровные пучки сохранились лишь за ушами и на затылке. На груди — бляха с кулаком, сжимавшим разорванную цепь кандалов, точь-в-точь как у отца Истого.

— Собрат, тут по твоей части проситель, — указал на меня Шалый. — Прими в частном порядке. — Он ухмыльнулся и многозначительно добавил: — Мимо кассы!

Хозяин кабинета благосклонно кивнул.

— Присаживайся! — А когда Шалый отправился восвояси, выжидающе улыбнулся: — Слушаю, молодой человек!

Я вкратце изложил цель своего визита, и священник досадливо поморщился.

— Единого реестра малолетних бродяжек никто не ведёт, так что быстрого результата не жди. С другой стороны, сиротских приютов при монастырях не так много, за седмицу управимся. — И он вдруг гаркнул так, что аж зазвенело в ушах: — Брат Резкий!

И пары мгновений не прошло, как в дверях возник молодой человек в монашеском одеянии.

— Звали, отец Калёный?

— Садись и пиши! — распорядился священник, а после обратился ко мне: — Повтори приметы, имена, детали случившегося.

Столь обстоятельный подход к делу меня изрядно порадовал, но святые отцы — это не фургонщики, так что на сей раз я решил поинтересоваться расценками заранее:

— И дорого мне это встанет?

Хозяин кабинета фыркнул.

— Ну тебя же Шалый привёл, значит — не бедствуешь! Не бойся, лишнего не возьмём!

Я не поверил, но уходить было попросту глупо, так что повернулся к уставившемуся на меня монаху и сказал:

— Первое: девица лет шестнадцати-семнадцати…

Тот принялся макать перо в чернильницу и скрипеть им по бумаге, но и отец Калёный от дела не самоустранился и время от времени задавал наводящие вопросы. В итоге брат Резкий накропал аж два листа — правда, физиономия у него при этом сделалась кислее некуда.

— Так себе вводные! — прямо заявил он, стоило только мне умолкнуть. — Это всё равно что иголку в стоге сена искать! Пустая трата времени и… денег.

— Ленив ты безмерно, — вздохнул тучный священник. — Это не такое уж плохое свойство, но только не когда человек ленится думать! Нешто юная рыжеволосая красотка, имеющая проблемы с законом, а вдобавок к этому ещё и приезжая, могла внимания пауков избежать? Этих-то похотливых распутников? Оставь монастырские приюты на будущее, поговори для начала с людьми на земле. И на тот рынок тоже сходи. Глядишь, припомнит кто, из какого ордена монахини были. А нет — не беда, хоть жирок растрясёшь, а то скоро толще меня станешь!

Брат Резкий был худ как щепка и насмешке не обиделся, а вот упрёк в нежелании думать его несказанно уязвил.

— Рыжая, рыжая красотка… — забормотал он и кивнул, будто бы соглашаясь с какими-то своими мыслями. — Ну точно! Где-то год назад я с одним деятелем из управы разговорился, которому по долгу службы в приюты бродяжек отвозить положено, так он мне все уши прожужжал, какую рыжую красотку в одном из них заприметил! Потом и от других о той зеленоглазой и рыжеволосой девахе слышать доводилось. Она мелюзгу опекает, старшая у них там. Червоной кличут.

Это было похоже на Рыжулю, но я покачал головой.

— Приют — нет, сразу мимо. У тех ни у кого дара не было.

Брат Резкий отмахнулся.

— Да это не школьный приют был и не монастырский! Просто сельская сиротская община.

Дородный священник озадаченно хмыкнул.

— Это какая же?

— Которая близ деревеньки Ежовичи к северо-западу от города.

Священник развёл руками.

— Не наша епархия, — заявил он мне. — Реестр подопечных мы у них истребовать не сможем.

— Как не ваша? — поразился я. — Если деревня неподалёку от Южноморска?

— Это земли дома Синей птицы, — пояснил хозяин кабинета.

Брат Резкий не удержался и фыркнул.

— Тоже мне дом! Два с половиной тайнознатца в семье осталось, а всё туда же!

— И вместе с тем, — хмуро глянул на него в ответ священник, — они пользуются всеми вольностями, установленными для дворянских домов! Увы, брат Серый, если соберёшься наведаться к ним, действовать там придётся на свой риск и страх. Тот приют не только перед нами, но и перед управой не отчитывается.

— Да и от реестра толку не будет! — фыркнул монах. — Не клички же в них записывают, новые имена с потолка дают!

Я задумался.

— А с какой стати монахиням забирать бродяжек с улицы и отправлять их в чужой приют?

— Воистину, нет предела чадолюбию наших сестёр! — с какой-то непонятной интонацией произнёс отец Калёный и сложил руки на пухлом брюхе. — Но что малолетних бродяжек постоянно в сельские общины вывозят — это факт. Им в Южноморске как мёдом намазано, со всего течения Чёрной к нам собираются.

— Ладно! — решил я. — Проверю!

— Вот и чудесно! — заулыбался брат Резкий. — Я тогда людей расспрашивать повременю. — Он уставился на священника. — Ну а что?

— Повремени, — разрешил хозяин кабинета и уточнил у меня: — Спешки ведь никакой нет?

— Да какая тут может быть спешка? Полтора года прошло! — вздохнул я, поднимаясь со стула. — Но если с Ежовичами промашка выйдет, я бы всё же приюты проверил. Не так уж и много женских монастырей в округе Соловьиного моста должно быть!

— Монастырей, может, и немного, а мороки будет хоть отбавляй! — буркнул брат Резкий. — Нельзя же так просто к ним заявиться! Хоть какие-то основания нужны!

Отец Калёный погрозил ему толстым пальцем, и я воспользовался моментом, чтобы откланяться.

— Иди, сын мой! — разрешил священник, не став требовать плату за впустую потраченное время.

Явно не хуже моего понимал, что брат Резкий всего лишь воспользовался поводом, чтобы отсрочить муторную проверку монастырских приютов. Вот вернусь ни с чем из Ежовичей, и пойдёт серьёзный разговор. И никуда уже тогда лодырь не денется, начнёт таскать для толстяка каштаны из огня.

На выходе я потолковал с клерком и выяснил, что дилижансы до Ежовичей не ходят, а топать туда через поля от ближайшей остановки самое меньшее полтора часа в одну сторону. И до Дикого поля путь тоже оказался не близкий.

Ну да — мелькнула идея для начала наведаться именно туда, но в итоге решил не пороть горячку и сперва по совету брата Резкого навестить сиротскую общину, поглядеть на тамошнюю Червону. Всё же в Гнилом доме Рыжуля вечно с мелкими возилась, хотя никто ей этого не поручал. А ну как сумела новую семью обрести? Сомнительно, конечно, но вдруг?

В общем, обмозговал всё хорошенько и решил отложить вылазку за город на завтра. А то мало того, что вымотался до крайности, так ещё и день за середину перевалил, точно впотьмах возвращаться придётся. Десять вёрст пешком туда и столько же обратно, ещё и на расспросы какое-то время уйдёт. Ну его. А завтра, если пустышку вытяну, на обратном пути на Дикое поле заверну. Приличная экономия времени выйдет.

Вернувшись в «Небесную жемчужину», я разулся и завалился на кровать, но спать не хотелось, поэтому перебрался за стол. Передвинул к себе пачку писчей бумаги, откинул крышку медной чернильницы, макнул в неё стальное перо и взялся записывать порядок приказов в своём новом аркане. Сразу сообразил, что получается полнейшая ерунда, смял листок и выкинул его в корзину для бумаг.

Посидел, подумал, предпринял повторную попытку. На сей раз схема получилась куда подробней — помимо части абриса с направлением движения небесной силы и очерёдности служебных приказов, я указал примерный расход энергии на каждом из этапов и общую скорость сотворения аркана. Получилось неплохо.

Провозился так до самого ужина, но зато не только составил схемы всех изученных заклинаний, но и набросал несколько вариаций каждого, дабы отработать их впоследствии. Большую часть этих заготовок прямо тут же и сочинил, поскольку на бумаге всё сделалось как-то наглядней. Вот и потасовал приказы, прикинул, какие элементы чар можно усилить, а какие требуется ускорить.

Раньше бы такое даже в голову не пришло, но очень уж сильное впечатление кровавая искра произвела. Двойное сжатие, ну надо же!

Ещё подумалось, что на эффективность чар способны повлиять какие-то сущие мелочи, и чем выдумывать что-то самому, проще столковаться с другими начинающими тайнознатцами. Или даже просто поспрашивать у книжников: наверняка те описаниями арканов из-под полы приторговывают — надо только знать, к кому обратиться. Тот же Дарьян вполне может с этим помочь.

И всё бы ничего, но мой абрис был слишком куцым, а чем дольше я думал о его дальнейшем развитии, тем меньше нравился излишне перегруженный нимб. Слишком много узлов, слишком много боковых ответвлений. Для огня — может, и нормально, порчу же по нему толком не разогнать. А попытаюсь — непременно этот фрагмент перегружу или даже порву.

Тоже странно: по идее, чернота школы Пылающего чертополоха должна быть густой и вязкой, под стать моему фиолетово-чёрному проклятию. Или оранж разогревает её и разбавляет до такой степени, что и столь хлипкого нароста на оправе оказывается достаточно для полноценной работы с этим аспектом? Сомнительно как-то. Ну или у меня руки не из того места растут…

С непривычки разболелась голова, и я погрузился в медитацию, а сразу после ужина завалился спать, перед тем наказав коридорному разбудить на рассвете. Проснувшись от осторожного стука в дверь, откликнулся, уселся на кровати и первым делом восстановил схему своего предупреждающего неожиданные атаки аркана. Тот навалился вполне ощутимой тяжестью — ровно кирасу на себя нацепил.

Подумалось, что задействованную мной схему ещё улучшать и улучшать, но сейчас ничего менять не стал. Эта хотя бы в деле проверена.

Оделся я во всё старое, на голову нахлобучил выгоревшую парусиновую шляпу. В таком виде спустился на завтрак, в таком виде потопал прочь от конечной остановки дилижансов на северо-западной окраине Южноморска. Как пояснил возница, идти требовалось строго по прямой, никуда не сворачивая. Заблудиться тут было попросту невозможно, зато возникли сложности иного рода: вновь запросил каши левый сапог и стало как-то совсем уж немилосердно припекать поднявшееся в небо солнышко.

Недолго думая, я разулся и разделся, закинул сапоги и рубаху с курткой на плечо, так и зашагал дальше босиком и голым по пояс.

Зря-зря.

Первый нехороший звоночек прозвенел брошенным в спину камнем. Булыжник перехватила кровавая рука моего аргумента, и запустивший им мальчишка вроде как даже обмочился от испуга. Он с визгом бросился наутёк, следом прыснули по переулочкам и его приятели.

Тогда я только посмеялся да восполнил растраченную энергию, а вот когда на меня спустили цепного пса, стало уже не до смеха. Но — сдержался, хоть и терпеть не мог шавок. Ударный приказ лишь подкинул здоровенного кобеля да заставил его перекувырнуться в воздухе, обратно за ворота зверюга уползла самостоятельно. Хозяин мигом скрылся в доме, захлопнул за собой дверь. Нестерпимо захотелось наведаться к нему в гости и потолковать по душам, но не поддался искушению и лишь сошёл с дороги на обочину и зашагал вдоль высоченного дощатого забора, ведя по нему ладонью. Вымарал доски необработанной небесной силой — уже не прозрачной и даже не белой, а преломлённой в пурпур.

Гнилая полоса осталась что надо. Хана ограде.

Дальше меня вознамерился стегануть хлыстом возница катившей по дороге телеги, но его злобный гогот вмиг стих, когда вдруг отнялась правая рука. Сглаз вышел слабеньким — просто я как-то вдруг сообразил, что все встречные-поперечные принимают меня не за босяка даже, а за самого настоящего бродягу.

Мелькнула мысль одеться и обуться, но солнце жарило пуще прежнего, а отставшая подошва могла и не продержаться двадцати вёрст, да и злое упрямство накатило — так и продолжил свой путь, благо пригород уже остался позади. Дорога потянулась через поля, где лишь время от времени на глаза попадались окружённые фруктовыми рощами фермы, да уходили к деревенькам боковые съезды.

«Тут до меня никому дела не будет», — подумал я и ошибся.

Двое объезжавших угодья верховых направили лошадей наперерез, один отвязал от седла моток верёвки, другой гаркнул:

— Ну-ка стой!

Я остановился, сдвинул на затылок шляпу, улыбнулся.

— Прекрасный сегодня денёк, чтобы сдохнуть, не правда ли?

Слова продрали глотку, будто чистейшей небесной силой выдохнул, а когда сплюнул в дорожную грязь, слюна зашипела и потянуло гнилью.

Верховые извинились и погнали лошадей прочь. Ну а я решил, что хватит с меня на сегодня приключений и взялся отводить глаза всем и каждому, кто только попадался на пути. Попутно усиленно тянул в себя энергию, пытаясь развить ядро, поэтому очень скоро взопрел и пожалел, что не прихватил с собой фляжку.

Не подумал, черти драные! Лопухнулся!

В остальном же остаток пути никаких неприятных сюрпризов не преподнёс. Нет, они бы непременно случились, но отводить глаза простецам я наловчился на совесть, меня попросту не замечали. Ну или замечали, но теряли из виду, приблизившись. Это было даже забавней.

Некоторое время спустя поля изменились и стали куда ухоженней, на них начали попадаться группы работников. Обычно те копошились на немалом удалении от дороги и видны были только сгорбленные спины, но неизменно присутствовал там и тот, кто стоял прямо или прохаживался чуть в стороне, будто караульный или надсмотрщик. И поскольку опасаться вражеского нападения тут не приходилось, вариант оставался только один.

Кто работал в груботканых обносках, кто голым по пояс. И — возраст. Как вскоре удалось разглядеть, вкалывали на полях подростки. Ну а когда на глаза попались рывшие канаву юнцы с каторжанскими гирями на ногах, всё окончательно встало на свои места. Ни приютом, ни сиротской общиной здесь и не пахло. Меня направили в сельский работный дом!

Рыжуле там делать было решительно нечего — да она бы скорее в монастырь ушла, чем по доброй воле в этом противном каждому босяку заведении осталась! — захотелось развернуться и двинуться в обратный путь, но всё же сдержался и решил повидать местных заправил. В конце концов работные дома для того и созданы, чтобы отправленный туда бедолага не имел возможности убраться восвояси.

А ну как сюда кто из наших угодил?