Золотая долина

1. Аяна из золотой долины

Тени низких облаков скользили по склонам гор и песчаному пляжу внизу, всё ещё обнажённому отливом. Чайки вдалеке разрезали потоки восходящего воздуха чёрными кончиками острых крыльев. Ветер всё причёсывал прохладными ласковыми пальцами пряди густой травы, которая начинала потихоньку золотиться. Где-то совсем рядом без умолку стрекотал ошалелый осенний кузнечик, а издали ему задорно и бодро вторил ещё один.

Тили смеялась, отчего её маленький нос с россыпью веснушек смешно морщился.

– Представляешь? Пока они там миловались, лисы утащили три головы сыра!

Аяна улыбнулась – история и впрямь была смешная, но мысль о том, что любимое лакомство, да ещё и в таком количестве, досталось какой-то хвостатой бандитке и её подрастающей банде, немного омрачала веселье. Она дожевала лепёшку, отряхнула крошки и поднялась на ноги.

– Пойдём, наберём ещё, чтобы точно хватило.

– Пойдём! – легко согласилась Тили, бодро вскакивая и хватаясь за пустой мешок.

Как и каждый год в середине осени, сегодня они приехали сюда собирать зубовик. Эта неприметная на вид травка с россыпью розоватых крохотных цветочков очень пригождалась, когда зимой кто-то начинал кашлять, а в сочетании с другими травами помогала и от более тяжёлых хворей. Тётка Сола всегда радовалась полным мешкам целебного растения.

А ещё подготовка запасов на зиму была прекрасным предлогом, чтобы вдвоём с Тили улизнуть из дома на целый день - подальше от надоевших повседневных дел и шумных младших братьев с сёстрами.

Осень только началась, но день уже заметно сократился, кроны деревьев на склонах долины становились всё более жёлтыми, а приливы – всё более высокими. Срезая под самый корень маленьким блестящим ножичком тонкие серо-зелёные стебли зубовика, Аяна пыталась поймать спиной лучи солнца, как это делают ящерки и домашние коты ясными днями.

Наконец последний мешок наполнился.

– Тили, ну что там у тебя? – окликнула она подругу.

Тили выглянула из-за большого валуна, припылённого влажным зелёным мхом снизу и прогретого теплыми объятиями солнца сверху. Она явно была очень довольна собой.

– Все мешки полные. Поехали, а то скоро начнёт темнеть! Мало ли, речные духи похитят и заберут к себе.

– Духи нас не утащат. Мы честно живём. Они ведь утаскивают до срока только тех, кто обманывает и мешает жить другим, – улыбнулась Аяна. – Тех, кто не прислушивается к родным. Не делится знаниями и думает лишь о себе.

– А как же все эти байки о том, как духи утаскивают к себе красивых девушек на всю ночь, так, что они возвращаются лишь под утро?

– Ты думаешь, это делают духи? – с сомнением спросила Аяна, и Тили рассмеялась.

Они спустились с пригорка, таща за собой мешки и шутя про речных духов и красивых молодых девчонок, которые в неурочное время оказываются у воды.

Пачу лениво дремал на солнце и изредка встряхивал мохнатыми ушами и хвостом, отгоняя последних голодных осенних слепней и мух. Несмотря на молодой возраст, он был настолько невозмутим и степенен, что даже привязывать его не приходилось. Вряд ли хоть что-то могло настолько поколебать его спокойствие, чтобы он ушёл далеко от места, где его оставили. Тем более если рядом было чем подкрепиться.

По его довольному виду было понятно, что он всласть навалялся, наелся сладкой травы и напился из реки, а теперь просто стоял, отдыхая - прогревал начавшие обрастать зимним нарядом бока. Аяна подошла к нему, похлопала по огромному серому боку и потрепала по шее, выпутала из гривы пару репьёв и поправила толстый верёвочный ошейник. Пачу шумно обнюхивал её, дружелюбно фыркал и мотал головой.

– Держи, лакомка! - Из поясной сумки появилась лепёшка, размером даже побольше той, которая досталась на обед самой Аяне.

Лепёшка в одно мгновение исчезла во рту Пачу. Он уронил лишь пару крошек и полез искать ещё, настойчиво тыкаясь широкой бархатной мордой в руки Аяны и переступая огромными копытами.

– Ну, ну, не шали! – со смехом потрепала Аяна большое мохнатое ухо, слегка отталкивая серый лоб с тонкой белой проточиной.

Она отошла чуть подальше и с разбегу ловко вскочила на широченную спину, подтягиваясь обеими руками за ошейник и гриву. Тили один за другим подавала ей снизу мешки, Аяна навьючивала их на Пачу, и на огромном сером крупе они уже казались не такими уж и объёмистыми.

Тили вздохнула с лёгкой завистью. Пачу отличался весьма внушительным ростом, но Аяна, стоя рядом с ним, была всего на ладонь ниже его холки. Тили мало того, что была на добрых полголовы ниже подруги, так ещё и верхом ездила слишком редко, чтобы так сноровисто забраться на его большую спину.

– Ты прямо как птица взлетаешь на него. Научи его опускаться на колени, – предложила она, когда после поисков большого камня и некоторой возни с верёвкой они ехали шагом вдоль реки. – Он же умный, быстро научится, а нам станет гораздо легче.

– А научу! – Аяна представила, как огромный Пачу становится перед ней на колени, и рассмеялась. – Несколько лепёшек, и дело сделано!

Пачу на ходу покосился на хозяйку, услышав заветное слово, и разочарованно фыркнул, когда понял, что угощения не будет.

Уже стемнело, когда он немного ускорил шаг, почуяв дом, а это означало, что до деревни осталось не более половины ранда*.

________________________

*Ранд - 2100 м

Действительно, совсем скоро на другом берегу за за золотыми деревьями они увидели затон с большими рыбацкими лодками. Уже за следующим изгибом реки показались первые крыши дворов, и до девушек донеслись соблазнительные запахи ближайших очагов.

Тили неловко сползла со спины Пачу, хватаясь за руки Аяны, на что добродушный великан отреагировал лишь косым взглядом.

– Приходи завтра, поможешь! – напомнила Тили, разминая ноги и спину.

Она помахала рукой и скрылась за тускло освещёнными воротами своего двора, створки которых всегда стояли распахнутыми и прочно застряли в этом положении из-за густой поросли вьюнка и ползухи, цепко оплетавшей потемневшие влажные доски.

Аяна пяткой направила Пачу в сторону дома. Заезжая в широкие деревянные ворота, она услышала обрывки слов и негромкий смех со стороны летнего очага, и с удовольствием отметила, что с одного конца в его длинной чаше, сложенной из камней, ещё мерцают угли. В небольшом котелке, подвешенном на крюке, явно побулькивало что-то съестное, судя по запаху – с пряными травами, да ещё и на мясном бульоне. Желудок тут же издал громкую и не очень мелодичную трель.

Пачу уверенно направлялся в сторону конюшни. Аяна на ходу скинула с него навьюченные пухлые мешки и следом соскочила сама. Заперев его в просторном деннике и повесив ошейник на один из пустых крюков, она отвязала мешки друг от друга, оттащила их в соседний пустующий денник и окинула взглядом результат работы.

Травы они набрали много. Завтра с самого утра тётка Сола с Марой и младшими засядут за работу – разберут зубовик на небольшие связки, стряхнут оставшиеся на стеблях паутинки, сгонят мелких насекомых, затаившихся в устьицах, оборвут нижние сухие или подгнившие листочки, обвяжут каждый пучок суровой ниткой. А ближе к вечеру, охая и хватаясь руками за затёкшую спину, Сола отправит детей развешивать длинные гирлянды из пучков травы между стропилами сеновала.

Аяна довольно отряхнула руки и повернулась в темноту двора, к длинному очагу, мечтая о миске густой наваристой похлёбки. Над широким деревянным столом ещё горели два больших светильника, вокруг них, исчезая и появляясь в небольших пятнах жёлтого света, зябко вились несколько осенних мотыльков.

– Доброго вечера! День был подарен нам на благо! Здравствуй! – Беседа прервалась, когда она подошла, приветствуя сидевших за столом Даро и Вагду.

– А мама уже спит? – спросила она у отца, до краёв наливая похлёбку в большую миску.

– Да, ей сегодня снова было нехорошо. Голова болела.

Даже в тусклом свете светильников было видно, как отец нахмурился.

– Я пойду к ней завтра! – Она поставила миску на стол, подошла к отцу и обняла его, прижавшись щекой к жёсткой пепельно-русой бороде.

– Сходи, сходи. – Отец отставил кружку с любимым напитком из сладкого корня и погладил Аяну по голове.

Аяне с детства не нравился сладкий корень. В своё время ей пришлось хлебнуть немало этого целебного настоя. В общем-то, мало кто любил этот корешок и питьё из него из-за резкого запаха, горьковато-солоноватого привкуса и слишком сладкого послевкусия, но, конечно, любители на всё найдутся. Отец как раз-таки был одним из тех, кто, переболев в детстве пурпурной сыпью, на удивление не возненавидел лекарство, которым его поила мать, а, напротив, полюбил резко пахнущий настой. Когда Аяна обнимала отца, именно этот запах всегда первым встречал её. И лишь потом – свежий холодящий аромат лойо, которым отгоняли комаров, и смолистый запах корня «лисий коготок», который отец жевал, когда волновался, – а волновался он теперь частенько. Она вдохнула знакомые с детства запахи и зажмурилась от нахлынувшей нежности.

– Олеми приходила сегодня, – задумчиво сказала Вагда, ставя на стол большую глиняную кружку. – Сидела с матерью, но, конечно, ей тоже уже тяжеловато. И с каждым днём становится тяжелее. Она очень серьёзно относится ко всему, что касается семьи – не то, что наша Тили.

Тили была младшей и единственной незамужней дочерью Вагды и Даро, и Вагде, по всему было видно, очень хотелось доткать этот холст, положить к остальным, закрыть полотняный шкафчик и заняться уже чем-то другим.

– Пора идти. – Даро вопросительно взглянул на жену.

Он всегда говорил вроде бы утвердительно, но на жену глядел при этом так, будто ожидал порицания за свои слова, и, надо сказать, когда-то у него для этого были основания. Вагду давно и твёрдо знали как женщину справедливую, решительную и к шуткам отнюдь не склонную, чего нельзя было сказать о Даро. В дни далёкой юности он бедокурил так, что отец Аяны, бывало, рассказывал осуждающе и поучительно о выходках старого друга, а ностальгическая ухмылка нет-нет, да и ускользала неуловимо в усы. Мама тогда со смехом хлопала его по плечу, и отец тоже смеялся.

Женившись на Вагде, которая была старше него, Даро сперва было попытался и её приобщить к своим озорствам, но не тут-то было. Все его попытки подговорить её на очередную проделку Вагда встречала долгим и очень, очень тяжёлым взглядом, под которым он каменел и терял дар речи, а с рождением долгожданной первой дочери и вовсе забыл о шалостях – и внезапно оказался внимательным и заботливым отцом и усердным работником. А соседи облегчённо вздохнули. Можно было не бояться, например, обнаружить свою поленницу разобранной и собранной заново, но в пяти дворах от собственного, корову – с выстриженным на мохнатом боку бранным словом, или ворота – покрашенными пахучей смесью, состоящей из глины и ещё кое-чего.

Прошло уже в два раза больше лет, чем самому Даро было на момент женитьбы, но взгляд Вагды время от времени снова тяжелел, будучи обращён на мужа... Просто на всякий случай.

Вагда кивнула мужу. Они ополоснули свои кружки, зачерпывая из большой бочки с водой, и поставили вверх дном на открытую деревянную полку.

– Дай, я обниму тебя, Або, – улыбнулся Даро. – Спокойной ночи. Пусть завтрашний день будет на благо нам всем!

– Спокойной ночи, Аяна, – кивнула Вагда. – Приходите завтра на поле. Будем работать.

Они взяли свой светильник, и, тихонько переговариваясь, неторопливо исчезли в сумерках.

Аяна после щедрой порции пряной похлёбки чувствовала, как тепло разливается по телу, постепенно тяжелеют руки и ноги, а мысли становятся медленными, как осенние мухи, и очень-очень вялыми. Она окинула взглядом полуоткрытое помещение, убедилась, что всё, что может испортиться или привлечь мышей, либо съедено, либо убрано на ледник теми, кто поужинал раньше. Пустой котелок из-под похлёбки остался на краю очага, она тщательно помыла его, про себя отметив, что мочалка из мыльной травы почти уже не пенится, – пора бы заменить, – и поставила его на полку под очагом.

– Я пойду спать, отец!

– Иди, иди.

Аяна чмокнула в щеку отца, который все ещё задумчиво сидел над кружкой изрядно остывшего напитка, и с маленьким мерцающим светильничком через тёмную кладовую поднялась в летнюю спальню.

Окна, выходившие на две стороны, со стёклами, похожими на зимний прозрачный лёд затона, слегка искажали мир за пределами спальни. Аяна скользнула взглядом по тёмной синеве неба за отражением огонька фитиля, заметила своё отражение и постояла, приближая и отдаляя светильник от лица, так, что тени неузнаваемо меняли его выражение. Потом разделась, оставшись в короткой тонкой сорочке, и развесила одежду в изножье своей кровати.

Другая кровать, та, на которой до замужества спала Олеми, уже несколько лет стояла прибранная и пустая, готовая принять подросшую Лойку, но пока ей недоступная и от этого ещё более манящая.

Третья, дальняя из кроватей, принадлежала Нэни, и она спала там, чуть ли не с головой завернувшись в мягкое одеяло, что-то бормотала во сне и улыбалась. Аяна подняла с пола одну из многочисленных подушек сестры и водрузила её на кровать к остальным. Старшая сестра любила спать на мягком, это знали все, и парни, которые за ней ухаживали, недолго думали при выборе подарков.

Ту подушку, которую Аяна только что вернула на место, красила и вышивала сама олем Ораи из верхней деревни по заказу одного из ухажёров. Когда они с мамой прошлым летом ездили к Ораи меняться цветными нитками, то как раз застали его выходящим из мастерской. Пока мама показывала свои нитки и рассматривала те, которые предлагали ей Ораи и две её старшие правнучки, Аяна подошла к станку и внимательно разглядывала удивительную вышивку самой искусной мастерицы.

Мама вышивала тонко и умело, но вышивка олем Ораи была будто живой. Из четырёх углов в центр тянулись тоненькие, хрупкие веточки зубовика, нежные гибкие побеги вьюна, цветы лёгких летунков, стебельки цветущей власки с лепестками, похожими на кусочки неба, а по ним и между ними на нежно-сиреневом фоне летали мелкие юркие серебристые мотыльки, прыгали толстые пегие кузнечики, ползали весенние крупные переливчатые жуки. По одной стороне между стеблями трав была натянута невесомая, будто дрожащая, паутинка, и на ней сидел мохнатый паучок, немного похожий на комочек сажи.

Ораи добродушно поглядывала на изумлённую Аяну, потом сама подошла к ней.

– Ты можешь потрогать какого-нибудь жучка, – сказала она, добродушно посмеиваясь. – Не бойся!

У Аяны тогда запылали уши и закололо в носу, она несмело потянулась кончиком пальца к паучку, но дотронуться так и не решилась. Страшно подумать, что предложил поклонник Нэни в обмен на эту чудесную вышивку! Аяна долго мялась, но все же попыталась выведать – не напрямую, конечно, – а олем отшутилась, сказав, что любовь нельзя обменивать на вещи.

– Никакие вещи не могут быть ценнее любви, милая, – сказала она. – И ничто не может. Любовь — она превыше всего!

Теперь же эта живая, удивительная вышивка принадлежала старшей сестре, и, поднимая подушку с пола в очередной раз, Аяна гладила пальцем паучка, который даже в тусклом свете маленького светильника он казался совсем-совсем живым.

Она поправила подушку ещё раз, вздохнула, потянулась, юркнула под одеяло, загадала когда-нибудь научиться делать что-то так же чудесно, как олем Ораи вышивает, и провалилась в сон.