Закон шагов. Книга первая

Глава 22 Прошлое и настоящее

Маленькая провожатая еще немного поводила гостей по стоянке, а когда стемнело, привела на «площадь» — большую свободную поляну. По вечерам здесь репетировали, чтобы не потерять форму, акробаты и актеры, и заодно развлекали всех желающих. Которых находилось не много, но и не мало.

— Помнишь, ты огорчалась, что никогда не видела бродячего театра? — шепнул Лин Нае. — Вот он самый, да еще какой!

Для освещения по краям поляны горели факела, что смотрелось гораздо лучше, чем дирижабли с осветительным хьорхи, обыкновенно висевшие над городскими сценами. И отрабатывали программу бродяги с огоньком — как подозревал Лин, в том числе и ради гостей. Хоно пришел в полный восторг от номера со стоянием на голове, Нае, судя по лицу, нравилось все без исключения.

— Со Старейшей разговаривать будете завтра, сегодня отдых. на одном дыхании выпалил невесть откуда взявшийся Витольд. — Ну, как вам наши чудотворцы, нравится? То-то же! Это вам не Нодаб, где все за серебро!

«Да им, к твоему сведению, не с чем сравнивать, — зло подумал Лин. — А меня больше интересует то, о чем вряд ли стоит спрашивать…»

Эта умелая приозерская труппа наверняка должна была сейчас выступать на Фестивале технологий в Нодабе, и тем зарабатывать для себя и своих собратьев деньги. Так бы оно наверняка и было: если б не угроза, возможная или реальная, поставившая бродяг в осадное положение…

Лин не до конца понимал, чего и кого опасаются на Черном озере — но почти не сомневался: если сил на стоянке станет не хватать, причина для опасений не замедлит возникнуть на подступах. Скорее оседлый разберет свой дом на дрова, чем бродяга из-за мелочного беспокойства упустит прибыль.

«Что быстрее покончит с Шином — людские дрязги или стихия? Да хоть бы и все вместе, какая разница — конец все равно один». — Лин, как мог, изображал веселье, чтоб не портить настроение другим — но смотреть представление не хотелось. К тому же, сидеть на скамье оказалось еще хуже, чем на земле — в лесу хоть можно было спиной к дереву прислониться.

— Ничего, если я вас тут ненадолго оставлю? — для приличия спросил он у Наи с Хоно.

Ная взглянула недоуменно:

— Но господин Витольд сказал, что со Старейшей встреча только завтра…

«Если б он заодно сказал, что будет на этой встрече — цены б ему не было», — усмехнулся Лин про себя.

— Просто хочу еще кое-что посмотреть в моем рыбьем справочнике, — сказал Лин. — Ну, раз уж нас занесло на Черное озеро.

На это у Наи возражений не нашлось, и Лин побрел к гостеприимному жилищу Витольда и Миры. Где осталась поклажа, и где им предстояло разместиться — точнее сказать, каким-то чудом уместиться — на ночлег.

«Всю жизнь мечтал изучать рыбоводство!» — сейчас насчет справочника Лин, конечно, соврал, хотя в пути от скуки и бессонницы иногда открывал книжку. Он много, все подряд, читал в детстве — у родителей были дома сотни книг, «потому что так положено». И уехав в Орден, читать стал только по необходимости… Хотя сейчас от хорошей книжки — голову занять — он бы, пожалуй, не отказался. Но рыбный томик под такое определение точно не подходил.

В той части стоянки, где располагался шалаш Витольда, подготовка к зиме еще только начиналась; кое-где бродяги спали — а некоторые из них уже спали — в телегах или прямо на земле.

— Господин магистр, не поможешь воды принести? — окликнули Лина низким голосом от одного из недостроенных шалашей.

Что раздражало — и в тоже время ему нравилось в бродягах — так это их непосредственность. Лин подошел. Женщина в годах сокрушенно развела руками — мол, ни минуты покоя нет, хоть разорвись: мальчишка лет трех, требуя внимания, отчаянно дергал ее за штанину, в срубе голосил младенец, а сама она чистила какие-то овощи.

— Хорошо, я принесу, — преодолев неохоту, согласился Лин. — Только подскажи, как до мостков пройти, и дай, во что набирать…

Воду здесь обычно набирали в ручье, впадавшем в озеро.

«Принесу — если пополам по дороге не разломлюсь». - короткий путь к воротам Лин нашел без труда, но два массивных деревянных ушата на коротком коромысле давили на плечи и пустыми, а уж каково будет тащить их обратно — он предпочел заранее не думать. Оказалось, зря: с водой он еле смог идти…

Тени бы с ней, с болью, если б при этом от каждого неосторожно движения он едва не терял равновесие.

«Позорище!».

Лин остановился передохнуть. Попробовал взяться за ушаты руками — оказалось не легче, даже хуже…

Дыхание облачками пара висело в воздухе.

Насекомые уже исчезли, над озером перекрикивались последние стаи диких уток.

«Скоро улетят и они, — отрешенно подумал Лин, — и в лесах Шина наступит тишина». Многие животные впадали в спячку или мигрировали в южные предгорья. Или на побережье западнее Железной бухты, где проходило теплое течение.

Озера и реки на севере и в центре острова замерзали, хотя зимы на Шине, в сравнении с Арджем, считались не слишком суровыми. Снега выпадало немного. Последний раз очень сильные снегопады были в начале зимы после Катастрофы — сутками напролет с неба валил грязно-серый снег, таял, но продолжал сыпать…

Частокол бродяжьей стоянки все еще был неразличим за рядами безликих гохно.

Лин взялся за коромысло, переложил его на другое плечо, но не прошел и двух десятков шагов. Нога зацепилась за ветку, и он, чтобы не упасть, дернулся вперед и в бок. Вода плеснула на землю, от резкого движения в позвоночник будто вбили сразу десяток гвоздей.

«В-великое пламя! До чего ж ты все-таки бесполезен, магистр», — Лин замер, обливаясь потом и не решаясь идти дальше. — «От рыбного томика — и то больше проку. Да так бродяги раньше спать лягут, чем ты дотащишь эту клятую воду! Хватит прохлаждаться». — Он шагнул вперед. В глазах потемнело от боли.

«В-великое пламя, бездна, да что ж это за…» — через силу он сделал следующий шаг.

Тяжесть с плеча вдруг исчезла, коромысло рванулось вверх и выскользнуло из ладони. Лин потерял равновесие и повалился на колени лицом в землю, едва успев опереться на руки.

— Ты совсем головой повредился? — спросили сверху.

Лин узнал голос жреца.

— Собачник. Что тебе нужно? — просипел Лин. Сил встать не было, как и гадать — когда жрец успел здесь появиться.

— Гав! — откуда-то сбоку высказался Хак.

Плеснула вода, стукнули деревянные ручки — жрец поставил ушаты на землю.

— Мне — ничего не нужно, — сказал Собачник. — А тебе?

— Мне?! Что за чушь….

— Чушь — это то, что ты вытворяешь, магистр Лин Валб, — сказал жрец. — Сам встать сможешь?

«Не уверен». — Лин сделал несколько глубоких вдохов. Спину чуть отпустило, но двигаться было страшно — а ну как скрутит еще хлеще.

Прошуршали шаги: жрец подошел и наклонился к нему, очевидно, намереваясь поднять.

— Не трогай!

— Как скажешь. — Жрец остановился.

Перед глазами оказались носки его сапог: Лин видел их необыкновенно отчетливо — каждую царапину, каждую трещину на коже, налипшие на них комки грязи и крупинки песка.

«Великое пламя, до чего ж я докатился… — Лин стиснул зубы, готовясь к худшему, и осторожно, по чуть-чуть передвигая руки, отполз за край тропинки и сел на землю, откинувшись на дерево. — Жалкое зрелище. Зато господина попутчика повеселил, ну, хоть кому-то радость…»

Он запрокинул голову и взглянул на жреца. Однако на лице у того не было привычной идиотской улыбки.

— Я плохо разбираюсь в людях, — сказал Собачник, — но даже мне заметно — ты малость не в себе, магистр. Я слышал твой разговор с девушкой во дворе… Не удивляйся — у меня очень хороший слух.

«Ну да, и тебе никак не надоест этим хвастаться. Или ты покрываешь Наю, которая все-таки на меня пожаловалась», — подумал Лин. Последнее предположение было обидным, но не слишком: сам ведь разрешил, дурак.

— Если слышал, то в чем тогда вопрос? — сказал он вслух.

— Почему ты не пользуешься лекарствами?

— Откуда я их возьму — сварю из дорожной пыли?

— Из сумки своей! Соображаешь ты тоже туго, — вздохнул жрец. — Видел ведь — я, скажем прямо, сам собачьей породы. Так что чую не хуже, чем слышу. Лечебных концентратов у тебя хватает для того, чтоб они воняли через кожу и лошадиный пот. Но ты не только не лечишься, еще и пытаешься воду таскать, как здоровый. И даже ползая в грязи на карачках думаешь: лекарства стоит поберечь. Вдруг потом пригодятся для кого-нибудь поважнее. Для попутчиков, для лошади… Так ведь?

— Не твое дело, — сказал Лин. Жрец был не просто прав, он, неведомо как, попал в самую точку.

— Я встречал одного такого умника, — продолжил жрец. — Но тот считал себя гораздо сильнее остальных, а ты вряд ли склонен к таким заблуждениям. Вот я и спрашиваю — почему ты не используешь лекарства?

— Это тебя не касается! — рявкнул Лин.

Сердце колотилось от растерянности, страха, стыда, злости. Еще давно он взял за правило не рыться у себя в голове: ничем хорошим такое самокопание не заканчивалось. А тут — жрец со своей догадливостью… от которого нужно было как-то отделаться.

— Давай договоримся так, — со вздохом сказал Собачник. — Ты покажешь, куда отнести воду, после я отведу тебя к местному лекарю, которого ты будешь слушаться — и все, меня ничего касается.

— К теням лекарей!

— Почему?

— Это не лечится; и это не ревматизм: не помру… не сейчас.

— Магистр Валб, — сказал Собачник с укоризной. — Я понимаю вашу недоверчивость, и неприязнь ко мне — понимаю; но вы мне не враг, чтобы я с удовольствием слушал, как вы скрипите зубами от боли. Уверен, девушка и ее брат, и Мира с Витольдом скажут то же самое; так что сделайте одолжение: не будьте упрямым, как осел. Я не знаю, что за болезни или раны вас мучают, но зачем им мучить еще и нас?

— В этом есть смысл… Ладно, лекарь так лекарь, — пробормотал Лин, опешивший от сменившегося тона жреца и окончательно растерявшийся. Боль притихла, однако на ее место пришла какая-то тошнотворная слабость.

Пока он примеривался, как бы половчее встать, Собачник протянул ему руку, и Лин безотчетно за нее схватился. Жрец поднял его плавно и легко, как котенка. Лин пошатнулся, но устоял на ногах.

— Совсем хреново? — сочувственно спросил Собачник, все еще придерживая его за локоть.

— Только не надо делать вид, что тебя сильно это беспокоит, — выдохнул Лин.

— Гав! — сердито тявкнул Хак, убежавший вперед.

— Даже моя собака считает, что вы плохо воспитаны, Лин-гьон. — Жрец одной рукой без труда поднял злосчастное коромысло. — Но пойдемте: тут явно неподходящее место для разговоров.

«Воспитан?! Ха! Вот воспитан я как раз очень хорошо…» — Лин криво ухмыльнулся.

— Простите, заплутал немного по дороге, — возвращая воду, извинился перед женщиной Лин. К его радости, оказалось, она за домашними делами о нем и не вспоминала: вода нужна была на утро, подготовить глину для промазки шалашей.

Пока дошли до дома Миры, боли почти утихли, но сил спорить со жрецом не было.

Та же бойкая ушастая девчонка, что и днем, вызвалась указать им знахарскую избу. Лошадей уже пригнали с пастбища, и Лин по дороге заглянул проверить их. Вьючная лошаденка рядом равнодушно жевала сено, а Рыжая… Рыжая была в полном порядке, сыта и напоена, игриво мотала головой из стороны в сторону и норовила куснуть за руку.

— Дальше сами дойдете. Во-о-он туда. — Маленькая провожатая, которой стало скучно ждать, указала на большой сруб с закопченной печной трубой и убежала по своим делам.

Возможности и методы лечения у бродяг существенно отличались от таковых у оседлых. Бродяжья медицина больше напоминала врачевание скота: поскольку животные не всегда нормально реагировали на контакт с хьорхи, для них использовали обыкновенные мази, отвары и порошки. Лин во всем этом неплохо разбирался: часто приходилось лечить скотину вместе с главным орденским коновалом или вместо него.

Из двух опасений оправдалось одно: знахарь оказался человеком сведущим, но, увы, разговорчивым. И, конечно же, первым вопросом, который он задал, было извечное: «Где ж тебя так изувечили?»

— Было где. Не напоминай, а?

— Ладно, ладно. Тут у всех свои тайны. — Знахарь недвусмысленно махнул на дверь, в которую минуту назад вышел жрец. — Говорят, твой спутник летом поднимался в горы на юге. Что там?

— Сильные разрушения после подземных толчков: кое-где земля поглотила даже руины. Но, по правде, я не очень-то вслушивался в его рассказы — своих проблем хватает.

— Вот как… — Знахарь покачал головой. — Одно лишь знаю точно: люди продолжат калечить и убивать друг друга, даже если мир вверх дном перевернется.

В этом с болтливым знахарем сложно было не согласиться.

Следующая четверть часа оказалась сущим кошмаром — спину знахарь разминал умело и жестко. Поначалу Лину казалось — еще чуть-чуть, и он раскрошит друг об друга зубы или отломит пальцами кусок лавки. Но, все же, обошлось. А после знахарь, втерев еще одну мазь, с сильным травянистым запахом, небрежно накинул сверху шерстяное одеяло и ушел:

— Надо проведать кое-кого; до моего прихода — с лавки не вставать, вам ясно, господин магистр? А чтоб не скучали, позову вашего приятеля…

Как оказалось, жрец не вернулся к Мире и Витольду, а ждал снаружи.

— Вроде мы договаривались насчет «не касается», — проворчал Лин, скорее для порядка, чем потому, что действительно разозлился.

— Ты мне, конечно, не поверишь, — осклабился жрец. — Но я побоялся заблудиться.

— Какая смешная шутка.

— Ага… — Он прошел через комнату, дважды едва не опрокинув какие-то глиняные горшки, и сел на лавку напротив. Сруб, не такой уж и тесный, казался для него слишком маленьким; к тому же, непривычно было видеть его без собаки: Хак, когда заходили к Мире, удрал обхаживать соседскую суку, и жрец не стал его отзывать.

У дальней стены стояли, нагроможденные друг на друга и связанные веревками, дощатые нары, на которых по зиме в избе размещали тяжелых больных. Тепло от растопленной печи, плотный запах прокипяченной ткани и сушеных трав, флаконы и бутыли — многое здесь напоминало о Валканской резиденции. О службе… Или, вернее было бы сказать, о доме, но назвать так резиденцию язык не поворачивался, хоть и прожил там больше десяти лет. Вспоминать Валкан не хотелось, как и, по правде, возвращаться назад. Зануда Далт терял хватку и, очевидно, был болен, но он не искал помощи и никогда не принял бы ее; не от кого-нибудь вроде незадачливого магистра-коновала. Не ради же выпивки с Бонаром или посиделок за чаем в Розовом доме ему было возвращаться?

«Да уж, не сложилось у тебя с домом, магистр». — Лин горько усмехнулся.

Время текло медленно.

В какой-то момент он безо всякого удивления заметил, что впервые за последние пятнадцать дней ничего не болит — после вправки позвонков и прогрева другого ожидать и не приходилось. И ничего от этого, в сущности, не изменилось.

«Надломленные вещи однажды ломаются до конца — это ненормально, это плохо; но, в то же время — обыденно и закономерно», — отрешенно подумал Лин. В перерождения он не верил и в бездну попасть не торопился, но…

Жрец раскурил трубку.

— Магистр Лин, не будет невежливым спросить, что тебе сказал знахарь?

— Ничего такого, кроме того, что я знаю и сам, — сказал Лин.

— И все же?

Вопрос повис в воздухе.

Табачная вонь ужом вползала в воспоминания, искажая и разламывая их границы. Второй раз за день Лину безудержно захотелось выговориться. Плакаться о судьбе Нае было бы стыдно и глупо, потакать праздному любопытному бродяги-лекаря — вдвойне глупо, а Собачник…

Жрец, с его лживостью, скрытностью, нечеловеческой силой — временами раздражал до колик, но в то же время за десятки дней дороги стал в какой-то мере «своим». Вряд ли его волновало чужое прошлое, и, тем более, вряд ли он был способен распускать сочувственные сопли. Сейчас Собачник казался вполне подходящим собеседником.

— Видел отметины у меня на спине? — спросил Лин.

— Нет.

— Да будет тебе изображать тактичность! Ты на тропе сказал что-то про мое воспитание — так вот оно, мое воспитание! Отец хотел вырастить из меня «достойного человека» и преемника и, чтобы пресечь зло в зародыше каждый день бил, чем под руку подвернется. Мать говорила, что это на пользу. Однажды ему подарили новую трость, потяжелее старой: он не рассчитал силу и повредил мне пару позвонков. Оттого и боли. Если не перегружать и не застужать спину — ничего опасного.

— Если.

— Тогда мне было семь лет. Сейчас двадцать семь. Я привык. Привык, понимаешь? — Лина прорвало. — Болит или нет — какая, к теням, разница. Так у родителей было принято. У них много всякого «было принято». Чтобы кого-то сделал что-то для тебя — его нужно принудить, купить или обмануть. Иначе не выгорит. В жизни есть только одно дело: семейная торговая компания. Чем ловчее ты используешь другого — тем лучше. Главные добродетели — терпение и изворотливость, единственная ценность в мире — семейный капитал. Папаша так драл меня не ради развлечения. Когда он брался за розги, у него всегда было такое выражение лицо… Скучающе-брезгливое. Это было для-него чем-то вроде очинки плохого пера. Родители были богатыми людьми, я — их единственным сыном. Мне твердили с пеленок — якобы, мать после тяжелых родов больше не может иметь детей. Оказалось, врали, «чтоб я лучше чувствовал ответственность». Мать проболталась: они с отцом решили, что выгодней ограничиться одним. Немного рискованно, но рожать больше — сплошные затраты, и, мало ли — еще развалят потомки семейное дело или запятнают репутацию семьи братоубийством. Для родителей это было неприемлемо: хочешь верь, хочешь нет — мы считались очень дружной семьей: в этом было, кроме денег, наше второе превосходство над родовитыми тунеядцами.

— Отчего же не верить? Нередко бывает — прекрасное снаружи гниет изнутри. — Исполосованное лицо жреца оставалось непроницаемым.

— Ты второй человек, которому я это рассказываю. Первым был Зануда Уво и сказал он почти в точности то же самое. После того, как я не ответил на очередное письмо, родители написали ему, и Зануда вызвал меня к себе для разбирательства… Я не смог придумать убедительной отговорки. Объяснил, как есть — почему порвал с родными. В чем мне крупно повезло, так это в том, что в погоне за успехом мне дали хорошее образование: я рано усомнился — стоят ли папашины брезгливые побои и нравоучения матери того, что за них предлагают? При этом, вынужден признать — родители все же обладали недюжинной силой убеждения. Я сбежал, да, но в сути своей так и остался торговцем. Зачем чинить телегу, если польза от ремонта не покрывает затрат? Это важно может быть важно для товара на продажу — репутация, тому подобное, — но для себя сгодится и так. А я та самая телега… Уво Далт за похожее сравнение тогда обещал выдрать меня сам, если еще раз услышит подобное. Видел бы ты тогда мое лицо! Я очень не сразу понял, что он шутит… Зануда — спасибо ему — не стал меня стыдить, предложил после магистерских испытаний выбрать должность по душе, кое-что разъяснил и, видимо, что-то ответил папаше — после этого письма от родителей перестали приходить. Смотритель упростил мне жизнь, помог приспособиться. Но суть не изменишь. Так зачем чинить телегу, жрец?

Собачник молчал, белые глаза омертвело смотрели в стену. На меченых тенями скулах играли желваки.

— Понимаю, это был глупый вопрос от глупого магистра, — Лин криво усмехнулся. — Ты ведь жрец: ты из другого теста, у тебя другая судьба… И у здешних бродяг — другая. Мир, как ты говоришь, «катится к теням», но вы сидите за одним столом и обмениваетесь словами, будто родня. Для меня это большее диво, чем птица халь для Наи. Умом я могу понять, но… Моя телега давным-давно поехала другой дорогой. Понимаешь, о чем я?

Жрец пожал плечами:

— Ты прав, магистр — у меня другая судьба. Твой отец был если не негодяем, то дураком. Розг для ума стоило бы отмерять ему.

— Я сотни раз мечтал об этом, после каждой порки. А потом, знаешь — перестал. Ненависть ушла: осталось пустое место. Чужие люди, от которых я, волей Солнцеликого, унаследовал родовое имя… Они растили сына так, как считали лучшем для себя и для него — не за это же их винить?

— Винить никого не нужно — ни их, ни себя, — сказал Собачник. — И ничему ты от них не научился. Телега, говоришь… Прав был Зануда, что тебя за это отчитал. Ты относишься так только к себе. Зачем чинят чужие телеги — ты прекрасно знаешь. Ты свободный человек и можешь делать, что хочешь. И для себя самого тоже.

— Я ничего не хочу, — сказал Лин. — Особенно возиться с ненужной телегой, которая еще и сломана. А ты бы стал? На моем месте?

— Я на своем собственном месте, магистр Лин Валб, — сказал Собачник. — Оно не хорошее и не плохое: то есть, я не знаю, какое оно, потому как сам его и выбрал однажды. Но может статься так, что скоро этого места для меня не останется, и придется делать новый выбор. Что-то менять… Подумай об этом и ты.