Выжившие

Глава II

После отпевания погибших Лесков снова закрылся в своем кабинете. Всё, что прежде казалось ему важным, в одно мгновение утратило свои очертания, превратившись в разруху и смерть. Мир сузился до четырех стен, этакой колыбели равнодушного отчаяния, на дне которой Дмитрий пытался забыться.

Война была проиграна. Не осталось ни медикаментов, ни провизии, ни боеприпасов — только раненые, которые устилали собой полы кабинетов правительственного здания. У Спасской даже не было возможности обратиться за помощью к другим станциям, так как все основные представляли собой идентичное зрелище. Кое—как была прибрана лишь Адмиралтейская, куда заселили выживших берлинцев. Однако после избавления этой станции от «костяных», все запасы, в том числе и медикаменты, были перевезены на Спасскую. На Адмиралтейской остался лишь минимум, выделенный Петербургом для своих немецких союзников.

Город больше не мог сопротивляться нашествию механических солдат. Таким же образом пали Берлин, Мадрид, Париж, Сеул, Токио и многие другие крупные города, которые пытались держать оборону. «Ликвидаторы», подобно смертельному вирусу, заполняли захваченные территории, уничтожая все живое на своем пути. И несколько жалких полукровок ни коим образом не могли противостоять этой «эпидемии».

Только сейчас Лесков отчетливо осознал, насколько наивными были его попытки собрать на Спасской свою армию «иных». На тот момент он еще верил, что успеет добраться до оставшихся в живых полукровок и уговорить их сражаться вместе. Но уже вылазка на Калифорнийский полуостров доказала обратное: заполучив Матэо и Веронику, они тем не менее потеряли своего полукровку. Что касается французского телекинетика, то за его жизнь Дмитрий заплатил гибелью целой станции.

Больше ему нечего было предложить людям, которые потеряли своих близких и теперь приходили к его двери, моля о помощи. Кто—то из них плакал, прося защиты, кто—то ругал Дмитрия за его безразличие, а кто—то и вовсе винил его в падении Петербурга. «Рухнувшая» мечта Лескова погребла под собой тысячи жизней, и упреки в адрес Черного Барона звучали всё чаще. Охваченные страхом люди отчаянно искали виноватого. И, конечно же, нашли его.

Возможно, выйди Лесков из своего кабинета и предложи хоть что—нибудь для защиты выживших, к нему отнеслись бы мягче. В конце концов он тоже потерял своих близких. Однако его молчание всё больше провоцировало людей на эмоции. С минуту на минуту нападение «ликвидаторов» могло повториться, а Барон, на которого возлагали надежды, до сих пор ничего не предпринял…

То и дело к нему стучались друзья. Как и остальные выжившие, они пытались вырвать Дмитрия из его мрачной апатии, но ответом им служила такая же равнодушная тишина. Стоя под дверью, они как будто разговаривали с пустотой. Лесков отказывался и от еды. Тот поднос, что приносил ему Иван, спустя пару часов нетронутым уносила Оксана.

— Я всё понимаю, но не может же Барон сидеть там до скончания века! — зло произнес Фостер, шагая следом за Бехтеревым и Одноглазым в правительственное здание. За эти несколько дней Эрик, Иван и Руслан стали практически неразлучны. Последние двое наконец разглядели в наемнике что—то человеческое и перестали гнать его от себя.

Для Ивана стало потрясением, когда дочь рассказала ему, что именно Фостер помогал ей во время сражения с «ликвидаторами». Вика не приукрашивала, но в ее словах звучала столь сильная благодарность, что Бехтерев не мог усомниться в правдивости услышанного. Нельзя было проигнорировать и его отчаянную попытку спасти Адэна: именно Эрик вынес мальчика из здания госпиталя. И, конечно же, именно он синхронизировал телепортационные» арки», чтобы группа Лескова смогла вернуться на базу.

Наверное, в том сражении Иван впервые по—настоящему разглядел в наемнике того самого Призрака, о котором ходили легенды. Несмотря на свой ублюдско—продажный нрав, Фостер все—таки мог совершать благородные поступки. Да, он был труслив, но при этом еще и поразительно бесстрашным. Вел себя, как кретин, и вместе с тем был чертовски сообразительным.

Но, как только Эрик заговорил о Дмитрии, к Ивану быстро вернулось былое раздражение.

— Что значит «сидит»? — мрачно переспросил он. — Ты — идиот, или притворяешься? Димке нужно время, чтобы залечить раны.

— Пока он будет их залечивать, сюда прибудет новый отряд «ликвидаторов». Что он там замуровался? В России уже есть один Ленин в мавзолее — достаточно!

— Угомонись, Фостер! — теперь уже в разговор вмешался Руслан. — Даже если Лесков и выйдет из своего кабинета, что это изменит? У нас каким—то чудом появятся лекарства и боеприпасы? Надо идти наверх.

— Ну иди. Кто тебя держит? — фыркнул Эрик. — Только я с вами не пойду. Единственная вылазка, на которую я бы еще подписался, полетела к чертям собачьим.

— Матэо говорил, что если арка не находит координаты другой, значит, скорее всего та уже уничтожена, — ответил Иван. — Так что твоя идея — забрать жратву и медикаменты из мексиканского особняка накрылась медным тазом. Хотя она была неплоха. С Вероникой мы бы наверняка прошли через «костяных».

Фостер не стал комментировать, что его идея заключалась не в том, чтобы забрать еду и лекарства, а чтобы самому туда перенестись, после чего уничтожить «арку». В последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что пора убираться из Петербурга, и замечательный подземный особняк упорно не давал ему покоя. Но теперь даже эта точка была найдена «ликвидаторами» и, соответственно, уничтожена.

— Почему нельзя просто прийти и выволочь его оттуда? — от досады Фостер снова переключился на Лескова. — Даже я знаю, что люди проигрывают не тогда, когда терпят поражение, а когда признают его. И то, что Лесков решил плесневеть в одиночестве, не сильно поднимает боевой дух… Мне даже не надо быть «энергетиком», чтобы хотеть повеситься от местного «позитива». После того, как застрелился Полковник, из лидеров кроме Барона никого не осталось. Тот жирный хрен не в счет…

— О каком боевом духе ты говоришь, когда столько людей лишились родных? — прервал его Руслан. — Как бы ты себя вел, если бы потерял близкого человека?

— Во—о—от! Чтобы никогда не узнать ответа на твой вопрос, я и не завожу близких, — манерно протянул Фостер. — Как мудро заметили ваши предки: меньше близких, дальше будешь.

— Нет такой пословицы у русских! — нахмурился Одноглазый. — И вообще, на какой—то момент мне показалось, что в тебе всё же есть что—то человеческое.

— Нда, — усмехнулся Иван, с иронией взглянув на рассерженного Руслана. — Как сказал мой знакомый патологоанатом: не ищи сердца там, где его нет…

— Главное, чтобы мозг был на своем месте, — в тон ему отозвался Эрик. — В общем, делайте что хотите, а я на поверхность — ни ногой.

— Думаешь, что мы горим желанием пойти наверх? — воскликнул Руслан. — Людям скоро жрать будет нечего. Лекарств не хватает! Черти тебя дери, Фостер: поднимемся в Гостиный Двор и сразу же обратно.

— Я не могу шопиться, когда кто—то пытается прострелить мне башку, — американец равнодушно пожал плечами. — Лучше идите к Барону и вытряхивайте его из депрессии. А еще лучше — вытряхните из него информацию по поводу кайрама, который вытащил его из воды. Может, Барон как—то свяжется с ним, и кайрамы наконец соизволят спасти хотя бы один город… Черт подери, они за полчаса могли бы закончить эту долбаную войну!

— Чистокровным на нас плевать, — губы Руслана тронула горькая улыбка. — Наверное, воспринимают всё, что здесь творится, как реалити—шоу. А чувства людей им по барабану.

Фостер и Бехтерев промолчали. Их мысли почти одновременно обратились к кайраму, который спас Диме жизнь. Возможно, если бы Лесков только вспомнил, откуда там взялся «истинный», у них появился бы хотя бы минимальный шанс на выживание. Ведь, если кайрамы уже посещают Землю, это означает, что они действительно следят за происходящим. А, значит, еще могут вмешаться…

Тем временем в правительственном здании Катя Белова закончила перевязывать рану пострадавшему восьмилетнему мальчику. В течение всей перевязки он не произнес ни слова, а у девушки попросту не осталось сил на попытки разговорить его. Она знала, что этот ребенок потерял обоих родителей и с тех пор ни с кем не разговаривал. Но после третьих суток без нормального сна, Катя сама напоминала бледную тень. К тому же она тоже была ранена, и потеря крови еще больше сказывалась на ее самочувствии.

Выходя в коридор, Белова покачнулась и поспешно ухватилась за дверной косяк, чтобы не упасть.

— Тебе нужно отдохнуть, — донесся до нее строгий голос Оксаны. — Сколько ты уже не спала?

— Да всё нормально, — Катя тряхнула головой, желая вернуть себе хоть немного бодрости. — Просто уже от вида крови дурно.

— Да конечно… На, выпей, — с этими словами Оксана протянула девушке металлическую кружку с водой, и та осторожно сделала несколько глотков.

— Спасибо, — еле слышно произнесла Катя. — Сама—то как? Очень болит?

— Жить буду… Подумаешь, шрам. Когда война закончится, уберу его. Идеально, конечно, не получится… Но что поделаешь? Чтобы не косились, буду носить более открытые блузки.

Губы Оксаны тронула ироничная улыбка, но Катю она не обманула. Прежняя красота Алюминиевой Королевы теперь была испорчена осколком, глубоко вспоровшим безупречную кожу. Но Белова не могла не восхититься мужеством, с которым Хворостова воспринимала свое положение. Потеряв отца, свое состояние и положение в обществе, эта девушка продолжала бороться. И даже ее последнее лишение не сломило ее.

Катя слабо улыбнулась в ответ, после чего, сделав еще глоток воды, спросила:

— Как там Лёша?

— Получше. Состояние стабилизировалось. Он умеет цепляться за жизнь. А твой как?

— К счастью, его рана не так опасна, как показалось на первый взгляд.

Оксана молча кивнула. Она и сама чертовски устала, и сейчас ей было не менее тяжело вести светскую беседу. Прислонившись спиной к противоположному дверному косяку, девушка чуть помолчала, после чего неуверенно произнесла:

— Я за Лескова тревожусь… Странно, да? Кругом столько раненых, а я думаю о нем. Ханс сказал, что у него изменилась энергетика. Я даже не представляю, что это значит, но сомневаюсь, что это хорошо… И еще он не ест уже третий день. Мы приносим ему еду и с тем же успехом уносим. Он не отзывается.

Услышав эти слова, Катя почувствовала, как ее сердце леденеет. Мысль о том, что Дмитрий пребывает в таком состоянии, да еще и совершенно один, ужаснула ее. Она знала, что отношение Лескова к Эрике не было наигранным, но она представить себе не могла, что смерть жены настолько сломит его. Прежде он казался таким сильным и уверенным в себе, что нельзя было даже помыслить, что за подобной оболочкой может скрываться ранимый человек.

— Я опасаюсь, как бы он тоже не наложил на себя руки, — продолжила Оксана. — После того, что случилось с Полковником…

— Не нужно, — Катя заставила собеседницу прерваться. Хворостова озвучила ее собственные страхи, тем самым сделав их реальными. — Я… Я попробую поговорить с ним. Можно я отлучусь ненадолго? Отнесу ему ужин.

— Конечно, — Оксана поспешно кивнула. Однако решение Кати навестить Лескова не сильно обнадежило ее. Он не пускал к себе даже лучшего друга, не говоря уже о посторонних, которых то и дело отгонял от двери с помощью внушения страха. С чего ему пускать к себе Белову?

Катя тоже сомневалась, что Дима захочет ее видеть. Но позволить себе сидеть сложа руки она тоже не могла. Она до сих пор любила его, и знать, что он находится в таком состоянии, было для нее невыносимо. Спустившись на первый этаж, где когда—то находилась правительственная столовая, она попросила работника подготовить поднос с едой, чтобы отнести его Лескову.

— Не задолбались еще бегать туда—обратно? — пробормотал Евгений, один из бывших сотрудников продовольственного сектора. — Можно сколько угодно носить ему еду, он все равно не откроет.

Катя не стала комментировать услышанное — у нее было сил кому—то что—то доказывать. И, словно почувствовав ее состояние, Евгений тоже не стал спорить. На несколько минут он скрылся в подсобке, после чего вынес банку тушенки, вилку и консервный нож.

— Открывать не буду. Захочет — сам тогда, — сказал он, протянув Кате жестянку. — Напитки не предлагаю: у него в кабинете свой кофейный аппарат, чайник и кулер с водой. Думаю, от жажды он не страдает. Ну, если он все—таки откроет, и что—то понадобится, приходи еще, подготовлю.

— Спасибо большое, — Катя выдавила из себя слабую улыбку, на что Евгений лишь устало кивнул.

— Тебе бы самой поесть и поспать. Прозрачная уже.

Но Белова не отреагировала. Взяв с соседнего стола чистую тарелку, она поставила ее вместе с банкой тушенки на поднос и направилась к кабинету Лескова. С каждым шагом девушка все больше нервничала. Она не знала, что скажет ему, и как Дима воспримет ее появление. Возможно, даже разозлится. Он только что потерял жену, а тут к нему, словно в насмешку, заявляется девица, с которой ему приписывали грязную интрижку.

У двери кабинета Белова на несколько секунд замерла, пытаясь успокоиться, а затем осторожно постучала. Реакция Дмитрия оказалась предсказуемой — точнее, ее не было вовсе. Ответом для Кати стала привычная тишина, словно комната давным—давно опустела. Тогда девушка постучала снова, уже увереннее, а затем, устало прислонившись к косяку, мягко произнесла:

— Дим, это я, Катя… Я принесла тебе ужин. Открой мне…

И снова эта зловещая тишина. Равнодушная дверь словно не замечала измученной девушки, которая в отчаянии смотрела на ее поверхность.

— Дим, — снова позвала его Белова. — Пожалуйста, открой дверь. Тебе нужно что—то поесть.

Молчание. В этот момент Кате даже почудилось, что в кабинете действительно никого нет. Не может же быть настолько тихо. Эта тишина была какой—то уродливой и ненормальной, и не должна царить в тех местах, где еще обитает жизнь.

— Дима, — голос Кати предательски дрогнул. — Я прошу тебя… Я знаю, каково тебе сейчас, потому что сама потеряла обоих родителей. И я знаю, каково это — не хотеть жить. Но нужно держаться. Ты сам говорил: мы же детдомовские, мы не имеем права сдаться…

Девушка не заметила, как по ее щеке скатилась слеза. Слова давались ей тяжело, но молчать было еще тяжелее.

— А, помнишь, как в детском доме девчонки остригли мне волосы, и я заперлась в больничной палате. Не хотела никого видеть… Ты оказался единственным, кто пришел меня навестить. Мне было ужасно трудно говорить с тобой, но… я не прогнала тебя… Знаю, это не сравнимо с тем, что чувствуешь сейчас ты, но… Дим, ты тоже не должен прогонять меня сейчас. Ты… ты должен мне этот разговор. Пожалуйста.

Катя прижалась виском к прохладной поверхности дверного косяка, чувствуя, что у нее снова начинает кружиться голова. Она уже не надеялась, что ее попытки достучаться до Лескова, принесут результат. Возможно, в кабинете действительно никого нет? Или, быть может, Дима задремал, а она разговаривает сама с собой? При этой мысли девушка почувствовала себя глупо.

Однако, когда Катя уже собиралась было уйти, из комнаты донесся звук приближающихся шагов. А затем щелкнул замок, и дверь тихонько приоткрылась. Тусклый свет и сильный запах коньяка проскользнули в коридор, а затем Катя увидела Лескова. В первый миг она растеряла все слова — настолько поразил ее этот незнакомый человек, который смотрел на нее пустыми равнодушными глазами. В кабинете действительно не было Дмитрия — был кто—то другой, надевший на себя его оболочку.

Этот незнакомец носил на лице щетину, его волосы несвежими паклями падали на лицо, на одежде темнели запекшиеся пятна крови.

От него разило алкоголем, что совершенно не вязалось с тем Дмитрием, которого Катя помнила с прежних дней. Но страшнее всего выглядели его глаза, очерченные уродливыми темными кругами. Они светились в полумраке, подобно глазам хищного зверя, хотя раньше для этого требовалась абсолютная тьма.

Встретившись с ним взглядом, Катя почувствовала, как по ее коже побежали мурашки. Усталость немедленно отошла на второй план, уступив место страху.

Чуть поколебавшись, Лесков медленно отступил на пару шагов назад, пропуская девушку в свою комнату. В этом немом действии было нечто жуткое, словно тигр пропускал в свою клетку добычу. И в ту секунду Кате снова вспомнились слова Оксаны, будто энергетика Дмитрия изменилась. Она не знала, насколько опасен этот другой Дима, но, глядя на него, девушка почувствовала, как ее сердце сжимается. Теперь вместо страха ее внезапно затопила жалость к этому глубоко несчастному парню.

— Спасибо, что открыл, — еле слышно произнесла девушка, не сводя с Дмитрия взгляда. Он не ответил, лишь отступил еще на несколько шагов, словно почувствовав ее скрытый страх.

— Тебе нужно что—то поесть, — продолжила Белова, теперь уже окидывая взглядом когда—то идеально прибранную комнату. Первым делом Кате бросились в глаза валявшиеся на полу пустые бутылки и осколки разбитой кофейной чашки. Видимо, Лесков случайно смахнул ее со стола, когда, будучи нетрезвым, пытался подняться с кресла.

«Что же ты с собой делаешь?» — в отчаянии подумала Катя. В это мгновение ее поразило, что она, пусть и ненадолго, но все же испытала страх по отношению к человеку, которого так сильно любила. Неужели Дима, находясь в таком состоянии, мог кому—то навредить? Конечно же, нет. Разве только себе. Не нужно было обладать способностями Вайнштейна, чтобы почувствовать, насколько же ему сейчас плохо. И Катя мысленно злилась на себя за то, что не может найти подходящие слова утешения.

Сейчас он стоял у стены, напоминая затравленного зверя, который угодил в капкан, и которому так хотелось помочь освободиться. Тогда Катя поставила поднос на край стола и осторожно приблизилась к нему. Но теперь парень даже не взглянул на нее. Его взгляд уткнулся куда—то в пол, словно и не было никакого посетителя.

— Дим, — мягко произнесла она, желая вывести его из этого состояния. — Всё, что произошло — это страшно и… чудовищно несправедливо. Мне…

В этот момент голос Кати снова предательски дрогнул, но она заставила себя договорить.

— Мне очень жаль, что Эрики больше нет. Хоть мы и не были подругами, но… Я знаю, как ты относился к ней, и каково тебе сейчас… Но, Дим, от того, что ты здесь один — легче не станет. Нельзя вот так просто запереться от всего мира. Я уверена, что Эрика не хотела бы видеть тебя таким. Как и все мы, она любила тебя именно за твою силу. За твое умение бороться и не отступать.

Дмитрий не ответил. Казалось, он обратился в мраморное изваяние, и каждое слово, произносимое Катей, звучало где—то вдалеке и не находило отклика в его сердце. Белова будто разговаривала с пустым местом, и тогда, подавшись эмоциям, девушка неожиданно повысила голос.

— Дима, посмотри на меня! — требовательно произнесла она. — Ну же!

Парень не отреагировал, и тогда Катя приблизилась к нему практически вплотную и, коснувшись его лица, заставила посмотреть ей в глаза.

— Ты не один, понимаешь? — прошептала она, накрыв ладонями его скулы. — С тобой — твои друзья: Иван, Рома, Альберт… Мы все любим тебя! Господи, Дим… Ты довел нас досюда, а мы будем вести тебя дальше. Только не нужно сдаваться! Мы не сможем без тебя… Я не смогу…

В этот момент Катя почувствовала, что больше не может сдерживаться. Эмоции окончательно захлестнули ее, и слезы отчаяния потекли по ее щекам. В этих слезах было все: страх, боль, усталость, беспомощность и, конечно же, жалость по отношению к человеку, которого она безумно любила. Дрожа всем телом, девушка закрыла лицо руками, пытаясь успокоиться. Она не могла видеть лицо Дмитрия, взгляд которого внезапно сделался осмысленным. Он смотрел на Катю так, словно впервые увидел ее, а затем девушка почувствовала, как Дима неуверенно обнял ее. Это не были объятия двух влюбленных — скорее близких друзей, которые попали в беду и никак не могли найти выход. Катя прижалась к нему, как маленькая девочка, стискивая в пальцах ткань его рубашки, в то время как Лесков едва ощутимо касался ее спины. Ни у одного из них больше не было слов. Но было что—то большее, что нельзя озвучить.