Выжившие

Глава XXV

Петербург изменился. Нет, не тот, что измученными руинами подпирал небо, а тот, что скрывался глубоко под землей, словно искра, теплеющая в углях. Оставшиеся в живых наконец посмели поверить, что будущее способно нести не только смерть. В город осторожной поступью вошла надежда.

О победе говорить было еще рано, но впервые она показалась настолько реальной. Уничтожение основных вражеских баз не могло не повлиять на ход войны, а желание полукровок Золотого Континента присоединиться к Лескову и вовсе казалось чем—то фантастическим. Свой козырь приберегла и Москва. «Кремлёвские» попросту не рискнули переправить всех своих полукровок в Петербург и тем самым сохранили еще одну группу «кайрамов».

Но самой невероятной новостью стало то, что один из Совета Тринадцати уничтожил своих коллег, после чего вручил Лескову несколько сотен новейших «ликвидаторов», запрограмированных на служение только одному «хозяину». Ему, Дмитрию. Затем этот «щедрый даритель» любезно испарился, оставив после себя немало вопросов. А также сомнений касательно Лескова: как он распорядится своим неожиданным подарком?

Московские давно разучились верить в счастливые случайности: если Бранн Киву передал Дмитрию войско, значит у него была какая—то цель. В лучшем случае — попытка заслужить помилование, в худшем — эти двое были заодно с самого начала. Вполне возможно, что, не «усидев на троне», румын решил назначить своего преемника.

Что касается «преемника», то в данный момент он находился в своем кабинете. В это утро ему чертовски хотелось побыть одному, поэтому Дима запер дверь на ключ и устроился за письменным столом. Какое—то время он сидел в кресле, задумчиво перебирая свои воспоминания. Вновь и вновь его мысли возвращались к сражению с Лонгвеем, к погибшим товарищам, к внезапному появлению Бранна. Можно ли было обойтись меньшими жертвами? Был ли у них шанс вообще одолеть чистокровного без помощи Киву?

Дима потянулся к ящику и извлек оттуда еще одну вещицу, которая пополнила его печальную коллекцию. Теперь вместе с крестиком покойного Олега и обручальным кольцом там хранилась черно—белая фотография.

Взяв ее в руки, Лесков впервые пожалел, что не является «энергетическим». У этого снимка, определенно, была какая—то история, в которую Диме безумно хотелось окунуться. Хотелось наяву увидеть этого незнакомца в черном пальто, который привел маленького Бранна в фотоателье.

Каким он был? Почему выбрал жизнь «охотника»? Почему нарушил клятву?

Киву описывал кайрамов, как жестоких и принципиальных существ, но так ли это на самом деле? Конечно, ребенок не выбирал, кем ему родиться — «зависимым» или «высокородным», но, возможно, в чем—то кайрамы были правы: убей Винсент Бранна в детстве, и не было бы никакой катастрофы на атомной электростанции в Индии…

«И не было бы никакой победы на Золотом Континенте», — договорило сознание. Жизнь действительно любила преподносить сюрпризы.

«Где же ты теперь, Киву?» — подумал Дима, рассматривая фотографию. Маленький мальчик смотрел на него своими большими черными глазами, зная ответ на этот вопрос. Но спросить его было невозможно. Или же.

В какой—то момент Дима почувствовал странную шероховатость на обратной стороне фотографии и поспешно перевернул карточку. На ней были нацарапаны какие—то цифры. Царапины были свежими: видимо, Бранн успел оставить их, когда разбил рамку. В тот момент Дима еще удивился, зачем столь аккуратному человеку как Киву, ронять ее на пол?

А затем в памяти отчетливо возникла фраза: «Интересно, будь ты на месте своего отца, ты бы убил меня? Или допустил бы такую же ошибку?»

— Черт, — вырвалось у Лескова.

Он понял, что означали эти цифры: это были координаты места, о котором упоминал Бранн. Места, где можно укрыться. Киву словно знал, что Дмитрий не выдаст его. Не сможет. Внушение на него не действует, а сам он не скажет. Отсюда и это дурацкое сравнение с отцом. Или же пророческое?

А может, новоиспеченный «брат» в который раз пытался его спасти? Знал бы он, что никакого спасения нет.

В ту же секунду Лесков ощутил знакомую боль в мышцах. Проклятье! Время между инъекциями становилось все короче, а доза всё больше. Чертов «эпинефрин» стал его навязчивой идеей. Он подавлял аппетит, лишал сна, заставлял считать минуты, когда можно будет снова принять заветное «лекарство».

Дима извлек из внутреннего кармана футляр со шприцем и ампулами. Это занятие стало для него таким же обычным, как умываться по утрам или заваривать кофе. Зависимость пугала лишь поначалу — теперь же это стало рутиной смертельно больного человека.

Сделав укол, Лесков закрыл глаза и какое—то время сидел неподвижно, прислушиваясь к биению собственного сердца. Затем посмотрел на часы. Через несколько минут начнется церемония прощания с погибшими, вот только Дима ждал до последнего. Он боялся, как бы служба не затянулась, и новый приступ не настиг его у всех на виду.

Впервые за все время войны на церемонию пришло столько людей. Не все понимали язык, на котором происходило прощание с погибшими, но все понимали скорбь, которая не имела национальности. Со слезами на глазах собравшиеся вспоминали героев, которые отдали свои жизни за то, чтобы жили другие. Не все эти герои были рождены доблестными и благородными. Кто—то был тихим и незаметным, кто—то опасным и безжалостным, кто—то напуганным и глубоко несчастным. Но всех их объединяли мужество и стремление победить.

Каждое произнесенное имя задевало того или иного присутствующего. Вероника тихо плакала в объятиях Альберта, впервые дав волю своим чувствам. Поначалу казалось, что она спокойно восприняла смерть Матэо, но сейчас маска треснула, обнажив ее истинные чувства. Она успела привязаться к этому мужчине, и сейчас ей было безумно больно. Девушка проклинала себя за то, что против Лонгвея ее способности были бесполезны.

Неподалеку от них находился Ханс. Всю церемонию он простоял неподвижно, глядя куда—то в пол. Потеря близкого друга далась ему тяжело, и даже поддержка остальных не могла смягчить боль утраты. Парень в который раз осознал, насколько же Альберт был прав, стараясь оградить себя от чужой энергетики. Если бы Ханс начал прислушиваться к ней сейчас, то она бы его сломила.

Вика стояла между Иваном и Катей. Она больше не плакала. Со смерти Адэна она не проронила ни слова и заговорила только сегодня, когда решила сообщить, что тоже хочет присутствовать на церемонии. И сейчас, находясь здесь, девочка изо всех сил пыталась сдержать обещание, о котором просил ее Лунатик: не плакать из—за него.

Что касается Миколы Шевченко, то он отсутствовал. После ампутации руки он был слишком слаб и находился под воздействием обезболивающих. Большую часть времени он проводил во сне, и в этом было какое—то жуткое милосердие.

Фостера тоже не было. Во всяком случае для большинства присутствующих. Сделавшись незаметным, он появился на площади всего на несколько минут, но к телу Адэна так и не приблизился. Оставшееся время церемонии Эрик предпочел провести в своей комнате. Он не хотел, чтобы люди косились на него, а ненавистные «энергетики» лезли в душу и копались в ней, как у себя в карманах. Свои эмоции он предпочитал переживать в одиночестве.

Каково же было его удивление, когда спустя пару часов в дверь его комнаты постучали. На пороге стоял Лесков, и Фостер немедленно выдавил из себя привычную ухмылку.

— Неужто сам вождь мирового пролетариата снизошел до меня, убогого, и лично решил наведаться в мою лачугу? — с сарказмом воскликнул он.

— Говорят, вас не было на церемонии, — Лесков проигнорировал нелепое обращение американца и, не дожидаясь разрешения, прошел в комнату.

— А она была сегодня? — Эрик удивленно вскинул брови. — Какая досада, а я и запамятовал!

— Такое и впрямь хочется забыть, — тихо ответил Дима. — Я… знаю, каково это.

Фостер не ответил. Его губы дрогнули, но в тот же миг он снова заставил себя весело ухмыльнуться:

— Неужто вы пришли выразить мне свои соболезнования?

— Нет, — Лесков отрицательно покачал головой. — А разве они вам нужны?

— Нет…

Несколько секунд они смотрели друг на друга, прекрасно понимая, что в данном случае слова действительно не имеют значения. Они оба знали, каково это — терять человека, который любит тебя даже тогда, когда остальные видят в тебе лишь монстра.

Эрик первым отвел взгляд, чувствуя, как в груди разливается знакомая тяжесть. Прежде он не особо задумывался над своим отношением к Лунатику — так было проще жить. Ну был этот мальчишка, и был. Ну помог ему сбежать из лаборатории… Ну любил его, как родного брата.

Поначалу Фостер считал себя лишь его должником. Ни о какой привязанности не могло быть и речи. Привязанность вообще, как гвоздь в ступне — не смертельно, но автоматически делает уязвимым. В свою очередь он, Эрик, попросту не имел права на слабости.

По—настоящему он и Лунатик сблизились лишь здесь. И как наемник ни пытался ограничивать их общение, мальчишка тянулся к нему все больше. Что бы Эрик ни говорил, как бы ни пытался отвадить его своими ядовитыми шутками, Адэн лишь улыбался. Лунатик прощал ему все, только бы снова увидеть своего странного «друга».

— Как думаешь, почему такие как он умирают, а твари вроде нас продолжают жить? — внезапно произнес американец и снова посмотрел на Лескова. Его губы искривились в усмешке. — Это естественный отбор, или же самой судьбе интереснее наблюдать исключительно за мразями?

— Вы удивитесь, Эрик, но я постоянно задаю себе тот же вопрос, — задумчиво отозвался Дмитрий. — Вокруг меня было немало людей, которые заслуживали того, чтобы жить. Но все они погибли. Кто от пули, кто от отравления, кто в зубах «костяных», кто на поле боя.

— Тебе тоже недолго осталось. Если не найдешь лекарство, «эпинефрин» уничтожит тебя. А если найдешь, то убьют бывшие соратники. На месте здешнего руководства я бы всерьез озадачился, что с тобой делать дальше. Ты — «шепчущий», можешь обращаться в кайрама, тебя уважают люди, у тебя личная армия «ликвидаторов», и на твоей стороне полукровки. Половина твоих знакомых все еще греет свои задницы на Золотом Континенте. Так что именно ты можешь стать тем, кто примирит «эффективное общество» с «биомусором».

— Если найду лекарство, — повторил Лесков. — Впрочем, сейчас это не имеет значения. Главное, завершить войну. Через пару дней я еще раз наведаюсь на Золотой Континент вместе с оставшимися московскими полукровками, и, думаю, на этом всё будет кончено.

— Звучит неплохо. Но так и тянет спросить: что ты будешь делать с жителями Океании?

— Отправлю обратно на родину. Они ведь хотели увидеть новый мир. Так пускай же лично насладятся своим творением.

— Даже знавшие, на что пойдут их деньги?

— Думаю, этим повезет меньше.

— Да уж, солгать в присутствии «энергетика» они точно не смогут. Бедолаги. И что самое забавное в этой истории: приговор «процветающим» будет выносить такой же «процветающий». Не боишься, что скажут, будто ты не достоин выступать в роли судьи?

— Всех достойных они убили. Теперь выбирать не приходится.

Фостер довольно усмехнулся:

— Я бы лично пострелял по мишеням. Даже готов поработать бесплатно. Так зачем ты пришел, Барон? Если это не попытка выразить мне соболезнования, то что тогда? Праздное любопытство, почему меня не было на церемонии?

— Когда—то вы спрашивали меня о своем будущем.

— О, это моя любимая тема!

— Значит, вы будете рады услышать, что наша договоренность остается в силе. Если вы по—прежнему желаете вернуться на Золотой Континент, вы можете сделать это, как только завершатся последние боевые действия. Вы получите обратно свой дом и былую неприкосновенность.

Услышав эти слова, Эрик несколько секунд недоверчиво смотрел на своего

собеседника, после чего без тени иронии произнес:

— Знаешь, Дмитри, ты мой первый враг, которого мне внезапно перехотелось убивать.

— Вы мне льстите, — улыбнулся Дмитрий.

— Согласен, это признание было лишним, — Фостер усмехнулся в ответ. — Вычеркни его и запиши другое: ты мой первый враг, смерть которого мне невыгодна. Если твоя чешуйчатая задница вскарабкается на трон, я еще долго смогу не беспокоиться за свою собственную. Уйти на пенсию в двадцать лет — что может быть лучше? Вот только я опасаюсь, как бы после твоей смерти, нашу договоренность не отменил какой—нибудь злопамятный хрен, которому моя персона успела чем—то не угодить. Как говорите вы, русские: «танки мразей не боятся», но в данном случае мне несколько некомфортно… Дерьмово, что первый вариант сыворотки ты пробовал сразу на себе.

Чуть помолчав, Эрик чуть тише добавил:

— Насколько всё плохо?

Дмитрий не ответил, но его молчание говорило яснее любых слов.

— А если не колоться? — не унимался американец. — Перетерпеть? Ну или постепенно уменьшать дозу? Наркоманы же как—то слезают.

— «Эпинефрин» — не наркотик.

Этот препарат влияет на строение ДНК. Процесс необратим. К сожалению, не колоться уже не получится, — медленно отозвался Лесков. Ему не хотелось говорить об этом, и уж тем более с Эриком. Но почему—то перед ним произнести подобное было проще, чем перед Иваном, Катей или Ромой.

— А что Вайнштейн? Он что—то говорил по поводу лекарства? Есть какие—то варианты?

— Есть, — губы Дмитрия тронула странная улыбка. — Можно пустить себе пулю, когда организм перестанет реагировать на препарат и станет адски больно.

— Ты этого не сделаешь. Даже Адэн боролся. А ты и подавно будешь.

В глазах Лескова промелькнуло легкое удивление. Он никак не ожидал услышать подобные слова от Фостера. Нет, он не утешал, не пытался подбодрить, скорее констатировал факт.