Вторая единственная

Глава 11

Всю ночь не спал — крутился, вертелся, думал. Две пачки сигарет скурил на нервах. У меня есть жена. Всё, что я чувствую, переживаю, связано только с ней, а не с сучкой Жанной. На неё вообще насрать. Я, может быть, первый раз в жизни влюбился по-настоящему! Я не понял этого из-за метки, которую свела бывшая. Я запутался, не знал, не понимал. Спасибо Тамаре, что помогла разобраться.

Но есть проблемка. Я такого наговорил лапочке — самому от себя стрёмно. Девочка меня выгнала и не факт, что простит. Вчера орал, что не люблю и не полюблю её никогда, а сегодня собираюсь объясниться в чувствах. Пошлёт меня лапа куда подальше… Ой, пошлёт!

Бреюсь у зеркала в ванной и мысленно репетирую речь. Говно одно. Банально, глупо и не от души. То есть от души, но я слишком волнуюсь.

Надеваю свежую рубашку, брюки со стрелками, туфли. Парфюм? Лишним не будет. Чо, как я? Смотрюсь в зеркало. Ну и рожа. Под глазами от недосыпа мешки, на щеках следы нервного бритья. Мной детей пугать можно. Красавчик что капец.

Выхожу из дома и иду в цветочную лавку. Я туда заранее позвонил — заказал шикарный букет. На коленях перед Дариной стоять буду, умолять простить идиота. Надеюсь, сработает.

Забираю цветы и направляюсь в МФЦ. Номера телефона Дари у меня нет, и это к лучшему. Я бы ещё ночью стал ей написывать и названивать. А это не то — надо лично. Глаза в глаза, так сказать. По телефону можно только рассыпаться в красивых словах. У меня другой план. Слова, конечно, будут, но немного. Я собираюсь работать языком несколько в другом направлении. Помню, как девочка стонала в прошлый раз.

Захожу в МФЦ, ищу нужный кабинет. Помню, лапа говорила, что работает здесь специалистом. Булками стоит шевелить активнее — время к обеду. Если лапа меня простит, утащу её к себе на обеденный перерыв. Только бы не послала…

О, вот же! Стою напротив двери с табличкой «Золотова Дарина Дмитриевна. Специалист». Расстёгиваю верхнюю пуговицу на рубашке, вдыхаю и толкаю дверь.

За столом сидит какая-то девка. На мою жену она совсем непохожа.

— Здравствуйте, — с улыбкой смотрит на букет. — Вы ко мне?

— К Дарине я, — выдыхаю набранный ещё в коридоре воздух.

— А-а-а, к Золотовой, — девка перестаёт улыбаться. — Она здесь больше не работает.

— Как так? — я в ступоре. — А табличка на двери?

— Не успели поменять, — девушка кривится. — Может, я могу помочь? — смотрит на меня как-то странно.

— Вряд ли… — рука с букетом сама собой опускается. — Поеду к ней домой, — не знаю зачем, но сообщаю о планах незнакомой бабе.

— Дарины нет дома, — хмыкает. — Она в Левенрос с нашим охранником Вовой укатила. На поезде.

Чего?! С тем самым Вовой, которого я по кухне гонял?! Охренеть дела! Мы с лапой только вчера поругались, а сегодня она уже уволилась, нашла себе другого мужика и свалила в другой мир! Перед глазами маячит красная шторка ярости.

— Убью говнюка… — рычу тихо и сжимаю в руке букет.

Выжатый из стеблей цветов сок капает на пол, а баба за столом вздыхает.

— Я, кажется, поняла, кто вы. Мне вас так жаль, — выдаёт с сочувствием. — Золотова, конечно, та ещё дрянь.

Эта человечка только что назвала мою жену дрянью? Бросаю букет на пол и, наступив на него, шагаю к девке. Она подскакивает со стула, пытается свалить, но я ловлю. Прижимаю недостаточно шуструю бабу к стене, держу за плечи и рычу ей в рожу.

— Как ты смеешь говорить такое про мою женщину?!

— Вы что?! Прекратите! Я охрану позову!

— Зови, — соглашаюсь холодно. — Но учти, я перегрызу тебе шею раньше, чем сюда зайдут, — демонстрирую козе острые волчьи клыки. — Спрошу ещё раз: как ты посмела назвать мою женщину дрянью?!

То, что моя жена уехала с каким-то гусём в Левенрос, этой коровы не касается. Никто не смеет говорить про Дарину плохо.

— Я-а-а… Она-а… — испуганно лопочет хамка. — Я из-за Тартарола так сказала… — признается и бледнеет.

У меня от этой информации звон в бубне. Из-за Тартарола?.. Чо, мать твою?!

Разжимаю пальцы, делаю символический шаг назад. А девка припечатывает ладонь к губам и смотрит на меня большими глазами.

— Объясни, — требую.

— Я не могу сказать, — мотает головой. — Я вообще не должна была об этом говорить.

— Тогда сдохни, — провожу языком по клыку и хищно смотрю на потенциальную жертву.

Время на раздумье вышло, и я отменяю символический шаг назад символическим шагом вперёд.

— Я скажу! Скажу! — верещит баба.

— Слушаю, — выдыхаю ей в лицо.

— Дарина сегодня взяла у меня половину порции Тартарола. Сказала, что для личных нужд. Вот я и подумала, что вы… Ну-у-у… Что она… Э-э-э… — мнётся, — хочет свести вашу метку, — дышит тяжело. — Это же очевидно, — оправдывается, надеясь сохранить жизнь.

Очевидно, что лапа собралась со мной развестись. Увольнение, Вова, Левенрос, Тартарол… Всё сходится. Твою ж мать!

— Знаешь, во сколько у них поезд? — едва сдерживаюсь, чтобы не сорвать злость на девке.

— В обед, кажется, — ползёт на рабочее место. — Но я не уверена.

А я уверен на все сто железобетонных процентов — мой поезд ещё не ушёл. Сначала догоню паровоз, который везёт мою жену в Левенрос, потом вырву ноги Вове, а после… Не знаю, что будет после. Меня кроет злостью так, что башка трещит.

Прихожу в себя уже в такси. Едем на вокзал дварфов. Вова, приготовься.

— Билет на поезд до Левенроса, — сую деньги в окно кассира.

— Все билеты проданы, билетов больше нет, — кассирша-дварф выдвигает наружу монетницу с моими купюрами.

— Значит, роди для меня этот чёртов билет!

Я и так в бешенстве, ещё эта кассирша нервы делает. Пофиг мне, что билетов нет! Надо!

— Не буяньте, мужчина, — тётка — тёртый калач, не струхнула. — Билеты проданы, мест нет.

— Денег хочешь? — сую руку в карман, достаю мятые купюры. — Забирай всё, только организуй мне место в поезде!

— Ничего не выйдет, — кассирша упирается рогом. — Даже если я разрешу вам сесть в поезд без билета, вы не успеете. Он уже отходит, — высовывается из окошка и показывает пальцем на паровоз.

Только тронулся — гудит, набирает скорость. Локомотив и два вагона. В одном из них сейчас моя лапочка и гусь Вова. Жить ему осталось недолго.

Дварфша прячется в свою будку, а я бегу к путям навстречу приближающемуся поезду. Торможу на перроне, жду. Поезд проплывает мимо меня, и я, цепляясь за поручень на торце последнего вагона, запрыгиваю на металлическую площадку. Полдела сделано, осталось попасть внутрь. Дверь здесь почему-то отсутствует. Площадка есть, а двери нет. Дварфы те ещё машиностроители.

Высовываюсь из-за угла, чтобы оценить расстояние до боковых дверей, и понимаю, что впереди жопа. На горизонте маячит чёрная дыра в пространстве — межмировая граница. И лучше бы мне оказаться внутри поезда, когда он будет её пересекать. Снаружи я могу не выдержать перегруза. Практики у меня не было, но наслышан.

На мандраже-кураже карабкаюсь на крышу поезда. Тут должны быть люки. Но люков нет — только сплошной метал на заклёпках. Грёбаные инженеры!

В нос бьёт нежный девичий аромат. Моя. Я сейчас прямо над женой — лежу, распластавшись на крыше разгоняющегося состава. И гусяра этот воняет. Его запах я тоже чувствую чётко.

Граница между мирами всё ближе, скорость поезда возрастает с каждой секундой. У меня не остаётся выбора. Бью кулаком по металлу, он гнётся. Хочу добить вмятину. Нет, надо ещё. И ещё… Пятый, шестой, седьмой. Костяшки в хлам.

Пробил! Вместе с деревянным потолком вагона. Но этого мало, я не пролезу. Голыми руками рву, ломаю ни хера не тонкий металлический корпус. Я не подозревал, что во мне столько силы. Или бешенства? Неважно. Ору и продолжаю рвать, ломать, крушить. Лапы воют от боли, но эта боль ничто по сравнению с желанием убивать, которое движет мной в эти минуты. Стимула сильнее у меня не было, даже когда я ехал с Жанной к Самвэллу.

За мгновения до встречи с границей я успеваю сделать дыру подходящего размера и оказываюсь внутри вагона. День добрый! Кому добрый, а кому и последний.

Встаю с колен, расправляю плечи. Руки по локоть в крови, рожу перекашивает от злости. Я бы предпочёл ослепнуть, но это так не работает. Реальность жёстко бьёт по волчьему самолюбию, из горла рвётся сдавленный рык. Моя лапа в красивом платье мятного цвета, в белоснежных кедах, а рядом с ней гусяра позорный. На столе следы романтического приёма алкоголя. Пьют они тут! Что празднуем, господа и дамы?

— Раж?! — лапочка в шоке. — Ты как тут?..

— Молчи! — рявкаю на жену, уничтожая взглядом Вову.

— Даря, что происходит? Как он здесь оказался? Почему он так смотрит на меня? — паникует гусь лапчатый.

Отвечаю по порядку: происходит трында, оказался я здесь как-то так, а смотрю без любви, потому что от гусятины у меня изжога.

— Со мной говори! — бью себя окровавленным кулаком в грудь. — Или обосрался?!

— Я… Я-а-а… Дарина!

Не понимает. Ладно, хрен с ним. Я дал гусю шанс сказать последнее слово, он им не воспользовался. Яблоко ему в жопу засуну и на стол. Стол накрыт уже.

— Раж, ты сдурел?! Не смей!

Девочка в панике пытается остановить оборот — хватает меня за руки, тянет на себя. Нет, дорогая, ничего не выйдет. Я уже в звериной ипостаси, шерсть дыбом. Сквозняк из дыры в потолке добавляет антуража — обрывки моей одежды под стук колёс поезда танцуют хороводы в воздухе.

Рычу на жену, скалю зубы, давая понять, что настроен крайне серьёзно и лучше ей не лезть в мужские дела. А теперь вернёмся к нашим гусям. Гоняю гада по вагону и офигеваю от его способностей. Первый раз вижу, чтобы человек бегал по стенам. Увлекательный марафон, но он заканчивается для упыря углом. Всё, Вовчик, ты допрыгался.

— Остановись, ненормальный! — жена хватает меня за холку двумя руками.

Мне встряхнуться разок — и лапа улетит на лавку, а я закончу начатое. Но что-то меня останавливает.

— Р-р-р-р! — угрожаю дрожащему гаду.

— Не трогай его! — кричит Дарина и тянет меня за холку. — Иначе я!.. Я забуду, что ты существуешь!

Слова лапочки выворачивают душу наизнанку. Она его защищает… Весь агрессивный запал сходит на нет. Хочется оказаться под полной луной и выть, выть, выть, пока чёртова мука, кромсающая мою душу, не утихнет.

Оборот.

Сижу на голой заднице на полу вагона, а под горлом стоит комок из несказанных слов. Но я не могу говорить. Только выть. Задрав голову, вою. Протяжно, долго, горько.

— Даря, срывай стоп-кран! — требует гусь.

А из угла не выходит, прилип к стенкам вагона. Обосрался.

— Замолчи ты! — бросает ему лапа и грохается рядом со мной на колени. — Раж, посмотри на меня, — обхватывает ладошками моё лицо, заглядывает в глаза. — Что случилось? Ты почему воешь? Тебе больно? Что, скажи?

И тут в этом полнейшем сюре, когда у меня в голове сплошное месиво, становится, очевидно — лапе на меня не плевать. Это как реанимация. Прямой массаж сердца, кислород и искусственное дыхание одновременно.