Вперед в прошлое 9

Глава 22 В каждой шутке…

В прошлый раз таймер оживал, когда завертелась история со «славянами» — я правильно поспособствовал их ликвидации. А теперь, как и многие разы до того, вроде бы не произошло ничего из ряда вон выходящего. Или просто результат от многих дел суммируется?

Все равно ответа мне никто не даст.

На таймере застыли цифры 12. 03. 2032. Экран ожил.

Это место было знакомо до боли: мощеная диким камнем дорога вела к белокаменному дворцу с зелеными башенками. Левее за белым ограждением высились красные, зеленые, оранжевые, пестрые крыши музеев и теремов — Измайловский кремль, реконструкция разрушенного имения Романовых, популярное среди туристов, коих текла толпа в обе стороны. Приближаясь к экрану и исчезая, прошел выводок китайцев, восторженно снимающих русскую экзотику. Прошествовала дама в кожаном пальто с песцовым мехом, с любовью глядящая на черноглазого и седовласого мужчину в летах.

Запрокинув голову, дама повела плечами и кивнула наверх, и кавалер раскрыл огромный полосатый зонт.

Будто по команде, начали расцветать пестрые зонты. Две девчонки накинули капюшоны и рванули к архитектурному комплексу. Люди задвигались быстрее, и поток стал казаться более плотным.

Если развернуть камеру в другую сторону, то будет виден гостиничный комплекс Измайлово, в народе называемый «Абевегедейкой», я там недавно был, шел мимо на Черкезон.

Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко!

Цифры на таймере мигнули. Время будто поставили на паузу — я сжал кулаки — а потом оно понеслось галопом.

Все набирая скорость, таймер начал отсчет. В плюс! Слаба богу!

Замелькали картинки, день сменялся ночью, и я понял, что теперь время сдвинется ненамного. Так и оказалось: на таймере замерли цифры 14. 04. 2032.

А дальше — инверсионный след, вспышка, черный экран и цифры на таймере. Теперь время сдвинулось на месяц. Маленькая победа!

Зазвонил будильник, возвращая меня в реальность. Когда я был на тонкой грани между сном и бодрствованием, услышал будто наяву: «Дальше попытаюсь справиться своими силами» — это говорила таинственная девушка в прошлый раз.

Наблюдая, как Боря собирается в школу, я думал над тем, что значили ее слова. Выходит, не получается у нее своими силами, без меня никак. Или имелось в виду что-то другое?

Поднявшись, я принялся застилать кровать. И все-таки, что сдвинуло дату катастрофы? Наверное, Вера Ивановна. Точнее, то, что она вложит в буйные головушки учеников. Эх, знали бы учителя, насколько они могущественные и какая на них ответственность! Могущественнее врачей, потому что врачи могут спасти человека, а учителя — вырастить и культивировать человека, вылепить личность из пластичного материала, отвести от края, указать путь.

Наташка и мама щебетали на кухне, оттуда тянуло выпечкой, в доме царила атмосфера праздника, даже кислая физиономия Бориса не портила ее.

Я пошел на запах, открыл дверь, и Лаки рванул ко мне, повизгивая и виляя хвостом.

— Меня так не встречает, — пожаловалась мама и пожурила щенка: — Эй ты, неблагодарный! Забыл, кто тебя кормит?

— Запирание в ванной перекрывает кормежку, — сказал я.

Наташка подвинула мне чашку, стоящую на столе. До чего же она счастливая! Словно это она любимого отвоевала у другой женщины! Я и подумать не мог, что сестрица способна так душой болеть за маму. А ведь ей Алексеич даже не нравится.

На столе были бутерброды с сыром, колбасой и настоящим бабушкиным маслом, не спредом. Роскошь! Большинство моих ровесников о таком только мечтают. И кофе, и дорогой листовой чай. Ужасно, когда роскошью считаются обычные вещи. Мы ведь не туземцы отсталые!

Хорошо хоть друзья закрыли базовые потребности благодаря торговле на рынке.

Когда вошел Боря, мама сказала:

— Вася приедет в двенадцать. В шесть будет первый совместный ужин и знакомство.

— У нас тренировка, — сказали мы с Борей хором.

— До восьми, — добавил я.

Мама улыбнулась и выдала вместо ворчания:

— Какие вы у меня молодцы!

Мы с Борисом переглянулись и промолчали, жуя бутерброды.

— Бабушке ты сказала? — поинтересовался я чуть позже.

Мама закивала.

— Конечно! Она вечером будет.

— Что говорит? — уточнил я.

— Рада за меня.

По дороге в школу я думал, что счастливый человек — всегда добрый. Ему кажется, что солнце светит ярче, жизнь балует, и хочется, чтобы все вокруг улыбались. Если взять маму, какой она была весной, и нынешнюю, то перемены очевидны. Она перестала распускать руки и орать на нас, начала с нами разговаривать, слушать, не осуждая, научилась доверять нам свои проблемы. Да, она по-прежнему многого не понимает и боится брать на себя ответственность, но это уже качества личности.

Возле шелковицы нас ждали девчонки. С заговорщицким видом Гаечка держала свернутый ватман, а Лихолетова — пакет.

— Что у вас? — спросил я.

— Увидишь, — сказала Гаечка. — Первый у нас русский? Будем Верочку встречать.

Лихолетова хлопнула по пакету.

— Тут подарок.

Алиса расстегнула выцветшую дорожную сумку, где были свернутые из цветной бумаги хризантемы, и объяснила:

— Живых цветов не найти, все померзли. Мы эти с мамой весь вечер делали. Развернете плакат, каждый подарит по цветку, будет красиво. — Она вздохнула. — Жалко, что мы с Борей в другом классе.

Вспомнилось, как Верочка расплакалась, когда я сказал, что мы сняли для нее квартиру. Наверное, и сейчас расчувствуется.

Лихолетова подошла ко мне и заискивающе заглянула в глаза.

— Я знаю, ты можешь добыть ключи от кабинета русского, чтобы мы попали туда раньше Веры Ивановны. Иначе сюрприз не получится.

Я почесал макушку, кивнул:

— Постараюсь. Боря, оставайся тут, встречай остальных и скажи, чтобы нас не ждали. Саша, Рая, идем, дрэк уже должен быть у себя.

Войдя в класс, Вера Ивановна сразу же глянула на доску, куда мы с Гаечкой прикрепили ватман с огромными буквами написано «Спасибо, что остались с нами!» Улыбнувшись, учительница повернулась к классу, хотела что-то сказать, но мы дружно поднялись и принялись аплодировать, скандируя:

— Спа-си-бо!

Лихолетова заблаговременно раздала всем бумажные хризантемы, и мы один за другим подошли к учительскому столу и положили туда по цветку. Даже Баранова и Райко участвовали. Даже опоздавший Карась, выписавшийся из больницы. Весь стол укрыли цветы.

Верочка смотрела на нас, приоткрыв рот, и не находила слов. Ее раскосые глаза блестели, но она посчитала неприличным пустить слезу при учениках и держалась. Когда все расселись по местам, учительница не знала, что делать, глянула на цветы, на нас, снова на цветы и прошептала, приложив руку к груди:

— Спасибо вам, ребята. Так поддержали! И за встречу спасибо, и за… возможность остаться. — Она отыскала взглядом меня и дальше говорила, будто бы обращаясь к одному мне. — Я полюбила этот город и эту школу. И летнее море, и южный лес. Думала, все, пора уезжать в морозы… А теперь точно останусь, буду бороться за свою мечту.

Гаечка зааплодировала, весь класс ее поддержал в едином порыве. Даже Баранова была с нами солидарна. Все любили эту маленькую хрупкую женщину.

Подождав, пока мы затихнем, она глянула на доску и сказала строгим тоном:

— Но делу — время, потехе — час. Давайте сперва поговорим о Шолохове, а потом — о его рассказе «Судьба человека». Но поскольку я сегодня добрая, тем, кто его не читал, «двойки» не поставлю. Итак, кто не читал? Покайтесь, и отпущу ваши грехи.

Донеслись смешки. Руки подняли Карась, который болел, и лодырь Заславский.

Биографию Михаила Александровича захотела пересказывать Баранова. Излагала она складно, получила заслуженную «пятерку», а потом случилось чудо: Желткова вызвалась анализировать произведение.

— Тише! — воскликнул Памфилов, приложив палец к губам — класс замер, прислушиваясь, и Ден объяснил: — Раки на горе свистят!

Грянул смех. Я показал ему кулак, и он хлопнул себя по губам.

— Люба, ты хочешь отвечать? — удивилась Верочка — Любка кивнула. — Ну, давай.

Желткова встала с гордым видом, отдернула юбку и пригладила ёжик волос.

— Эта история была на самом деле, — начала она, глядя на учительницу. — Ее рассказал мужчина, который плыл на лодке. То есть ждал лодку вместе с Шолоховым. Ну, им надо было на другую сторону реки.

Бедная Любка, как же ей тяжело связывать слова, но она тужится, пыхтит. Не всегда понятно, что она старается донести, но главное — пытается. То, что любому из нас проще простого, для нее — настоящий подвиг.

Закончив сбивчивый пересказ, Желткова добавила:

— Я сейчас, кажется, поняла. Этот рассказ про вас и про нас. Про то, как быть хорошим человеком, и даже когда совсем тяжело, помогать другим. Потому что так можно помочь и себе тоже. Вот.

Верочка снова посмотрела на меня. Она сообразительная, догадалась, кто организовал сбор денег ей на квартиру, а может, кто-то проболтался.

— Молодец, Люба. — Учительница похлопала Любке. — Очень хорошо, ты правильно все поняла. Безусловно, «пять».

Другой получил бы «четверку» за такой ответ, но Верочка понимала, что Люба прыгнула выше головы, и ее необходимо поощрить, чтобы не отбить тягу к подвигам.

Желткова заняла свое место, гордо вскинув подбородок. Это ее первая «пятерка» за все время учебы. Математику она вряд ли вытянет, совсем плохо у бедняги с соображалкой, но за усидчивость Инночка может ей поставить «трояк», а вот гуманитарные предметы вполне ей по силам. В той, другой реальности Желткова, ненужная ни матери, ни одноклассникам, ни учителям, закончила девятый класс то ли с девятью, то ли с одиннадцатью «двойками».

Заячковская ткнула Любку ручкой в спину, а когда та повернулась, чтобы возмутиться, показала «класс».

Так, миссия «Верни Веру» выполнена. Вечером присмотрюсь к будущему отчиму, поговорю с ним и выясню, что он за гусь, можно ли иметь с ним дело и доверить ему маму. А пока — перекус в столовой, обед там же и — на базу, чтобы у мамы и Алексеича под ногами не путаться, после подготовки к урокам — тренировка.

Как я и думал, Боря тоже не захотел после школы идти домой и весь день был со мной на базе. Даже сейчас, устав после тренировки, еле плелся домой и словно пытался оттянуть время.

— Игорь классно дерется, — говорил он. — Почти как ты. Но ты ногами работаешь, и борьба есть, а он чисто боксер, но крутой!

Я попытался переключить его на позитивный лад:

— Днюху как думаешь отмечать? И главное когда? В пятницу, как и выпадает?

— Блин, неделя осталась. Во я старик! Четырнадцать стукнет. На базе думаю.

Боря должен был родиться в начале января, он был любопытным и появился на свет раньше срока, 17 декабря, мы даже в один класс могли бы попасть, если бы его отправили в школу в шесть лет.

— Кого пригласишь?

— Всех наших. Ну, «Бойцовский клуб».

— Мишку очкастого? — поинтересовался я. — Кого-то из класса?

— Мишка лошара. Говорю, давай с нами тренироваться, будешь гопников бить. Он ни в какую, тяжело, видите ли, ему. Из класса… Не. Они лишними будут. Принесу в школу торт, пусть жрут.

Помолчав немного, он сказал:

— А вообще круто! В первый раз у меня на дне варенья будет столько народу! Всю жизнь о таком мечтал, но, сам понимаешь: ты, Наташка, Мишка… Хочу фотик, так что дарите деньги! Буду на него копить.

— Договорились.

Уже давно стемнело, и пустырь с платаном мы прошли с фонариком. Но и дальше было черным-черно. Когда свернули на дорогу, ведущую к нашему дому, Боря завертел головой и спросил:

— Оба-на, че, опять свет на районе выключили? Глянь, как темно.

И правда, огоньки в окнах чуть теплились, фонари на улице не горели ни у кого, и царила предгрозовая тишина, лишь вдалеке шелестели шины автомобилей, то ближе, то дальше заливались лаем собаки да у кого-то в курятнике орал ошалелый петух.

Наш дом высился черной махиной и сливался со склоном горы.

С фонариком мы вошли в подъезд и услышали бабушкин хриплый командирский голос. Донесся заливистый Наташкин смех.

— Постарайся не лезть в бутылку, — попросил я Бориса. — Мы из этой квартиры уедем скоро, а маме нельзя оставаться одной.

— Угу, постараюсь, — буркнул Боря, остановился на лестничной клетке и выдал: — Тебе-то ладно, можно поступать в техникум и съезжать в общагу, а мне еще два с половиной года тут ютиться. Так без отца хорошо стало, и вот на тебе!

— До лета потерпишь? — спросил я.

— А что летом? На улице жить, комаров кормить?

— Увидишь. Идем.

Стол снова перенесли в зал, иначе бы мы все не поместились, свечи давали теплый свет, создавая романтическую обстановку. Пахло жареным мясом и спиртовыми парами. Во главе стола — бабушка, напротив запеченной в духовке утки, поблескивающей золотистой, пропитанной жиром корочкой. По одну сторону от нее, касаясь друг друга плечами, сидели мама и Алексеич, по другую, на моей кровати — Наташка. В бокалах угадывалось красное вино, бабушка себе не изменяла и пила настойку.

Увидев нас, будущий отчим встал, пожал нам с Борисом руки, как взрослым. Бабушка разулыбалась, обняла Бориса, вернулась на место.

— Мойте руки — и прошу к столу, — засуетилась сияющая мама, в свете свечей она казалась совсем молоденькой, почти девочкой.

Мы по очереди наведались в ванну, уселись за стол и напали на еду.

— И что тот мужик-пчеловод? — спросила у Алексеича мама, подперев щеку ладонью.

— Съел! Три литра меда, представляете? — прожевав, ответил он объяснил нам с Борей: — Пчеловод на спор!

— И что, не умер? — искренне удивилась мама. — Это ж аллергия и по… расстройство кишечное.

Алексеич помотал головой.

— Не! Но мед стал у него течь через пупок.

Наташка засмеялась. Бабушка нахмурилась. Моя рука потянулась к лицу, но я остановил ее. Несите бред, несите в пакетах! Боря не удержался и спросил:

— Вы это видели? Мёд в пупке?

Алекеич выпучил глаза и закивал.

— А точно это был пупок? — съязвил брат, я пихнул его ногой под столом, и он смолк.

Я покосился на маму: она слушала, развесив уши. Бабушка отнеслась к байке скептически. Потом последовал рассказ о том, как там «на Полтави», который перетек в хвастовство старшей дочерью, которая на спор поступила на токаря, и теперь она — единственная девушка в группе. Старшая, как я понял, ровесница Наташки, младшая — Борина, и учится в восьмом классе. У Алексеича двое детей, то ли от первого, то ли от второго брака.

Час мы сидели за столом и ели, а Алексеич говорил, говорил, говорил — нескладно и неинтересно, почти как Любка. Мама заглядывала ему в рот, бабушка и Наташка заскучали.

Завершил монолог рассказ, как в шестнадцать лет Алексеича из дома выставил отец со словами: «Взрослый? Паспорт получил? Вот и учись жить самостоятельно».

— Вот было воспитание! — восхитился сомнительным поступком отчим. — Не то что сейчас — взрослые мужики за мамкину юбку держатся!

Бабушка сломалась первой:

— Извини, Василий. Схожу-ка я покурю.

Видимо, у нее распухла голова от его словоизвержения, и она попыталась спастись за дымовой завесой, но не помогло: Алексеич увязался следом, рассказывая, как ему сложно было поступать в автомобильный техникум, потому что диктант писали на русском, а он ему неродной, у них в Диканьках все по-украински говорили. Но ничего, на следующий год язык подтянул, поступил.

Мама вместе с ним пошла на улицу.

Боря подождал, пока хлопнет дверь, и сжал голову руками.

— Ща сдохну, вот он нудный. У меня мозг закипел!

— Это же какой дефицит внимания у человека, — попытался сгладить острые углы я.

— Еще я понял: шестнадцать лет стукнуло — пошел вон на улицу, — проворчал Борис.

— Да успокойся ты, — сказал я, — мы раньше уйдем, вот посмотрите. И не из-за него, а потому что сами так захотим.

— Мне пофиг, я уже почти, выпорхнула, — улыбнулась Наташка. — А за маму рада, она так его любит. Ну да, так себе мужичок, но заботится ведь о ней, возит везде, проблемы решает. Пусть будет.

— Меня больше напрягает, что он жениться ходит по-маленькому, — сыронизировал я и подумал: «Как наш папаша. Интересно, как он отреагирует на мужика в квартире, которую считал своей?»

— Может, теперь по-большому сходит. — Наташка запрокинула голову и засмеялась, а успокоившись, добавила: — Даже год счастья стоит того, чтобы он был, этот год.

Вздохнув, Боря зачем-то пошел на кухню, выпустил Лаки, который стал носиться по квартире, устраивая дебош и разрушения. В этот момент взрослые вернулись, впервые бабушка рассказывала про немцев. Щенок, повизгивая, ринулся к ним, вцепился в штанину Алексеича и попытался его побороть.

— Кто его выпустил? — воскликнула мама. — Он покоя не даст.

— Убийца! — радостно воскликнул будущий отчим, потрепал щенка за холку, поднял. — Какой мужик растет! Зачем его запирать? Пусть играет ребенок.

— Я скоро переселю его на дачу, — пообещал я.

— Зачем? Пусть живет, — вступился за Лаки Алексеич. — Вдруг опять морозы? Жалко.

— Пусть живет! — сразу же согласилась мама.

Как только щенок оказался на полу, побежал ко мне, видимо, признав вожака. Будет охранять мой будущий дом. Нужно его правильно воспитать.

Зашел разговор про работу, и оказалось, что Алексеич промышляет рубкой и продажей дров на зиму — возит их на КАМАЗе на дачи, а еще продает газ. То есть берет пустой баллон, привозит полный и имеет свои пять копеек, а летом занимается фруктами.

В общем, товарищ предприимчивый, но дальше своего носа не видит и раздвинуть горизонты не может. Если проявит себя ответственным и исполнительным, попробую его включить в свою схему.

— Как Пашка! — воскликнула мама. — Он летом на этом больше меня заработал!

— А у вас какой «КАМАЗ»? Самосвал или платформа? — закинул удочку я.

— Тентованная платформа, — с гордостью заявил он. — Но он не мой, мы его с напарником покупали пятьдесят на пятьдесят.

— И как делите его?

— Неделя моя, неделя его, — с готовностью ответил он. — Леша его продавать думает, некогда ему заниматься, он милиционер. А пока в аренду сдает, шо меня не устраивает: машина-то изнашивается!

«Милиционер — это хорошо. „Крыша“ есть», — подумал я.

— Просто мент или гаишник? — уточнил я.

— Не гаишник, — разрушил мечты о «крыше» Алексеич. — А чего спрашиваешь?

— Интересно просто, — пожал плечами я, а в мыслях уже вез товар в Москву на 'КАМАЗе’и возвращался груженым оттуда.

Опасное это дело: на дорогах бандиты, но если этих можно избежать, то гаишники будут шмонать на каждом посту и промеж постов. То есть нужно вооруженное сопровождение груза и купленный московский гаишник, который смог бы приказывать подчиненным в регионах, чтобы нас не трогали. Получаются расходы, сопоставимые со стоимостью самого «КАМАЗа». Воображение нарисовало бабушку с ружьем в кузове грузовика. Это все, что я пока могу противопоставит крупным хищникам.

Вспомнился москвич Олег, сын мента. Можно через него узнать, к кому обращаться из гаишников.

Время такое, что можно тупо прийти и предложить взятку, никто за это не сажает. Кстати, и Алексу нужно о себе напомнить, спросить про акции «Лукойла».

Увидев во мне родственную душу, Алексеич принялся рассказывать, как его с дровами хлопнули гаишники, утверждая меня в мысли, что без «крыши» никак, больше потеряем.

Да и к товарищу этому надо присмотреться — вдруг не стоит его посвящать в свои планы.

В полдевятого бабушка засобиралась домой. Провожали мы ее всей толпой. Захмелевший Алексеич заплетающимся языком рассказывал про пчел, а когда он смолк, бабушка проговорила, пригрозив ему пальцем:

— Смотри у меня! Если будешь обижать моих любимых внуков и Оленьку — пристрелю как тех фашистов.

— Да шо вы в самом деле, — растерянно развел руками он.

— Натерпелась она с деспотом этим, хватит!

— Мы любим друг друга! — уверил ее Алексеич. — Я не собираюсь никого обижать.

— Вот пусть так и будет. А то у меня ружье есть.

Василий Алексеич сделал вид, что шутка его насмешила, я же понял: в каждой шутке есть доля шутки. Бабушка действительно готова защищать свою беспомощную дочь и внуков с оружием в руках.