Вперед в прошлое 9

Глава 12 Счастье в суперпозиции

Боря потянулся, чтобы открыть дверь, но я схватил его за руку и покачал головой. Вполне возможно, женщина симулирует обморок. Зачем? Да зачем угодно. Память взрослого подсунула эпизод, как взяли банду грабителей, которые подсылали девушку с цветами, она звонила в квартиру, ей открывали, а следом врывались двое мужчин. Вполне возможно, кто-то навел на нашу квартиру воров, прознав, что я занимаюсь торговлей. Что тайник у бабушки, естественно, никому неизвестно, из ценного здесь икона, керосиновая лампа, которые сложно будет сбыть, но рассчитывают-то на другое, и без допроса вряд ли обойдется.

Второй пришла мысль о том, что гостье нужна мама, а значит, это может быть супруга ее воздыхателя. Для нас она угрозы не представляет, но все равно приятного мало.

Ну и иногда банан — это просто банан: человеку нужна помощь, а единственная медсестра в округе — мама.

— Нам запрещено открывать незнакомым, — сказал я, все еще глядя в глазок. — Что ей передать?

— Женщина, вам плохо? — донесся сперва голос соседской бабки, которая за всеми шпионила, а потом мелькнула и она сама, склонилась над гостьей, исчезнув из поля зрения. — Эй, вам плохо? «Скорую» вызвать?

За дверью завозились.

— Спасибо, нет, — ответила гостья голосом ровным и злым, вовсе не как у умирающей, поднялась, и ее голова закрыла глазок.

— Ольга Мартынова ведь тут живет? — спросила она.

— Тут, но сейчас она на работе, наверное. Там дети, — ответила старуха и вкрадчиво поинтересовалась: — А зачем она вам? Ой, вижу, вам нехорошо, может, посидите у меня? Вам в таком состоянии на улицу нельзя.

Незваная гостья кивнула — кудри на ее голове качнулись. Хлопнула соседская дверь. Мы с Борей переглянулись.

— Придуривалась? — спросил Борис. — Но зачем?

— Похоже, у мамы будут неприятности. Это жена ее возлюбленного. Ну, с большой вероятностью это так.

— Ей не плохо? — повторил вопрос Боря другими словами.

— Разве что морально. Она уверена, что мама здесь, и хочет так ее выманить. Сейчас у бабки все про нас расспросит, распустит сплетни.

— Вот сука, — прошипел Боря. — Надо маму предупредить.

— Это как посмотреть. Предупредить, конечно, надо. Но если дама поставила цель встретиться с ней, она ее достигнет не сегодня так завтра.

— И что будет? — В голосе брата проскользнул страх.

— Может, драка, может, просто поугрожает… — Я задумался.

Скорее всего, драки не избежать. Потому что явиться к сопернице домой и выяснять отношения — это совсем себя не уважать, умная женщина так не поступит даже в порыве отчаяния. На что она рассчитывает? Проучить соперницу, за патлы потаскать? Так ведь подсудное дело.

Воззвать к совести? Так без толку: в любви и на войне все средства хороши. Влюбленный никогда не откажется от своего, как он думает, счастья.

Только то, что гостья готова учинить разборку на глазах у детей, пусть и чужих, уже говорит то, что она в неадеквате.

Гадать бессмысленно. Надо ждать и действовать по ситуации. Ясно только одно: если жена узнала про любовницу, то скоро начнет бушевать море страстей, и тут пятьдесят на пятьдесят: или мама будет плакать, или эта женщина. Есть маленькая вероятность, что товарищ продолжит вешать лапшу на уши обеим, и несчастными будут все.

Из прихожей мы так и не ушли.

— Еще мама все не идет, — прошептал Боря. — Что делать будем? Дежурить? — Он кивнул на дверь.

— Придется. Надо знать, караулит ли ее эта женщина.

— Угу. Тогда я тут, буду ждать, когда хлопнет дверь, — сказал Боря. — А ты из окна смотри, когда мама появится. Интересно, эта знает, как она выглядит?

— Не факт, — ответил я, отправился на кухню высматривать маму из окна, но вспомнил, что мы его утеплили пленкой, переместился на балкон, где обзор был получше.

Смеркалось, ветер свистел в щелях деревянных оконных рам, качал тополя, гнал по земле поземку. Когда же это кончится? Норд-ост длился, длился, и длился, и казалось, что он с нами если не навечно, то точно до весны.

Вскоре стемнело, а поскольку фонари не горели, было сложно сказать, кто идет по дороге.

Проехал ЛиАЗ, белый, он слился с фоном, и казалось, проплыла лишь красная полоса. Скрипнули тормоза на остановке, выпустив партию людей. Я всмотрелся в силуэты и узнал один… Наташкин. Кутаясь в куртку, сестра спешила в тепло. Видимо, квартира Андрея пострадала, и он отправил подругу домой.

Наверное, только Наташка рада похолоданию — наконец можно пощеголять модными сапогами. Правда, они рассчитаны на нашу обычную зиму, сейчас в них холодно… Наташка поскользнулась, всплеснула руками, но устояла.

Мама не приехала. Похоже, пошла на свидание, а нам или не смогла сообщить, или в порыве чувств забыла, что у нас есть телефон.

— Натка идет, — отчитался я. — Мамы нет.

— Эта тоже не вышла пока, — выглянув в спальню, полушепотом сказал Боря. — Сговорились они там с Ягой, что ли?

Его взгляд упал на стол, брат встрепенулся, кинулся собирать разбросанные бумаги и прятать. Точно голых баб рисует. Спохватившись, он вернулся на пост, и в квартиру вошла Наташка, впустив холод из подъезда.

Боря сбивчиво рассказал, что случилось.

— Я же говорила! — воскликнула сестра. — Что она скоро узнает. Вот баба дурная. И что, она там и сидит?

Судя по шороху одежды, Натка говорила, раздеваясь.

— Полседьмого вечера, пусть домой валит! — продолжала сестра.

Боря что-то прошептал, и Натка заявила нарочито громко:

— Ща выйду, фак покажу им в глазок — не фиг шпионить.

— Ната, не чуди, не усугубляй конфликт, — посоветовал я.

Темноту разрезал свет фар. Медленно-медленно с нашим домом поравнялась темная «Волга», и я разглядел, что она не черная, а бордовая, причем крыло более светлое, а багажник — темнее всего кузова. Фары потухли, машина остановилась, но мама не спешила оттуда выходить.

Выглянув с балкона в спальню, я крикнул Борису и Натке:

— Шухер!

Рванул в прихожую и прошептал брату:

— Мама приехала вместе с ним. Сидят в машине прямо под домом!

Сестра накинула куртку, сунула ноги в ботинки.

— Надо предупредить. А то будет побоище.

Наташка рванула на улицу, я — на балкон, Боря остался у двери. Бабкины окна выходили во двор, что происходит на дороге, она и обманутая жена видеть не могли. Оставалось молиться, чтобы вслед за Наташкой не побежала наша гостья.

Мама молодец, мало того, что закрутила роман с женатым, так еще и он живет в одном с нами селе, где все друг друга знают. Где ее мозги?

Впрочем, это вопрос риторический: любовь нечаянно нагрянет, и вот тогда всему… конец.

Тем временем «Волга» завела мотор, выпустила маму, развернулась, заехав в выезд во двор и сдав назад. Мама не двигалась, провожая взглядом любимого. В этот момент к ней выбежала Наташка, размахивая руками. Деталей было не разглядеть из-за темноты.

Донесся возглас Бори:

— Бли-и-ин!

Он ворвался в мамину спальню с выпученными глазами.

— Эта баба только что ломанулась из квартиры! — И бросился на балкон, свистнул, привлекая внимание мамы и Наташки, чиркнул себя по шее, замахал руками.

Только бы обошлось без членовредительства! Я прижался лбом к стеклу, чтобы лучше видеть, что там. Борис засобирался на улицу, вырывать маму из лап разъяренной фурии. Мама-то у нас беспомощная, ударом на удар ответить не сможет. Зато Наташка может. С одной стороны, хорошо, что она там, с другой…

Появился третий силуэт, ринулся к маме и Наташке. Захотелось зажмуриться, но я смотрел. Силуэты застыли друг напротив друга в напряженных позах. Окно открывать было нельзя из-за ветра, и голоса я не слышал. Хорошо хоть разговаривали они не на повышенных тонах, это внушало надежду, что обойдется без драки.

Чуть в стороне замаячила бабка, у которой отсиживалась обманутая жена, и Борис, не решающийся подойти. Так простояли они около минуты, а может, и меньше, и всей процессией направились к подъезду.

Фу-ух, вроде драка отменяется, но конфликт не исчерпан, а, похоже, перенесен в нашу квартиру.

Первой вошла мама, напуганная и маленькая, с бегающими глазками, как у пойманного за руку воришки. Второй — обманутая жена, прямая, как палка, с плотно сжатыми губами. Она была почти на голову выше мамы, сойдись они врукопашную, маме бы не поздоровилось. Женщины остались раздеваться в прихожей, Натка и Борис скинули обувь и юркнули в зал, чтобы не толпиться в прихожей.

Нервничая, мама чуть не упала, когда стягивала сапог. Гостья резких движений не делала, изучала квартиру, а нас будто бы не замечала.

На всякий случай я протиснулся в кухню, собрал в ведро все острые предметы, закрыл крышкой и вынес. Как я и думал, женщины прошли туда. Не удержавшись, я сказал:

— Очень надеюсь, что вы взрослые люди, и обойдется без насилия.

Гостья смерила маму презрительным взглядом.

— Похоже, дети все знают, да? И покрывают тебя. Это крайняя степень бесстыдства!

— У мужа своего спросите, откуда мы обо всем знаем, — огрызнулась Наташка из спальни, Боря на нее шикнул.

Мама хлопнула дверью кухни. Наташка прошептала:

— Ножи, блин!

Я молча снял крышку с ведра, и Наташка размашисто перекрестилась. Мы расселись по кроватям и замерли, навострив уши. Подслушивать нехорошо, но не когда это вопрос жизни и здоровья.

Донеслось неразборчивое бормотание, причем говорила в основном гостья — сперва спокойно, потом в ее голосе появились просящие интонации. Мама что-то буркнула в ответ — видимо, невпопад — и обманутая жена заголосила:

— Ты молодая, красивая, другого себе найдешь! А я? Мне сорок шесть лет! У нас семья, а у вас… — неразборчиво, — Трое! Думаешь, он с этим смирится? Ты у него пятая жена будешь! Думаешь, он остановится? — Всхлип. — У нас дом, хозяйство, взаимопонимание!

«Трое» — это, очевидно, про нас. И она права, если в квартире появится чужой дядя, будет тесно.

И снова неразборчивое бормотание, мольба в голосе. Неужели она рассчитывает разжалобить маму и верит, что та откажется от любимого? Мама, конечно, может расстроиться, поплакать день-два, но потом сорвется, если кавалер не думает ее бросать.

Зазвенела разбитая чашка, раздался крик:

— Будь ты проклята, гнилая душонка! Шмара!

Гостья вылетела в прихожую, бормоча:

— Все семейство гнилое! Оправдывать и поддерживать разврат — где это видано? — Она заглянула к нам в комнату. — Он сюда приходил, да? И они это делали — как? Где? А вас просили пойти погулять? Или при вас? Жена милиционера, называется — позор! Не стыдно вам? Потаскуха!

Наташка покраснела до кончиков ушей — дошло, что гостья нафантазировала разврат в нашей квартире из-за ее фразы — но ничего не ответила.

Накинув пальто, обманутая жена выскочила в подъезд с криком:

— Будь ты проклята! Будьте вы все прокляты!

Я почти воочию увидел соседскую жадную до сплетен бабку, смотрящую в глазок своей двери.

С балкона я видел, как по дороге ползет запорожец, будто в театре, освещая удаляющуюся законную супругу маминого ухажера, для нас пока безымянную. Казалось, что, обхватив себя руками, она баюкает свое горе, как дитя. Ветер срывал с ее головы капюшон, женщина накидывала его снова и снова. «Запорожец» обогнал ее, и силуэт растворился в темноте.

Повисло напряженное молчание, нарушаемое лишь свистом ветра и мамиными всхлипываниями, и непонятно было, она жалеет соперницу или боится, что теперь, когда их связь раскрыта, возлюбленный ее бросит. Как я-взрослый давно заметил, мужчины становятся инициаторами развода гораздо реже обманутых женщин, хоть сами погуливают на стороне.

А ведь совсем недавно, когда отец ушел, точнее, был изгнан, мама точно так же, как эта женщина, убивалась и не находила сил, чтобы встать с кровати.

Есть ли у этой женщины и маминого ухажера совместные дети? Раз она у него четвертая жена — вряд ли. Значит, он ходок со стажем, и в семьях надолго не задерживается. Но разве это остановит влюбленную женщину? И имею ли я право судить ее, когда человек, одержимый страстью — по сути, наркоман?

В голове крутился текст «Нау»: «Это знала Ева, это знал Адам, колеса любви едут прямо по нам. Чингиз-хан и Гитлер купались в крови, но их тоже намотало на колеса любви».

На кухню к маме вошел я, Наташка и Боря включили телик в зале и не беспокоили нас. Я поставил чайник, разогрел маме гороховый суп, уселся напротив нее.

— А теперь рассказывай, кто он такой.

Из рассказа выяснилось, что Василий Алексеевич работает трактористом на винзаводе, жена его на пять лет старше, зовут ее Катя, детей у них нет. Дети, две дочки четырнадцати и шестнадцати лет, родились в первом браке, а о том, что Катя — четвертая официальная жена, мама узнала только сейчас. Родом он из Диканек, тех самых, о которых Гоголь писал. Подрабатывает извозом, они с братом купили на двоих грузовик, а когда нет работы, ремонтирует автомобили.

Эти простые вещи мама рассказывала с таким воодушевлением, краснея и сверкая глазами, что я окончательно убедился: пропала. Не решила увести завидного жениха на «Волге», а втрескалась по самые уши. Не аферист, работяга, всего добивающийся своим трудом — хоть это хорошо.

— Я ужасный человек, да? — жалобно спросила она. — Выходит, да. Мое счастье — несчастье той женщины.

— Ты не забывай, что есть и его ответственность, — сказал я. — Он предал близкого человека. Даже если собирался уходить от нее раньше, это предательство.

— Я хотела бы отказаться от Васи, потому что так правильно… но не смогу. Не смогу отказаться! Я умру без него, у меня сердце разорвется. — Мама шумно сглотнула слюну и замолчала, потирая горло.

Плохо, до чего же плохо! С большой вероятностью ей будет очень больно.

— Что теперь будет… — прошептала она.

Будет счастье Шрёдингера: то есть будет и не будет одновременно, как тот живой и одновременно мертвый кот.

Мама склонилась над супом, съела пару ложек и отставила тарелку. Лишь сейчас я заметил, как она похудела, но и помолодела одновременно.

— Хороший мужик, надо брать, — одобрила ее выбор Наташка из зала. — Ну, страшный, но у всех свои недостатки.

Мама молча встала и удалилась в свою комнату, откуда не вышла, пока мы не легли спать.

Наверное, в этот самый момент Екатерина устроила разборки с маминым ухажером. Но не исключен и другой вариант: чувствуя, что может его потерять, она, наоборот, окружит мужа заботой и будет молчать. Но поздно: мама точно ему пожалуется. Или тоже будет молчать, и тогда неопределенность растянется на долгое время.

Как бы там ни было, лезть в это я не буду. Но хочу или нет, это уже влезло в мою жизнь.

Следующий день не принес ничего нового, кроме черно-белых фотографий прошедшего урагана. Качество получилось так себе, но что-то лучше, чем ничего.

Что касается маминого друга, он ни ее не бросил, ни из семьи не ушел, но все понимали, что долго так длиться не может.

Понемногу жизнь налаживалась. Поскольку в таких условиях ковыряться в машинах невозможно, Каналья, оставшийся без работы, возил с бабушкой товар на вокзал, а нанятый водитель на «копейке» ждал окончания норд-оста. Кофе я в выходные продавать не повез, вместо этого мы всем нашим клубом плюс Мановар, минус Барик, тренировались в спортзале — директор, благодарный за ремонт, поверил в нашу сознательность и велел сторожу нас пускать без взрослых, причем не на час, а на целых два! И раздевалками пользоваться разрешил.

Помня, что Мановара должно ударить током, я ему постоянно напоминал, чтобы он сторонился проводов, которые может заново оборвать ветром. Похоже, мое внушение не прошло даром, и опасность миновала. Теперь Игорь не повредится рассудком и не скатится на дно.

Поскольку Памфилов все уши мне прожужжал, что ему некуда девать хурму, которую я обещал купить, в понедельник после уроков мы с Канальей заехали к нему, чтобы перевезти товар к бабушке. На рынке я попросил Каналью остановиться, чтобы купить еду домой.

Разгромленный стихией, рынок понемногу возобновлял работу. У нас закончилась мука, гречка, рис, сахара осталось граммов сто. Но, сунув нос в магазин, я увидел огромную очередь и плюнул. Это стоять минимум полчаса, а меня ждут.

Заглянув в пункт продажи акций «МММ», я чуть глаза не потерял, увидев курс: 25400 за акцию! Самые первые акции я чуть больше месяца назад покупал за 5350! То есть у меня в акциях 3 276 600, а вложил я штуку баксов! То есть мой вклад утроился! Аж сердце зачастило и закружилась голова.

На обратном пути я обратил внимание на толпу, что роилась вокруг кого-то, стоящего недалеко от обломка столба.

— В очередь! Без очереди не продам! — кричал продавец, над суетящимися мелькала его кроличья шапка-ушанка.

Люди послушались и нехотя начали выстраиваться друг за другом.

— Что там? — спросил я у полной женщины, которая решила не стоять в очереди.

— Сахар и мука. В полтора раза дороже! — обиженно ответила она. — Спекулянты совесть потеряли!

Еще несколько человек удалилось, пожадничав. Сморщенная, как сухофрукт, бабуля, которой на вид было лет сто, шевелила губами, пересчитывая мелочь, и не могла определиться, хватит ей денег или нет.

Я решил взять пару килограммов того и другого — могу себе позволить! А там, глядишь, и снабжение в городе наладится, пока же напуганные люди гребут продукты, как потерпевшие. И все быстро исчезает. Впрочем, все мы и есть потерпевшие.

Минут через десять подошла моя очередь. Продавец, верткий длиннорукий мужичок в ватнике, насыпал мне сахар в пакет из пленки — ожило в памяти, как мы ставриду продавали — взвесил весами с крючком, потом зачерпнул муку. Я глянул на ковыляющую прочь старушку, которая не могла себе позволить переплатить тысячу, купил еще по килограмму того и другого, обогнал ее, остановился перед ней и протянул два пакета.

— Здравствуйте! Держите.

Старушка покачала головой и убрала руки за спину.

— Ой, внучек, нет, спасибо. Я не могу взять.

— Это продавец просил вам передать, — соврал я, предчувствуя, что она и правда постесняется брать продукты.

Взяла. Посмотрела на ничего не подозревающего спекулянта, который, естественно, не обращал на нее внимания — видимо, решала, надо ли возвращаться и благодарить его. Я собрался бежать к Каналье, но мой взгляд зацепился за свеженькое объявление на стене, яркое и белое среди расплывшихся после непогоды. «Продам участок в Николаевке, — было написано черным фломастером. — Ровный, 12 соток. 1000 $».

Это ведь именно то, что надо! Правда, немного не вовремя, но рука сама потянулась, чтобы оторвать телефонный номер.