Волчица лунного князя

Глава 40

Пьер за руку проводит меня между столиков к одной из лож. Михаил сидит к ней спиной, и я облегчённо выдыхаю. Устраиваюсь на кожаном диване.

Пьер наклоняется:

— Что-нибудь не так?

Его ноздри трепещут. Облизнув пересохшие губы, я выдавливаю улыбку:

— Нет, всё в порядке.

Недоверчиво поглядывая на меня, Пьер садится напротив и, протянув руку, пробегается пальцами по тыльной стороне моей ладони.

Пока слежу за этой незавуалированной лаской, а официант раскладывает меню, Михаил меняется местами с одним из собеседников, чтобы оказаться лицом к нашему столику. Похоже, свидание будет не только под присмотром севшего по соседству Ксанта.

«Плюнь на него, — прошу себя. — Это твой вечер, пусть утрётся».

Усилием воли заставляю тело расслабиться. Улыбаюсь наблюдающему за мной Пьеру. Погладив по ладони, он раскрывает передо мной меню:

— Выбирай.

— А что обычно выбираешь ты?

— Боюсь, мой выбор трудно назвать оригинальным: стейк средней прожарки, овощи и вино.

— Я с тобой, только мне прожарку нормальную. — Захлопываю меню.

— А десерт? — лукаво уточняет Пьер.

Дёрнув плечом, будто сбрасывая тяжёлый взгляд Михаила, снова открываю меню.

Пьер серьёзно относится к необходимости меня покормить: никаких разговоров, пока не съедаю половину мягкого аппетитного стейка, слишком напоминающего ужин в доме Ариана.

А может, виной продолжительному молчанию Пьера и его томно-грустному взгляду неловкость из-за прошлого свидания.

Глотнув вина из третий раз наполненного бокала, Пьер тихо произносит:

— Прости. За то, что напал.

— Сработали инстинкты. — Пожимаю плечами. Он накрывает мою ладонь, и сердце обмирает. — Я понимаю, что… я очень благодарна, что ты сдержался, и не сержусь.

— Правда?

— Конечно. — Хлебнув вина, прикрываю глаза, наслаждаясь расползающимся по телу теплом и скольжением горячих пальцев по руке. — Зачем мне лгать?

— И в самом деле, бессмысленно, — томно соглашается Пьер и по дивану перебирается ближе ко мне. Дыхание опаляет плечо. — Даже не знаю, хорошо или плохо, что свидания у нас не в отдельной комнате, а у всех на виду. Ты такая… невероятная.

Дыхание касается скулы, пробирается к спрятанному в завитых волосах уху. Пьер шумно вдыхает. Вздрагивающая ладонь невесомо скользит по плечу, спускается к запястью, и наши пальцы переплетаются.

— С каждым мгновением мне труднее сохранять контроль, твой запах концентрируется… Пойдём, пойдём отсюда?

— Куда? — сипло шепчу я, не в силах унять участившееся сердцебиение.

— Не знаю… Гулять по городу. Без движения я сойду с ума.

— Какое гулять? Я на высоченных каблуках.

— Если надо, понесу на руках. Так даже лучше: выпущу лишнюю энергию.

Его дрожь передаётся и мне.

«Ариан бы точно его убил», — мелькает слегка отрезвляющая мысль — лишь слегка.

— Пойдём… — Пошатываясь от одурения, я следую за приобнявшим меня Пьером.

Михаил провожает нас странным взглядом. Догадываюсь, о чём он думает, какие именно гадости обо мне думает, но сейчас мне всё равно.

— …и вот я из-за этого кошмарного сна превратился в волка прямо в кровати общежития, ещё и в одеяле запутался, шумно грохнулся и перебудил половину наших похмельных друзей.

— О, представляю их реакцию: просыпаются, а у них волк.

— В трусах, — хмыкает Пьер, поддерживая меня за локоть, чтобы не свалилась с бордюра.

Спрыгнув с каменного ограничителя клумбы, плотнее укутываюсь в пиджак Пьера.

— На самом деле они даже не поняли, что я волк, решили, кто-то собаку запустил.

— О…

— И всё бы ничего, но девчонки начали меня жалеть: мол, зима, замёрзнет пёсик, надо его накормить и спрятать от коменданта, чтобы не выгнали. Представляешь?

— Вполне, — хмыкаю я. — Девушки бывают сердобольными.

— И они решили держать меня в шкафу. Запертым.

— А к ветеринару свозить?

— Да, была там одна, собиралась не только прививки сделать, но и кастрировать для контроля размера популяции.

— И как ты после этого сразу не обратился?

— Признаю, очень хотелось. — Пьер обнимает меня, вдыхает запах кожи на виске. Продолжает бодрым весёлым голосом. — Но конспирация, все дела, и я не хотел, чтобы мама заявила: «Я же говорила, что нам нельзя жить в общежитиях с обычными людьми».

— Да, она у тебя женщина строгая, наверняка бы отчитала.

— Что есть, то есть. — Пьер ловким движением прижимает меня к фонарю, разливающему по парку мягкий жёлтый свет. — Она была бы в гневе.

— И чем всё кончилось? — сбивчиво шепчу я.

Глупо отрицать, что близость Пьера меня будоражит, особенно после всех тех поцелуев, в которые мы падали, как в омуты, первый час прогулки.

— Кастрировать меня сразу не собирались, сначала хотели поискать хозяина. Выть и привлекать внимание коменданта был не вариант — на улице тридцатиградусный мороз, — сипло продолжает Пьер, разглядывая моё лицо с наслаждением, достойным шедевра искусства. — К тому же комендант могла вызвать отлов животных, а это совсем скандал.

— И…

Порывисто касаюсь щеки Пьера, он вздрагивает, губами ловит мою ладонь, шепчет в неё:

— Мне надо было вынудить их открыть дверь. Но прежде, чем это делать, они собирались запихнуть меня в шкаф.

— Ты сопротивлялся? — Обмираю от скольжения его ладоней по моим бёдрам.

— Рычал и скалился, делал вид, что нападу, пока они не перепугались достаточно, чтобы открыть бешеному псу дверь. — Пьер дышит мне в губы, а его руки так и блуждают по бёдрам…

— А дальше?

— Нужно было укромное место для перевоплощения. И я рванул в душ.

— И перепутал, попал в женский?

— В мужской. Но криков тоже хватило, шампунем облили.

— Бедняжка.

— Мне повезло, одна из комнат была открыта, я нырнул внутрь и там превратился. Оказался голым в комнате девчонок. — Он пробегается пальцами по бокам и очерчивает груди.

— И тебе пришлось выходить в женском халатике?

— Пришлось огрести сковородой по голове. Ну, почти, я всё же увернулся, хоть и был сильно с похмелья, а убегал голым.

— Весело тебе жилось.

— Сумеречный мир весёлое место. — Пальцы скользят выше, ладони застывают на моих щеках, Пьер заглядывает в глаза. — И Сумеречный мир создал тебя, а никого лучше и соблазнительней я просто не встречал, Тамара…

Наверное, это тысячный поцелуй за эту ночь, и снова меня захлёстывает жаром. Мы долго целуемся под фонарём, прижимаясь друг к другу, обнимаясь. Как и в прежние разы, Ксант и ещё один сопровождающий нас оборотень не вмешиваются.

«Ариан бы убил…» — думаю я, играя с языком Пьера, а он снова и снова проводит пальцами по спрятанной под подолом кружевной резинке чулок.

Горячие губы соскальзывают на шею. Пьер прижимается так сильно, что не понимаю, его ли дрожь сотрясает меня или моя собственная.

Он привлекательный, очень, но есть один момент, который нужно прояснить. Обязательно-обязательно, даже если стыдно об этом думать, не то что говорить. Пьер целует шею, а я, глубоко вдохнув, выпаливаю:

— Правда, что тебе нравится, когда тебя связывают и порют?

Отступив, Пьер усмехается и прячет руки в карманы.

— Да. Иногда. Очень. Хотя это и не является обязательным атрибутом. — Он склоняет голову набок. — Хочешь попробовать? У меня в городе квартира, там есть всё необходимое.

— Ты… серьёзно?

— Да. — Потемневшими от страсти глазами он внимательно следит за моей реакцией.

— Ксант… Ксант нас не пустит к тебе, наверное.

— Не имеет права: близость не обязательная, но допустимая часть свиданий по сумеречным обычаям, разве нет?

— Да, такое бывает. — Меня почти лихорадит, в груди то холодно, то жарко. И голос срывается. — Да, хочу попробовать.

Даже не верится, что я это сказала.

Из-за пробок такси едет ужасно медленно, и я всё больше волнуюсь, хотя Пьер обнимает меня и целует в плечо, сжимает похолодевшие ладони. Не понимаю, как он может миловаться, когда на переднем сидении с нами едет Ксант.

Квартира у Пьера в одном из самых крутых жилищных комплексов города. Когда в лифте, не тесном даже для троих, выясняется, что поднимаемся в пентхаус, я нервно усмехаюсь. Ксант бросает на меня неодобрительный взгляд. Надеюсь, Ариан не позвонит узнать, как у нас дела.

Возле двери Пьера у меня начинают постукивать зубы. Оба мужчины смотрят на меня странно.

— Стул вынести? — любезно интересуется Пьер.

— Да, было бы неплохо, — кивает Ксант.

У меня вырывается нервный смешок.

Прихожая Пьера размером почти с прежнюю мою квартирку, вся чёрно-золотая, немного подавляющая. И моё ало-белое отражение в огромном зеркале кажется странным и чужеродным.

— Минутку. — Скинув ботинки, Пьер вихрем проносится куда-то вглубь огромной квартиры и возвращается со стулом, выдаёт его оставшемуся в коридоре Ксанту и закрывает дверь.

Но не запирает.

— Ты в любой момент можешь уйти. — Пьер надвигается на меня. Внимательно разглядывает. Тянет с меня пиджак, и тот неохотно освобождает плечи. — А можешь остаться…

Пиджак падает к ногам под закрепляющий это событие поцелуй. Но сейчас во мне больше страха, чем страсти, и я ощущаю себя не на месте, запертой. Всё слишком быстро.

— Пойдём, — Пьер тянет меня сквозь просторные комнаты, озарённые сиянием ночного города, добирающимся даже на эти высокие этажи.

Спальня Пьера тоже огромная, и кровать большая, а изголовье и изножье в сквозных узорах. К таким удобно привязывать и приковывать.

— Если хочешь выпить. — Пьер немного нервно указывает на стеклянный бар с цветными бутылками и бокалами, а сам исчезает в комнате за раздвигающейся чёрной дверью.

Там щёлкает выключатель, и в спальне светлеет, теперь видны узоры из светодиодов на стене. Меня настораживает движение сверху, но это лишь отражение в зеркальном потолке.

Гнёздышко для сексуальных утех. Интересно, сколько женщин здесь побывало?

Пьер появляется с парой мохнатых красных наручников и стеком. Мне вдруг становится смешно до щекотки в животе. Видимо, что-то в моём лице выдаёт реакцию, и стек Пьер откидывает в свою тайную комнату.

— Начнём с мягкого. — Он приближается, покачивая наручниками.

Героически сдерживаю смех. Нет, невозможно представить Пьера в этих наручниках и меня, хлещущую его стеком. Обняв, Пьер гасит дурные мысли мастерским поцелуем. Я не слышу, как расстёгивается молния, запоздало ощущаю, как платье сползает шёлковой волной.

Отстранившись, Пьер стонет:

— Это даже лучше, чем я себе представлял.

И мне совсем не хочется прикрыться.

— Богиня…

Но эти его мохнатые наручники…

Приковав нагого Пьера к кровати, я не могу сдержать смех.

— Господи, прости, ты классно выглядишь, но… — бормочу сквозь выбивающий слёзы хохот, ударяясь лбом о мощную грудь Пьера. — Они мохнатые, мохнатые…

— Ну, извини, просто металлических у меня нет, они натирают запястья.

Я только сильнее хохочу:

— У тебя есть кружевные…

— Кружевные есть, — вздыхает Пьер и неожиданно обнимает меня рукой. Наверное, в лапу превратил, чтобы вытащить из мягкого кольца. — Хотя кружевами я предпочитаю пользоваться, как верёвками, но для этого нужна сноровка…

— О да, в этом опыта у меня вообще нет…

Закинув мою ногу себе на бёдра, Пьер уверенным движением обеих рук усаживает меня верхом, позволяя почувствовать через тончайшую паутинку трусиков, что смешки ничуть не умалили его желания. Да и судя по замутнённому страстью взгляду, он ещё думает о близости со мной, и его пальцы маняще скользят по кружевным узорам корсажа.

— Хороша, как же ты хороша, Тамара… — грустно произносит он, и я вдруг понимаю: он надеялся, что я разделю его страсть. — Просто слов нет… Жаль, я не встретил тебя раньше.

— Почему?

— Я мог бы завоевать тебя. И развить вкус к своим пристрастиям.

— Это вряд ли.

— Ни от чего не следует зарекаться. — Пьер поворачивается, роняя меня на кровать, придвигаясь, согревая жаром своего тела. — Жизнь великая шутница.

Он наклоняется, поцеловать, но я уже не так пьяна вином и желанием, чтобы не слышать голоса разума: «Вы мало знакомы для близости, нельзя, это плохо, хорошие девочки так себя не ведут, это непорядочно, это ужасно — лезть в постель к малознакомому мужчине». С болезненной ясностью я понимаю, что момент упущен, и я не могу это всё переступить. Если только не волью в себя прорву вина, но и вина не смогу выпить, понимая, что это лишь повод для распущенности… а с Арианом меня такие вопросы не мучили.

— Давай просто поспим вместе. — Подставляю губам Пьера лоб. — Это тоже своего рода близость и проверка отношений…

По напряжённому телу Пьера пробегает дрожь.

— Хорошо, — сипло выдыхает он. — Если ты так хочешь — так и будет.

Кого выбрать? Кого? Кого? С этими вопросами время ползёт мучительно медленно. Даже солнце поднимается быстрее, заливая огромную спальню холодными пурпурными красками.

Пьер лежит на боку, подперев щёку рукой, и не таясь рассматривает меня всю эту полную вопросов ночь. И вопрос, не стоило ли поддаться страсти, проверить, как мы совпадаем в постели, тоже мучает: вдруг близость позволила бы определиться, понять? Хотя то, что я на неё не согласилась, тоже что-то да значит.

— Думаешь о выборе? — тихо спрашивает Пьер.

Киваю.

— Понимаю, как тебе тяжело… — Он очерчивает пальцем моё выглядывающее из-под одеяла плечо.

— Откуда?

— Ой, ну ты правда думаешь, что меня не пытались женить?

— И на мне, наверное, тоже принуждали.

— Мне предстояла поездка в Париж на сделку, и я был, конечно, страшно зол смене планов. Пока не увидел тебя.

— Пытаешься склонить чашу весов в свою сторону?

— Не без этого, но я говорю правду.

— Спасибо.

— За что? — Недоумение идёт его красивому лицу.

— За то, что ты такой милый. Это очень важно и встречается реже, чем хотелось бы.

— Милый и одинокий — классика жанра. Нет, ты не подумай, я не давлю на жалость, но меня так часто называют милым, что это уже… мм, странно. Я же должен быть страшным и ужасным волком, хищником, охотником, ам-ам.

— Охотник, а может, поймаешь что-нибудь съедобное?

— О, это только если заказать, я как-то не планировал сюда приходить и о холодильнике не позаботился. — Пьер поднимается, сверкнув многоярусными кружевами чёрных трусов и моим кривоватым портретом на спине. — Какое упущение…

— На Ксанта тоже закажи, он, наверное, голодный.

— Ах, ах, заказать на него, значит, и пригласить на завтрак? Какой позор на мою умудрённую опытом голову.

— В смысле? — Не могу не любоваться его полными грации и силы движениями, игрой мышц, пока он откапывает в груде своей одежды телефон.

— По запаху в квартире он поймёт, что между нами ничего не было, и для меня… Впрочем, наверное, это лучше будет смотреться, когда ты меня не выберешь.

Холодок поселяется в груди. Я позволяю Пьеру выйти в соседнюю комнату.

— Пьер! Почему ты думаешь, что я тебя не выберу?

— Ты весь вечер провела со мной таким милым, красивым и соблазнительным, легла в мою постель, но всё же не выбрала… Да, я хочу сделать заказ на доставку еды…

Закрыв глаза, слушаю немного усталый голос Пьера, и все мысли похожи на белый шум. Я устала думать.

— Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры…

— …Навстречу северной Авроре, звездою севера явись, — на автомате отвечаю Ксанту и открываю глаза. В гостиничном номере темно, свет падает в приоткрытую дверь, очерчивая изножье кровати и комод.

— Молодец. — Ксант протягивает халат. — А дальше знаешь?

— Нет.

— Жаль. В общем, у тебя минут десять. Девчонки тебя нарядят, покормит Ламонт, так что с тебя только умыться и одеться. Вперёд, время пошло.

И он уходит, закрывает дверь, позволив спальне погрузиться во тьму. Кто же так будит?

Мысленно ворча, я поднимаюсь и ощупью пробираюсь в санузел.

Ксант странный. Вроде Ариану родственник и даже друг, а легко отпустил меня к Пьеру, ещё и подначивал того на завтраке, что соблазнение не состоялось и надо было меня привязывать и пороть в воспитательных целях, ведь есть чем и теперь это даже модно. И мне Ксант ни слова не сказал о неподобающем поведении, а ведь всю прогулку мы с Пьером останавливались целоваться и облапывать друг друга.

Будто Ксанту всё равно, кого я выберу. Или он считает, что избрать Ариана невозможно? Конечно, Ариан не заявлял о желании за меня состязаться, а выбрать надо из состязающихся и проходящих испытания, и всё же… всё же по поведению Ариана кажется, что надежда есть.

Или только кажется?

Слишком много вопросов, слишком много неясного.

По дороге в салон я не выдерживаю.

— Ксант, я тебе не нравлюсь?

— Мне не нравится, как ты влияешь на Ариана. Не хочу, чтобы он сорвался на Пьере или других женихах и погиб от отката лунной силы. Если смотреть с этой точки зрения, я предпочёл бы, чтобы Лутгард сразу на тебе женился или убил, так было бы проще.

Дыхание перехватывает, и я отвожу взгляд на проносящиеся мимо витрины. Ксант проезжает на красный.

— Очень откровенно, — замечаю я.

— Я больше оборотень, чем может показаться. Меня бесит лживость Сумеречного мира, любите вы, люди, запудрить мозги и приветливо улыбаться, кипя от ненависти.

— С оборотнями такое тоже бывает.

— В семье не без урода. — Он резко тормозит у «Прекрасной хищницы». — Всё, иди, времени в обрез из-за твоей любви поспать.

И вроде недолюбливает, но дал выспаться, будто почуял, что ночью с Пьером я не сомкнула глаз.

Когда выхожу на крыльцо салона, у Ламонта вспыхивают глаза и приоткрывается рот. Понимаю его, сама в восторге от белоснежного мерцающего платья, обтягивающего фигуру. Белоснежное манто обнимает плечи, и ожерелье Амата сверкает, точно бриллиантовое.

— Ты великолепна. — Ламонт подскакивает, ловит мои руки и покрывает их поцелуями. — Прекрасна, чудесна, великолепна, ты как видение, фея. Прекрасна, как сама луна.

В груди теплеет от этих восторгов.

— Тебе тоже очень идёт костюм.

Ламонт в белом смокинге, с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами похож на кинозвезду, хоть сейчас на алую дорожку.

— Тамара… — выдыхает он и снова хватается за мои руки, целует. — Чудо!

Короткий путь до его белого внедорожника он осыпает меня комплиментами, помогает сесть. Поймав ногу в босоножке со стразами, целует лодыжку.

— Бесподобна!

Страшно пускать его в таком шальном состоянии за руль. И опасения не напрасны: заглядевшись на меня, он чуть не врезается в маршрутку у светофора, а потом пропускает парковку, и приходится ехать по объездной, чтобы попасть на огороженное для нас место.

Сегодня я смелее вхожу в ресторан: теперь это место не только моё и Михаила, но и моё и Пьера, моё и Ламонта.

Хостес сопровождает нас по роскошной мраморной лестнице. Опираясь на руку улыбающегося во все великолепные зубы Ламонта, я поднимаюсь с царственной неторопливостью, противоположной неловкости моих визитов с Михаилом, когда среди этой роскоши я казалась себе самозванкой.

Окидываю взглядом верхний зал. И замираю: Михаил сидит за вчерашним столиком с женой и пожилой парой. Судя по сходству черт лица — это её родители. Михаил сидит практически спиной к лестнице.

Повинуясь мягкому движению Ламонта, прохожу дальше. Нас ведут ко вчерашней ложе-полумесяцу. Фактически — под прямой взгляд Михаила.

Стоит некоторых усилий не оглянуться, когда проходим мимо, но когда усаживаемся, и Ламонт в очередной раз покрывает мои нервно вздрагивающие руки поцелуями, я не выдерживаю ощущения тяжёлого взгляда и чуть поворачиваю голову: Михаил смотрит на меня, и от напряжения у него дрожат желваки.

Окидываю взглядом Ламонта: он выше Михаила, со скульптурно красивым лицом, натуральный блондин и цвет глаз изумительно зелёный. Да он божественно красив! Оглядываю зал: на него женщины пялятся почти неприкрыто. Даже жена Михаила повернулась и трепещет ресницами.

А сам Михаил на фоне Ламонта выглядит мелко и как-то блекло.

Ну кто там говорил, чтобы цену себе не набивала? Ничего не могу с собой поделать: отворачиваюсь от Михаила и улыбаюсь Ламонту. Вхожу во вкус.

— Средне прожаренный стейк, овощи и вино? — уточняю я.

— А как ты догадалась?

— Ты же оборотень. — Улыбаюсь шире.

Михаил продолжает прожигать меня взглядом. Ну и пусть.

— Так значит, ты сбежала из дома? — Ламонт подливает мне вина.

— Да. — Подхватываю бокал и покачиваю. То, как медовая сладкая жидкость сползает по стенкам, действительно завораживает, особенно когда поверх неё любуешься на красивого мужчину. — Только странно, что я тебе об этом рассказываю. Это что-то вроде моей тайны. Было.

Сладость вина согревает язык, горло. Взгляд Ламонта скользит по мне физически ощутимо, он словно каждую секунду пытается объять меня им, убедиться, что я всё так же хороша, как и мгновение назад.

— Почему? — Ламонт тоже отпивает вино. — Насколько знаю, в Сумеречном мире разрыв с семьёй не настолько критичен, как у нас.

— Стыдно. — Пожимаю плечами, меховое манто соскальзывает, и у Ламонта перехватывает дыхание. Мои щёки заливает горячим румянцем, но не от стыда за его мысли, а от удовольствия… да, мне понравилось, что мной восхищаются.

Скосив взгляд, успеваю заметить, как жена отчитывает Михаила, махая в нашу сторону. А, прилетело за то, что пялится по сторонам. Так он не только пялится, он ещё и руки распускает.

Но из этих мыслей я падаю в плен зелёных глаз Ламонта и возвращаюсь к мыслям о семье.

— У нас тоже позорно, когда тебя выгоняют из семьи.

— Скоро у тебя будет большая надёжная семья. — Ламонт сжимает мою руку. — Одиночество подходит к концу.

Мурашки пробегают по спине, я улыбаюсь несколько нервно:

— Почему ты думаешь, что я одинока?

— Это видно по глазам: одинокая и потерянная. Я поэтому прежде не расспрашивал о семье: показалось, у вас какой-то конфликт.

— Мои родители могли умереть.

— И всё же мне показалось, что дело не в смерти. Когда родителей теряют, вид других семей может вызвать тоску, но тебя наши дружные отношения… скорее удивляют. Словно ты не понимаешь, как можно быть такими близкими.

— Это так заметно? — спокойная интонация даётся с трудом.

— Только при должной внимательности и попытках понять. — Ламонт пробирается под мою ладонь и ловко переплетает наши пальцы. — Надеюсь, твоим домом станет моя стая. Но буду рад, даже если дом ты обретёшь не со мной, главное — чтобы твои глаза не были такими грустными.

Да женихи надо мной издеваются: мало того, что все красавцы, как на подбор, так ещё один милее другого. Стаи оборотней, похоже, кладезь прекрасных мужчин. Вот они где все попрятались!

Идеи справедливого распределения, которым следует Ариан, заразительны: погуляв с Пьером, я не могу не пригласить Ламонта. Он отвечает восторженным взглядом, словно это предложение — обещание выбрать его. И, накинув на меня манто, обхватывает за талию.

Сопровождаемые злобным взглядом Михаила, мы покидаем ресторан.

— Жутко представить, сколько стоит всё это освещение, — замечает Ламонт в сторону многочисленных фонарей, гирлянд и светящихся витрин и вывесок.

— Здесь нет такой прекрасной луны.

— Что верно, то верно. — Ламонт крепче прижимает меня к себе. — Белый тебе к лицу.

— Намекаешь, что я неплохо бы смотрелась в вашей стае?

— Я прямо об этом говорю: ты была бы украшением моей семьи.

— Но вы предпочитаете ходить в волчьем облике.

— И ты была бы единственной богиней человеческой красоты. Конечно, в то время, которое жила у нас. Ты же наверняка захочешь вести дела в Сумеречном мире.

— А ты?

— Ради тебя я готов хоть в Солнечный мир уехать.

— Громко сказано.

Остановившись, Ламонт меня притягивает, скользит ладонью между спиной и манто.

— Тамара, не знаю, какими глупостями забита твоя голова, но точно говорю: ты шикарная женщина. Ради таких сражаются, даже если они не обладают лунным даром. А ты шикарная женщина и жрица, ты… как бриллиант. Нет, просто бриллианты на самом деле не так дороги, скорее, как красный алмаз — самый редкий и дорогой камень мира. За тебя даже состязаться — счастье, а уже если выберешь…

Умом-то не верю, что настолько хороша, но послушать об этом очень и очень приятно. А когда пламенная тирада заканчивается поцелуем, приятно вдвойне.

Ламонт предусмотрительнее Пьера: мы гуляем по центру, сидим на скамейках, болтаем, бросаем монетки в фонтаны, любуемся подсветкой величественных старинных зданий и целуемся-целуемся-целуемся, точно подростки, но остаёмся так близко от ресторана, что когда я жалуюсь на усталость, Ламонт подхватывает меня на руки и через пятнадцать минут ставит перед своим автомобилем.

Наш поцелуй прерывает хлопок ресторанной двери: это Михаил, волокущийся за женой и её мрачными родителями. Но Ламонт, взахлёб целующий меня, не даёт отвлекаться, и я расслабляюсь в его руках, позволяю прижать себя к дверце пассажирского места. Целоваться Ламонт умеет, и я не могу различить, что говорит интересующее семейство.

Когда Ламонт отпускает, на крыльце уже пусто. Его губы пылают, глаза мерцают зелёными звериными зеркалами, а пальцы, скользящие по моим вискам, скулам подбородку и губам дрожат от страсти. Ламонт крепко прижимается ко мне, не оставляя сомнений в своём желании.

— Слишком соблазнительная, — шепчет он. — И с каждым днём всё слаще.

— Что?

— У тебя очень привлекательный запах. Как у женщины. И чем ближе к овуляции, тем он заманчивее. Я бы хотел быть рядом в этот момент.

Лицо обжигает прилившей кровью. Ох, не зря меня Ариан «Антикобелином» обрабатывал.

— Не смущайся. Это достоинство, а не недостаток. Твоему мужу очень повезёт.

— Так он привыкнет… наверное.

— Вряд ли. — Ламонт оглаживает мои плечи, снова пристально ощупывает взглядом миллиметр за миллиметром, словно пытается впечатать мой образ в память. — Я бы очень хотел, чтобы ты выбрала меня и дала возможность это доказать.

Я нервно улыбаюсь. Судорожно вдохнув, Ламонт запрокидывает лицо к небу. Коротко сжав мои плечи, оттягивает от машины и открывает дверцу.

— Поехали, пока я не потерял контроль.

Весь путь он пристально смотрит на дорогу и покусывает губу. А я любуюсь: красавец ведь. Хоть сейчас на обложку журнала. И торс у него роскошный, это даже костюм не скрадывает.

На парковке возле гостиницы Ламонт заглушает мотор и придвигается ко мне. Очерчивает скулу. Медленно наклоняется, следя за выражением лица мерцающими зелёными глазами.

Глубокий, подчиняющий поцелуй ввергает в трепет, я выгибаюсь, впиваясь в мягкие волосы Ламонта, упоённо целуя его, и его рука сжимает грудь, скользит ниже, под подол. Он не Пьер, равнодушен к кружевам на резинках чулок, сразу проникает к цели, ласкает сквозь сеточку трусиков, вторя танцу языка в моём рту, и меня захлёстывают волны жара. Царапая сидение, сжимая волосы Ламонта, я задыхаюсь от судорожных волн удовольствия, и он склоняется, целует мою шею и грудь, продолжая двигать пальцами, пока я не сдаюсь с томным хриплым стоном. Меня трясёт от полученного удовольствия, от самого факта, что я его получила так.

— З-зачем?

— Не мог оставить девушку после вечера со мной неудовлетворённой, — шепчет на ухо Ламонт. — И считай это обещанием горячих дней и ночей.

Он запечатывает обещание поцелуем и вылезает из машины, чтобы проводить до дверей в гостиницу. Весьма кстати: ноги меня не держат.

Растерянная, иду за ним. Нас нагоняет Ксант. Я жгуче краснею, понимая: случившееся он видел, ну, в крайнем случае, понял по запаху.

И я крайне благодарна, что он об этом не упоминает: я бы сгорела со стыда. И, привалившись к двери в мою комнату, я продолжаю краснеть.

Сначала казалось, идея выдать меня за оборотня по моей доброй воле бредовая, потому что я не захочу замуж ни за кого из этих мохнатых. Потом казалось, что стаи подсунули мне бракованных мужчин, а теперь глаза разбегаются: они же все классные.

Ну, может, и не все, но после двух свиданий я вся запутанная, что же будет дальше?

И ещё… кажется, мне интересно посмотреть на Дьаара в реалиях Сумеречного мира. Как здесь покажет себя молчун и неистовый хищник?

Тёмно-зелёное кружевное платье, обтянувшее шею, грудь и бёдра, ниспадающее к щиколоткам свободными складками, но оставившее голой спину, наводит на мысль, что наряды на свидания подобраны обдуманно: к Пьеру алое и кружева — страсть. Для Ламонта белое — ведь в его стае поклоняются белому цвету. А стая Дьаара любит холмы, поэтому я в зелёном. А на руках — тяжёлые браслеты из белого золота, как напоминание о луне. Волосы на этот рез мне заделывают ассиметричной ракушкой, выведя завитые пряди на плечо и грудь.

— Как всегда прекрасно, — выдыхаю я и поочерёдно улыбаюсь отражениям моих фей.

— О, такой материал трудно испортить, — отмахивается брюнетка.

— Испортить можно что угодно.

Она отвечает заливистым смехом и выводит меня на улицу.

Почти сразу подъезжает на джипе Ксант. Дьаар выпрыгивает с переднего сидения: статный, грациозный, в костюме в тонкую полоску он кажется крупнее и солиднее. И в нём намного больше волчьего, чем в Пьере и Ламонте: прямо хищник-хищник. И в этом особое очарование.

Дьаар улыбается, протягивает руку, но когда вкладываю пальцы в его ладонь, он тянет её вверх, приглашая меня прокрутиться.

— Хороша, — выдыхает он. — Теперь понимаю пристрастие сумеречных женщин к платьям.

Джип слишком высок, чтобы залезать в него в платье, и Дьаар, поняв это, легко подхватывает меня на руки. Мышцы у него твёрдые, как сталь. Он шумно втягивает воздух у впадинки за ухом, и это напоминает, как точно так же ночами меня нюхал Ариан…

Оказавшись на заднем сидении напротив меня, откинувшись на дверцу, Дьаар меня разглядывает. Отблески огней пробегают по его сосредоточенному лицу, приоткрытым влажным губам, отражаются в глазах зелёным. А на меня накатывают волны смущённой красоты: взгляд Дьаара раздевает. Но, странно, меня это не оскорбляет, даже… приятно. Совсем с ними зверею.

На стоянке ждёт огороженное место. К счастью, хостес другой, а то было бы неловко.

Дьаар, помедлив, предлагает руку. Интерьеры и людей он окидывает короткими охотничьими взглядами, словно прикидывает, как в случае чего нападать и обороняться. Идёт высоко вскинув голову, расправив плечи. Просто альфа-самец. Наверное, он себя таким и чувствует среди людей, каждого из которых ему убить легко, как плюнуть.

Наверху приоткрывший рот Михаил и его спутница-блондинка не заставляют меня замедлить шаг: царственность Дьаара заразительна.

Усадив меня на привычное место, он опускается на диванчик напротив, чуть наклоняется вперёд. Выложив меню, официант почтительно отступает: поведение Дьаара действует на всех.

— Тамара, я не разбираюсь в сумеречной кухне, закажи что-нибудь сама. — Дьаар улыбается. — Можно даже не стейк.

— А почему ты думаешь, что я закажу стейк? — Меня опаляет гневный взгляд Михаила.

— Спрашивал совет у Ксанта, и он сказал, что все едят стейки.

— А тебе не нравится быть как все?

Он прищуривается, пробегается пальцами по моей скуле и слегка надавливает на кончик носа:

— Верно подмечено.

— Может, ты и поговорить не прочь? — Сцепляю пальцы. — Какие тайны раскроешь на этой встрече?

— А на сумеречных свиданиях принято делиться секретами?

— Принято лучше узнавать друг друга.

— Ну, обо мне ты знаешь достаточно. А я с удовольствием узнал бы о тебе, женщина-загадка.

Невольно улыбаюсь, хотя говорить о себе не слишком хочется. Впрочем, пара бокалов вина — и даже об этом можно поболтать.

— Не так-то много я о тебе знаю. — Утыкаюсь в меню. — На самом деле, о тебе как о личности я знаю всего три факта: ты великолепный охотник, ты молчалив, а ещё достаточно смел, чтобы броситься в огонь для спасения чужих оборотней.

— Это не так уж мало. Больше, чем знает обо мне большая часть моей стаи.

— Но этого слишком мало, чтобы выбрать себе спутника жизни.

— Ну, с точки зрения оборотней я бы так не сказал: я надёжен, силён. И, как ни крути, из правящего рода и всегда могу рассчитывать на личный холм, отряд охотников и жирный кусок общего пирога.

— Тогда почему не женат? Такой завидный жених…

Улыбнувшись, Дьаар бросает убийственный взгляд в сторону — ту самую, где сидит Михаил. Оглядываюсь: тот отвернулся, а его блондинка шипит, нервно взмахивая рукой.

Пристальный взгляд Дьаара обращается на меня.

— Не нашёл достаточно интересной женщины.

— Значит, я интересная?

— Конечно, — неожиданно мягко улыбается он. — Иначе я бы здесь не сидел, будь ты хоть тысячу раз жрица.

Официант с вопросом о заказе нарушает наш странный разговор.

Руки Дьаара при всей его силе могут быть удивительно мягкими. Ведя меня по мерцающему огнями городу, он то и дело поглаживает мою ладонь или подносит пальцы к губам и целует. С ним, молчуном, я говорю удивительно много о достопримечательностях и человеческой жизни, о которой Дьаар знает потрясающе мало.

Прохожие засматриваются и на него, и на меня. Но стоит Дьаару глянуть на слишком пялящихся мужчин, как они чуть не спотыкаются, обходят нас стороной.

— Забавно ты с ними управляешься, — усмехаюсь после очередного побега любителя поглазеть.

— Они чувствуют мою звериную натуру. Это странно: у нас считается, что люди утратили дар видеть даже свою сущность, не то что чужую.

Неловко ставлю ногу, и лодыжка стреляет болью. Дьаар подхватывает меня молниеносно, и я утыкаюсь в его грудь, сдерживая стон.

— Ты в порядке? — спрашивает он в макушку.

— Ногу немного больно, но это пустяк. Хотя вряд ли смогу идти.

— Это не проблема, ты лёгкая, как пушинка. Где живёшь?

И меня посещает дерзейшая мысль: а донесёт он до гостиницы? Это ведь пара километров… Коварно улыбаясь в ключицу Дьаара, начинаю объяснять маршрут.

Дьаар лошадь, а не волк: доносит, не запыхавшись. Кажется, у него ни капельки пота не выделяется. Это вообще как? Я не настолько пушинка. И получается, если они такие сильные… да женихи могли меня по городу до полусмерти уходить!

Изумлённо разглядываю поставившего меня на крыльцо Дьаара. Он усмехается:

— Впечатлил?

— Даа, — тяну я. — Это действительно мощно.

Касаюсь его лба, пробираюсь пальцами за воротник рубашки, ныряю под мышки и ощупываю спину под пиджаком: сухо. Ни капли пота. Снова заглядываю в лицо.

— Сильнее меня только отец, но когда его время придёт, и мы с братьями сойдёмся на арене, чтобы определить следующего вожака, не будет иметь значения, к какой линии наследия я принадлежу. Будет важна только сила, и её у меня достаточно. — Дьаар притискивает меня к себе, и дыхание перехватывает. Я точно пойманная бабочка. — Прекрасная жрица…

Он очерчивает мои губы пальцем. Резко меня наклоняет, заставляя судорожно вдохнуть, и припечатывает вдох поцелуем. Ласка губ и языка Дьаара подавляет, каждое движение, пока он выпрямляет меня, полно желанием подчинить, завладеть, навсегда сделать своей. И от этого жутко, но где-то внутри — тревожно-приятно. С ним не придётся думать, не придётся решать, он будет стеной и опорой, он навсегда определит, как мне жить…

И это ощущение, этот прочувствованный посыл вынуждает задуматься: а чего я хочу от брака? Чувство защищённости и детей — это да, но что помимо этого?

В номере, свернувшись калачиком, касаясь припухших от яростного поцелуя губ, я снова пытаюсь понять, кто станет лучшим мужем. Но даже когда лиловый свет заката проползает сквозь щель между штор, я не знаю ответа на этот вопрос.

По-прежнему не знаю.

Просыпаюсь я раньше, чем надо для сбора на свидание. Последнее свидание, после которого ждёт сражение на арене.

От нечего делать включаю новости, но Сумеречный мир не радует: преступления, политические дрязги, мрак-мрак-мрак… И даже на супер-пупер кабельных каналах посмотреть нечего: фильмы все не сначала, и не понять причин их беготни, слёз и смеха.

Отбросив пульт, наблюдаю в окно, как на город опускаются сумерки, а он в отместку им зажигает огни.

— Не спишь? — уточняет Ксант.

Вздрогнув, оборачиваюсь: он стоит, склонив голову набок и сунув руки в карманы.

— Разве не заметно? — сипло отзываюсь я.

— Ты не двигалась, не моргала и не заметила, как я подошёл. Это очень похоже на сон с открытыми глазами.

— Я просто думала… Как считаешь, кого мне выбрать?

Ксант усмехается и качает головой:

— Это, красавица, ты должна решить сама. А то не срастётся с мужем, и я виноват останусь.

— Но я не знаю, кого выбрать, — в голосе прорываются слёзы.

— Мысленно выбери любого и прислушайся к себе. Если понравится без возражений, его и хватай. А если что-то не то, выбирай следующего. И так пока женихи не кончатся.

— Ты так же себе женщину искал?

Снова усмехнувшись, Ксант разворачивается к двери:

— Собирайся, девочки ждут свою любимую куколку.

А я думала, он посоветует Ариана…

Маленькое чёрное платье, чулки с кружевами, манто из чернобурки, ожерелье и серьги с жемчужинами, словно маленькие луны… какое это имеет отношение к Лерму и его стае? Какая-то дисгармония в этом наряде, в отличие от чутко подобранных к женихам предыдущих.

Но отражение шикарное. Главная по красоте с умилённым выражением поправляет петельку волос в коконе.

— Прелесть ты наша, как жаль, что у тебя так мало женихов.

Да мне и столько много.

— Спасибо, — привычно благодарю я отражения девушек, и меня выводят на крыльцо.

Ариан отталкивается от белого кабриолета и идёт навстречу. Колени дрожат, дрожь пробегает по всему телу. Улыбаясь, я вкладываю руку в ладонь Ариана. Он целует кончики пальцев, обхватывает меня за талию и ведёт за собой.