Волчица лунного князя

Глава 34

— Тамара, не хочу сомневаться в твоём решении, но…

— Мне нравится туда идти. Впрочем, — я практически валюсь на полевую траву и прикрываю пылающее лицо рукой, — полежать тоже рада.

Двухчасовое блуждание по полям даёт только гудящие ноги, сбитое дыхание, пот — одним словом, усталость.

— А что ты пожелала? — Ариан вытягивается рядом, утыкается влажным носом в локоть, щекочет дыханием. — Перед тем, как мы пошли…

— Чтобы всё было в порядке.

Со вздохом Ариан перекатывается набок.

— Что-то не так?

Но в ответ лишь молчание.

Жёсткая шкура приятно пружинит под пальцами, я чуть надавливаю между рёбер, и Ариан ёжится, точно от щекотки. Повторяю строже:

— Что-то не так?

— С одной стороны, «всё в порядке» — это очень хороший вариант. А с другой — я уже не знаю, что делать. Вот правда.

— Что, привык всё решать рявканьем с высоты трона?

— Я привык рассуживать подданных по экономически-территориальным вопросам. И единственного убийцу, которого мне пришлось провести через княжеский суд, поймали на горячем. Я макро-экономист, а не следователь.

— У тебя всё получится.

Влажный нос утыкается в шею, мохнатое тело приваливается к боку, окутывает теплом.

— Тамара… — сиплый голос на ухо, шершаво-мокрое скольжение волчьего языка по мочке.

— Ариан, прости, конечно, но давай такие вещи ты будешь делать в человеческом виде.

Тявкающий смех сотрясает его. Ариан ловко поднимается, нависает надо мной, закрывая огромную луну, но она всё равно светит, прошивает его навострённые уши серебристым сиянием.

— Что, уже и просто полизать тебя нельзя? — насмешливо уточняет он, но в голосе чувствуется усталость.

— Как убийцу поймаешь — хоть всю оближи.

— Даже в волчьем виде? — Ариан обдаёт моё лицо горячим дыханием.

— Да.

— Это щекотно.

— А ты сначала поймай.

— Ж-жестокая… — Вскинув морду, Ариан пристально смотрит в сторону, шевелит ушами. — Пора идти, нас хватились.

Но я не слышу ничего, кроме шелеста травы, и, приподнявшись на локте, вижу лишь поле с редкими купами деревьев.

— Услышал их или почуял? — Пропускаю белую шерсть между пальцев, ухватываюсь за мощный загривок.

— И то и другое.

— Тогда почему убийцу не чувствуешь?

— Потому что он разлил в доме паяльную кислоту и ещё какой-то химикат, я уловил смутные запахи на подходе к дому, но там слишком воняло животными. Честно говоря, обоняние у меня только теперь восстановилось.

— Зачем ты меня обманул? — Стукаю мохнатую и слишком твёрдую грудь.

— В чём?

— В том, что ты собирался идти по следу убийцы.

— С помощью амулета, амулет-то у нас в хорошем состоянии, не то что был мой нос. Только ты его не стукай, ладно?

Соблазн велик, но я, усмехнувшись, потираю короткие шерстинки на переносице. Блаженно жмурясь, Ариан подстраивается под движение моей руки, сопит в ладонь.

Потерянный вопль Васи разносится над полем:

— Тамара, Тамарочка!

Обхватив Ариана за шею, выдыхаю на ухо:

— В следующий раз делись со мной трудностями, я же твоя… любимая волчица.

Руки соскальзывают по шерсти, я раскидываюсь на траве. Склонив голову набок, Ариан внимательно меня оглядывает:

— Сейчас одна из моих главных трудностей — никого из них не покусать.

— Тамара!

Ко мне по полю спешат все гости вчерашнего вечера, даже Катя.

— А вот Лерм здесь очень даже кстати, — ворчит Ариан.

Но прежде, чем он успевает накрутить хвост вновь провинившемуся вожаку, со стороны деревни долетает тоскливый вой. Мы, не сговариваясь, бросаемся туда.

Над поселением бьется оранжевый свет, трещит огонь, бешено ревут коровы, визжат свиньи, курицы носятся по дворам, скачут даже по крышам, разбрасывая перья.

Следом за Лермом Ариан бросается в эту какофонию звуков и бликов. Сердце проваливается в пятки, дыхание перехватывает, я кидаюсь следом, но меня перехватывает Ламонт.

— Тамара, стой…

Вася закрывает от меня обзор.

Огонь — одна из стихий, с которыми не справиться лунным даром. Какого дьявола Ариан помчался туда?! Что за княжеская самоотверженность? Пусть Лерм всех вытаскивает, это его стая!

— Остановите! — взвизгиваю я. — Остановите его!

Ламонт крепче прижимает меня к обнажённому торсу, и дыхание перехватывает от давления его руки.

— Я сейчас, Тамарочка. — Вася в прыжке обращается волком и припускает за скрывшимся между домов Арианом. Стоявший ближе всех к поселению Дьаар ныряет за ними.

— Да идите же туда! — Трясу кулаками я.

— Тамара, там огонь, — со священным ужасом бормочет Катя.

Мои ноги болтаются в воздухе. Без опоры так страшно, и рядом всё громче ревёт пламя.

— Воды, воды! — кричит кто-то.

— А ну отпусти меня немедленно! — Подтянув ногу, резко ударяю по колену Ламонта.

Охнув, он ослабляет хватку, и я выскальзываю из мощных рук, отскакиваю, рыча и скалясь.

— Туда! — Глядя в глаза Ламонту, рявкаю я разрывающим грудь рыком и указываю на домишки и лижущий их огонь. — Туда живо пошёл и помог!

На его бледном лице мелькают рыжие отблески пламени.

— Пошёл! — рычу я, действительно рычу.

Что-то меняется в выражении лица Ламонта. Кивнув, он трусцой направляется в поселение.

А я перевожу взгляд на Пьера и повторяю:

— Туда! Помогай! — Это тоже рык.

От напряжения сводит пальцы, в них будто проскальзывают электрические разряды. Ощущение, что по всему телу проносятся потоки пламени, водовороты и закручиваются спирали ураганов. На лоб будто давит что-то невидимое, проламывается в мозг, и лицо вдруг озаряет падающий сверху яркий свет. Но когда запрокидываю голову, свет следует за ней. У меня просто светится лоб.

— Ух ты, никогда не видела… — выдыхает Катя.

Пьер всё же бежит помогать. Прикрыв личный налобный «фонарик», кидаюсь к поселению. Там трещат загоны. К вереску зверья примешиваются голоса. Перепуганная скотина и дети в человеческом и волчьем облике срываются в поля, мечутся. Тысячи искр взвиваются к равнодушной луне, оседают на крыши… и местами они занимаются пламенем, потому что некоторые крыши из соломы.

Густой дым тянется с крыш, оседает между домами серым пологом. В расцвеченной искрами глубине кричат. Там Ариан. И я — на самой границе этого кошмара, и хочется биться о стену торчащего рядом загона. Дым стекает с крыш, лезет между домов и выползает в поле.

— Надо помочь! — растерянно поворачиваюсь к Кате.

Луна озаряет её белое лицо с огромными от ужаса глазами, в глазах пульсирует рыжие блики.

— Наша звериная сущность боится огня, — зубы Кати стучат так громко, что слышно сквозь треск и крики. — Панически, мы… мы при пожарах голову теряем от страха.

Тогда какого чёрта остальные побежали в огонь? Что они там делают?

Поворачиваюсь к горящим домам. Бах! Над ухом взвизгивает воздух, опаляет. Сзади сухо щёлкает, и в плечо стукает щепка. Оглядываюсь на Катю — Бах! — и горячий визгливый воздух опаляет предплечье, что-то мелкое бьёт в затылок.

Катя моргает. Тоже оглядывается. Ноги подгибаются, и я приседаю. Бах! В сумраке вспыхивает искра выстрела, над головой просвистывает, и на макушку приземляется выбитая из стены щепка.

Обалдеть! В меня стреляют третий раз подряд, а попасть не могут. Вот это амулет, вот это штуку дали поносить!

— В нас стреляют? — растерянно уточняет Катя.

А вот у неё защиты нет. Схватив её холодную лодыжку, взываю к невидимым силам, и туман уносит Катю на Землю. Надеюсь, убийца не со жрицей, а то как бы за Катей не переметнулся…

Снова рядом взвизгивает пуля. А я ведь не шевелилась, и лоб светится — идеальная мишень. Что ж, я в условном танке, с моим амулетом пули не страшны, огонь тоже пусть утрётся, пойду… пользу свей удачей приносить: вывести там кого-нибудь и подальше от убийцы. Ну как минимум надо предупредить Ариана, что наша цель близка. И убедиться, что с ним всё в порядке. А к огню близко подходить не буду, если что — сразу на Землю, да и убийца в дыму моего перемещения не заменит, останется здесь караулить.

Глубоко вдохнув, натягиваю майку на лицо и, наклонившись, забегаю в дым. Глаза обжигает, и слёзы заволакивают всё, но даже без них, даже с фонариком на лбу, почти ничего не видно.

— Раз-два, раз-два, раз-два, — мерно доносится из грохочущего дымно-оранжевого сумрака. — Раз-два, раз-два…

В свете моей налобной метки вспыхивают зелёные искорки глаз многолапого существа.

— Раз-два, раз-два, шевелите лапами, — командует сквозь треск и рокот знакомо-незнакомый голос.

Следом за первой парой глаз вспыхивают новые зелёные искорки. Шеренга из восьми волчат марширует строем сквозь разреженный у земли дым. Все они перемазаны сажей, шкурки слиплись, а выражения мордочек какие-то отупелые, но идут к выходу из селения целенаправленно, уверенно.

— Раз-два, — следом ползёт Вася. — Раз-два.

Голос непривычно командный, с жёсткими модуляциями, но, кажется, это и действует на зверят, словно гипноз, заставляя перебирать лапками.

Только идут они аккурат на убийцу. Но не назад же их отправлять!

Открываю рот предупредить, и горло обжигает. Кашель сотрясает меня, сердце заходится, в голове бьётся мысль: «Как волчата могут тут дышать?»

Ухватившись за мокрый нос, опять обращаюсь к неведомой силе, чтобы отправить ребёнка в Сумеречный мир, но носик продолжает холодить ладонь. Сквозь слёзы плохо видно, но, кажется, переносящий между мирами туман, смешиваясь с горячим дымом, теряет свойства.

Проклятье!

— Раз-два, раз-два, — продолжает рокотать Вася. И я отступаю с их пути.

— Вася, Вася, там стреляют, вы осторожнее, ладно!

— Раз-два, раз-два. — Он машет руками, показывает на рот, и я понимаю: ему нельзя останавливать команды, иначе потеряет контроль над детьми.

Прокашлявшись, ползу за ними. И вдруг нестерпимо хочется ползти в противоположную сторону. Нащупываю под майкой амулет — тёплый. Ох, надеюсь, он понимает, что гибель волчат и Васи — это не то, что я подразумевала под пусть «всё будет в порядке».

Развернувшись, ползу в сторону тёмных силуэтов и горящих домов. Поравнявшись с Васей, хлопаю его по голому плечу:

— Удачи. И осторожнее.

— Раз-два, раз-два. — Он кивает, провожая меня влажным взглядом слезящихся красных глаз.

Ползу дальше, ориентируясь на желание податься вправо или влево, и впадаю в какое-то экстатическое одурение. Как здорово, когда знаешь, что делать… Сзади стихают команды «раз-два», но ни криков, ни воя — значит, убийца Васю и детей не трогает. И то хорошо.

Дым сбоку озаряется красным светом, сквозь треск пробивается хриплый кашель. Кашляя в унисон, поднимаюсь и, наклонившись, бреду сквозь пробивающие дым искорки. Сердце просто выпрыгивает из груди. Каким же большим кажется это маленькое поселение сейчас, когда почти ничего не видно. Впереди, на фоне оранжевого свечения, вздымается неясный широкий силуэт, качается из стороны в сторону, хрипит, чихает и кашляет.

— Сюда! — Хлебнув воздуха, закашливаюсь.

А эта качающаяся туша надвигается на меня, зовёт голосом Пьера:

— Тамара, что ты тут делаешь?

Глупость делаю!

— Проверяю, все ли вышли, — хриплю в ответ. — Идём.

На меня вываливается Пьер, поддерживающий одной рукой растрёпанную старуху, другой — беременную девушку.

В сумраке тумана вспыхивает ещё несколько алых пятен. Что-то рокочет и топочет. С диким рёвом корова проносится мимо. Удар хвоста отшвыривает меня на бабульку.

— Туда. — Тяну бабку вслед за коровой, потому что рогатая бежала в правильном направлении.

— Тамара, выходи отсюда! Немедленно! — рявкает Пьер и заходится кашлем.

Ага, всем выйти из сумрака. Он кашляет так, что даже у меня в горле першит сильнее, обе его ноши сотрясаются, беременная подвывает, а старушка обращается волчицей и уносится в дым.

— Тамара, уходи, — хрипит Пьер.

Побежала уже, прямо навстречу пулям. Подхватив беременную под другую руку, тяну их прочь, а то пока Пьер наговорится, мы тут задохнёмся.

Глаза нестерпимо горят, я зажмуриваюсь и следую путеводной нити амулета. Виски сдавливает болью, в нос и горло будто вкручиваются буры. Рёв пламени оглушает, что-то падает так, что содрогается земля.

Треск, грохот, вой. И вой в ухо — у беременной истерика, она дёргается в наших руках, и если Пьеру легко с его силищей, то меня эти дёрганья мотают так, что голова кружится. Или это от отравления дымом?

— Тамара, иди, — рычит Пьер.

Хочу ответить резкостью, но закашливаюсь. Колени и ладонь обжигает ударом о землю. Наклонившись ниже, вдыхаю чуть более прохладный воздух, и в голове проясняется. Но закрытые глаза жжёт ужасно.

— Ползём, — хриплю я, судорожно вдыхаю горький воздух.

Рёв пламени оглушает до звона в ушах. Нестерпимое желание отойти, отползти влево одолевает, намекая на необходимость уйти в сторону. Нащупав шкирку трясущейся беременной, хватаю её за воротник и тяну за собой, с ней ползёт и Пьер. В той стороне, куда мы только что ползли, что-то падает.

— Тамара. — Пьер нащупывает мою руку. — Давай уходить.

— Рехнулся? — Волочу за собой беременную. — А она?

— Князь…

— А ну взял её и потащил!

Кашляя и ворча, Пьер тянет скулящую женщину. Кажется, она хочет лечь и свернуться калачиком. Ну где, где её звериный инстинкт самосохранения? Взвываю к потусторонней силе, чтобы выкинуть её, нас всех, на Землю, но снова неудачно. Солгал Чомор: я ещё не в огне, а сила уже не действует. Что мешает-то? Жарко слишком? Дымом туман разбавляет?

Щёку и бок опаляет жаром.

Беременная заходится визгом.

— Да выведи её уже! — сквозь кашель требую я.

Наконец Пьер поднимается, подхватывает вопящую женщину на руки и топает куда-то дальше. Шатаясь, плотнее прижимая майку к лицу, волочусь за ними. Кажется, за ними… Всё вокруг качается, и дышать всё тяжелее, каждый вдох обжигает горло, щиплет лёгкие.

Вот зачем я сюда полезла, а? Тоже мне, героиня… Нога за что-то цепляется, и я валюсь на доски. Почти сразу передо мной что-то грохается, лицо опаляет жарким воздухом, неистово трещит рядом. На веках пылает алый свет. Еле разлепляю глаза: сбоку мощно и яростно полыхает пламя, выплёвывая опалённые травинки и пучки тлеющего сена, а передо мной — полоса низкого, чахлого, но жгучего пламени. Оно трещит на перегородившем дорогу столбе. Похоже, рядом горит сеновал, а это бревно-подпорка вывалилось из него.

Крыша сеновала громко проваливается, выдавливая на дорожку передо мной ком огня.

— Помо… — я захлёбываюсь обжигающим воздухом, пячусь назад. Огненные искры рассыпаются кругом. — Спа…

Искры опаляют руки, я отползаю в сторону, но где спасаться? Тщетны воззвания к потусторонним силам с просьбой унести меня на Землю, я по-прежнему в дыму и огне Лунного мира.

Неужели Чомор был прав, и это — конец?

Постукиваю амулет — эй, давай, работай, вытаскивай меня отсюда! В глазах темнеет. Мир шатается. Руки дрожат, в ногах слабость такая, что не двинуться, и сердце колотится в горле, в висках, кажется, в самой голове стучит молотом: Бум! Бум! Бум!

Меня подхватывает неведомой силой и относит на несколько метров вперёд. Сзади что-то трещит.

— Мур, идиотка, — дыхание Чомора окатывает ухо морозным холодом. — Учти, это первый и последний раз, и только ради того, что бы меня потом не доставали. Ещё раз так сделаешь — лично голову откручу. А расскажешь об этом — язык оторву. И помни: артефакты Лунного мира, как и силы, не любят огонь!

Он выдыхает, и поток холодного воздуха прорезает дым между домами до самого поля. Обратной волной чистого воздуха меня ударяет в лицо. Я дышу до головокружения часто, судорожно, упиваясь кислородом. Дым смыкается, но я уже знаю, куда идти.

— Тамара!

Огромный белый волк прорывается сквозь дым и пламя, на сияющей шкуре полыхают искры, глаза горят, как фары. Он поворачивает ко мне измазанную сажей морду, ослепляет неземным сиянием.

— Погасни! — Вслепую кидаюсь на него и утопаю в длинной шерсти, кричу в мощную, часто вздымающуюся грудь. — Убийца здесь, давай его ловить!

— Тамара, — рычит Ариан. — Зачем полезла в огонь?!

— Заткнись, уменьшайся и пошли ловить убийцу! Туда! — указываю в том направлении, куда дул Чомор. Вряд ли он дул туда просто так.

Волк под моими руками вздрагивает и начинает уменьшаться. Умничка Ариан, сразу понимает, когда не нельзя препираться. Чихнув, он направляется к выходу из поселения, рычит:

— Пригнись.

Сама с радостью наклоняюсь пониже, к более чистому воздуху. Лёгкий сквозняк охлаждает опущенные ладони, задевает лицо. Уж не Чомор ли нам поддувает? А может, мне просто нравиться думать, что он нас страхует.

Дым расступается.

— Иди, но будь осторожна. — Ариан ложится к земле, ползёт следом. — Только громко не кашляй, и так плохо слышу.

Последние звуки его слов поглощает грохот рушащегося дома.

— Тамара! — кричат несколько голосов где-то с другой стороны пылающего селения. — Тамарочка!

— Как бы они не вмешались. — Нервно оглядываюсь, ожидая подсказки от волшебного амулета, но её нет, и меня охватывает паника: как же так? Как я без него? Что теперь делать?

— Тогда давай быстрее всё решим, а я их потихоньку буду перекидывать в Сумеречный мир, пока в огонь не полезли.

— Х-хорошо. — Обхватываю себя руками.

Интуиция молчит, никаких путеводных нитей. Но Ариан рядом, этого… этого хватит.

Вдохнув и закашлявшись, выступаю из завесы дыма. Наискось бегущая по полю дорожка блестит в лунном свете. Та самая дорожка, на которую я смотрела от дома убитого Сергея и пропавшего Дениса… Сердце лихорадочно стучит. Вперёд пойти? Назад? В сторону? Ладонь обжигает болью — так крепко стиснут амулет. И ведь не заметила, как в него вцепилась!

— Иди, — просит в спину Ариан.

Нервно оглядываюсь и не сразу различаю его серую шкуру на земле. Хорошая маскировка, а дым скрывает запах.

Хватит бояться! Срываюсь на бег — естественно же из пожара выбегать! Остановившись на траве, упираюсь ладонями в колени и жадно хватаю почти чистый воздух. Луна на лбу светит не так ярко, но ощутимо. Меня видно издалека.

Бах! Вспыхивает искра впереди. У головы всколыхивается туман, воздух пружинисто толкает в лоб. Меня накрывает тенью, мимо проскакивает волк, мчится, вырастая на глазах, налетает на серую тень, хватает зубами и встряхивает. Жертва взвывает, скулит.

Колени слабеют, и я опускаюсь на траву. Неужели всё?

Сверкая в лунном свете, Ариан приближается, неся в пасти волка. Выронив скулящую, обслюнявленную жертву, вскидывает голову и завывает так, что содрогается сама земля.

Фыркнув, волчище мотает башкой:

— Надо же остальных вернуть.

Постояв с задумчивым видом, Ариан снова вскидывает голову и завывает.

Пламя трещит и ревёт, дома рушатся, земля дрожит. Моя тень бешено дёргается на оранжевом фоне полевой травы.

— Тамара!

— Тамарочка!

— Тамара!

Призывы женихов сменяются судорожной многоголосицей:

— Лунный князь!

— Князь!

— Сам князь!

— Лунный князь!

Несколько сотен голосов сливаются в единый протяжный вой. А я смотрю на сжавшегося на земле волка.

Что делать? Это всё? Или нужно ждать ещё чего-то? Что делать-то?

И снова пальцы судорожно сжимаются на амулете.

Нет, так нельзя. Надо скорее возвращать эту штуку, к ней и впрямь привыкаешь.

Ариан из сияющего волка превращается в светящуюся человеческую фигуру. Эта фигура подносит запястье к лицу. Сияние на руке всколыхивается алыми разводами, в ярком свете видно, как в небо, наплевав на законы физики, уносятся капли крови.

Гигантская луна на фиолетовом небе краснеет, и землю заливает алым тревожным сиянием.

— Княжеский суд… — пробегает рокот по толпе прижавшихся к земле волков. — Княжеский суд…

— Лерм, ко мне. Всем остальным — помыться, — бросает Ариан.

Лерм, придерживая обожжённое плечо, бредёт к нам по полю. Оборотни отступают прочь, и лишь мои женихи останавливаются на границе огненного света, держат уши востро, перебирают лапами.

Ариан опускает взгляд на лежащего у его ног волка, спрашивает тихо, но всё равно голос пробирает до костей:

— Лада убежала от тебя с Денисом?

— Почти. Собиралась уйти в Солнечный мир, — сипло отзывается волк смутно знакомым голосом.

Свет скрывает выражение лица Ариана, скрадывает жесты, но в том, как приопустились его плечи и голова чувствуется вселенская усталость. Алое сияние на руке медленно утопает в серебристом свете, но даже в этом есть что-то невообразимо печальное. И луна на небе продолжает заливать мир красным.

— Лерм, запри его, пока будем готовиться к суду.

Поклонившись, Лерм нерешительно подходит к измятому волку. Тот медленно поднимается. Пошатываясь, кивает ему, и они вдвоём идут, явно намереваясь обойти пылающее селение.

— Он не сбежит? — тихо спрашиваю я.

Вместо Ариана отвечает полуобернувшийся Лерм:

— Нет, иначе отвечать будет его стая, ни один вожак такого не допустит.

Вожак, от которого убежала Лада… Лутгард. Сейчас он мало походит на дерзкого оборотня, посмевшего на общем сборе практически оспорить решение князя заявлением, что я не достойна выбирать кого-то из правящих семей оборотней.

— Почему ты охотился за мной? — хрипло вскрикиваю я и захожусь кашлем.

Лутгард не удостаивает меня взглядом.

— Тамара, пойдём. — Сияющий Ариан с пистолетом в руке оказывается рядом, проводит ладонью по моей спине, и в груди щекочет, а потом резко становится легче дышать, и я никак не могу надышаться.

— На суде Лутгард всё расскажет, — шёпотом обещает Ариан.

Насытившийся огонь опадает, и на поле с каждой секундой всё сильнее влияние не тёплого рыжего, а холодного красного света. Лерм и пленник растворяются в сумраке.

Зелёные искорки глаз выдают ожидающих нас Васю, Ламонта, Пьера, Дьаара и Катю.

— Можете идти вместе с нами, — прокатывается по полю приглушённый, но мощный голос Ариана.

И остальные молча склоняют головы. Ариан помогает мне подняться. Идти рядом с ним сияющим жутко. Его мертвенный свет подчёркивает ожоги от искр и опалённые волосы Ламонта, Пьера и Дьаара. Вася заходится подозрительным кашлем. Торсы всех четырёх мужчин окутывает туман, их лица приобретают странное выражение, и дыхание меняется. Они судорожно, как и я недавно, пытаются надышаться.

— Я огня боюсь, очень, — бормочет Катя, стыдливо глядя в землю и переминаясь с ноги на ногу.

— Нечего девушке делать в огне, — фыркает Вася. — Это мужское дело.

— А где лунный воин? — уточняет Дьаар. — Он не пострадал? Я видел его в огне.

— Я отправил его с поручением, он скоро вернётся. — Ариан точно плывёт по алой траве, и оборотни покорно следуют за ним вдоль догорающих домов.

Кажется, даже огонь задыхается от подавляющей близости князя, а трава укладывается травинка к травинке. И женихи идут, будто в воду опущенные. Или они просто устали? Или им плохо? У Ламонта вон длинный ожог на бедре, а у Дьаара на предплечье. А у Васи хвост подпалён.

Кожу на руках и плечах начинает припекать. Похоже, обезболивание адреналином заканчивается, и сейчас я прочувствую пострадавшие от искр места. Да я вся в пятнышках, точно леопард!

Ворота в высокой стене вокруг источников гостеприимно распахнуты, погорельцы устраиваются под навесами у крупных бассейнов, отмываются от гари и пепла. Некоторые поскуливают.

— Всем замереть, — рокочет Ариан.

Все застывают. От Ариана щупальцами раскидывается серебристый, в контраст небесному алому свету, туман и окутывает оборотней. Те застывают со странным выражением лица, как недавно мои женихи, и, наверное, я, а потом начинают дышать, словно только что вынырнули из омута.

Интересно, Ариан только лёгкие почистил, или кровь тоже смог? Но спрашивать об этом в окутавшем нас почтительном молчании просто немыслимо: сам князь идёт, и оборотни, шумно с наслаждением дыша, расстилаются перед ним в поклонах.

Кланяются погорельцы, гости курорта выбираются из многоквартирных домов и отдельных домиков, расстилаются вдоль дороги. Холодное сияние Ариана будто покрывает всё вокруг изморозью, отвоёвывая пространство у мстительной красноты небесного светила.

И какое блаженство из кровавого света нырнуть в простое жёлтое освещение нашего домика, в подавляющий запах дыма тягуче-сладкий аромат привядших цветов.

На разложенном журнальном столе — тарелки с костями и вчерашним мясом, бокалы и бутылки. Но всё это словно принадлежит другой жизни.

Диван принимает меня в мягкие объятия. Я дую на пылающие руки, при свете внимательнее оглядывая покраснения: в принципе, ничего страшного.

— Можете садиться. — Ариан проплывает мимо и скрывается в кухоньке. Чем-то звякает, щёлкает.

Валятся на сидение напротив Пьер и Ламонт, а Вася — к моим ногам. Дьаар, щурясь, следит за сиянием в кухне. Катя пристраивается на краешек моего дивана, но когда на нас надвигается сверкающий Ариан, она, ойкнув, сползает на пол и прячется за Васю.

В сиянии не сразу видно, что в руках Ариана аптечка. Он усаживается рядом со мной. Так странно наблюдать, как светящиеся пальцы перебирают лекарства, обхватывают баллончик с обезболивающим спреем.

Холодящие капельки лекарства, шипя на вылете, покрывают мою кожу, гасят пожар жжения. Хорошо-то как! Ариан заливает меня обезболивающим. Остальные просто смотрят, в глазах отражается его позеленённый их зрачками свет.

От дружеской атмосферы предыдущего вечера не осталось и следа. Может, они не опомнились после пожара, возможно, их смущает то, что арестован один из вожаков. Но скорее всего, их почтение к князю так велико, что расслабиться рядом с ним невозмонжо. Понятно, почему Ариан предпочитает общаться от лица лунного воина.

Он ставит баллончик на стол, и звук получается неестественно звонким, подчёркивает гнетущую тишину.

— Я вернусь, когда надо будет доставить жрицу на суд. Пистолет в кухне не трогать. Приведите себя в порядок. За жрицу отвечаете головой.

Сияющий и неприступный, Ариан выходит из комнаты, и едва закрывается дверь, все слаженно выдыхают.

— Какой он ослепительный, — сочувственно глядя на меня, шепчет Катя. — И жуткий.

— Вблизи намного тяжелее его силу переносить. — Дьаар шагает к кухне. — Я буду вино, кто ещё?

— Вам не надо подлечиться? — Киваю на спрей.

Ламонт нежно мне улыбается:

— Тебе нужнее. Хоть ожоги и плохо затягиваются, но всё равно быстрее и безболезненнее, чем у людей.

— А почему плохо?

— Огонь противен нашей сути. — Вася с присущей ему жизнерадостностью зарывается во вчерашнее мясо, выискивая кусок помягче. — Поэтому ожоги заживают дольше, чем раны. Так же и солнечные не любят холод, а мы его отлично переносим.

Он вгрызается в ножку индейки.

Позвякивая бокалами, Дьаар усаживается перед столом, протягивает отягчённые стеклянными каплями руки:

— Разбирайте, не стесняйтесь.

Катя, со священным трепетом оглядев место Ариана на диване, мотает головой, будто запрещая себе даже думать туда садиться. И тогда на место Ариана перебираюсь я. Нечего зря диванной площади пропадать.

Расслабление приходит только со вторым бокалом. На бледном лице Дьаара вспыхивает румянец, Катя улыбается. Ламонт внимательно смотрит на баллончик с обезболивающим, будто пытается найти в нём ответы на все вопросы. И лишь Пьер мрачно цедит почти чёрную жидкость.

От смутных догадок о мотивах Лутгарда так тошно, что разум их вытесняет: не хочу думать об этом, не сейчас. Да и знать не хочу, если честно, но никто ведь не спросит, придётся узнать.

Дверь практически слетает с петель, и в гостиную вваливаются мальчишки и девчонки.

— Вася! Дядя Вася! — верещат они и, отпихнув Катю, наваливаются на жующего Васю всем скопом, виляют отросшими хвостами. — Самый лучший дядя Вася.

— А ну брысь… — ворчит он, улыбаясь из кучи тел и размахивая костью.

— Мы же не кошки, — смеётся кто-то из детей.

— Поесть дайте…

— Поиграй, поиграй с нами…

Они кучей-малой откатываются от стола, вваливаются в вазы и банки. Вода и цветы летят в разные стороны, мелькают хвосты, куча весело порыкивает, обрастает шерстью и хохочет.

Катя с блюдом стейков и бутылкой вина взвивается на диван и, попивая из горла, следит за эпичным сражением спасённых со спасителем.

— Ой, только не щекочите, — вопит из мохнатой кучи Вася.

— Щекочите-щекочите, — подбадривает Катя и откусывает от стейка. Заметив мой пристальный взгляд, протягивает кусок. — Ты ешь, не переживай, князь со всем разберётся.

В дверь заглядывают пятеро бледных мужчин с блюдами, полными дымящихся стейков. Кланяясь, они подходят к сидящему на полу Дьаару и выставляют блюда перед ним.

— Благодарим за спасение наших жён и детей, да будут лапы твои быстры, глаз зорок, да не иссякнет твоя сила до последнего вздоха, отмеренного судьбой.

— И вам долгих лет жизни. — Дьаар слегка склоняет голову. — Старший должен быть старшим даже в гостях.

Сопящие и урчащие волчата прокатываются по ещё нетронутым цветам вдоль стены.

— На лужайке удобнее, — советует Катя и машет стейком в сторону двери, куда уже отступают отблагодарившие Дьаара мужчины.

Призыв не срабатывает, и тогда Катя кивает на блюда:

— Дьаар, поделишься?

— Да, — усмехается он, и в глазах появляются весёлые искорки.

Катя перескакивает через стол, хватает стейк и закидывает в кучу-малу из обратившегося в волка Васи и детей.

— Сюда, мои сладкие, сюда мои волчики, — подхватив блюдо и пятясь к двери, она потряхивает ещё одним куском.

Расправившись с брошенной добычей, волчата, сверкая глазами и скалясь, окончательно разматываются из кучи и вместе с помятым Васей идут за ней, перепрыгивают через стол.

— За мной! — размахивая блюдом, Катя вылетает на озарённую алым светом улицу, сбивает там кого-то охающего и ахающего.

Орава зверят выскакивает за дверь. Там кто-то взвизгивает, что-то разбивается.

— Надеюсь, она не пострадала. — Ламонт перегибается через подлокотник и пытается разглядеть происходящее на улице.

— Так проверь, — Дьаар прихватывает кусок посочнее. — Она же твоя будущая родственница.

— Гирдх не может её догнать, а Катя ему не поддастся, так что наша родственность под большим вопросом. — Он зевает, запрокидывает голову. — Ну и пробуждение выдалось.

У них восхитительное чувство такта: ни единого вопроса о произошедшем.

Катя возвращается с пустым блюдом и прикрывает дверь.

— Там благодарные собираются, готовьтесь.

Благодарящие мужчины являются с мисками еды, бусами из камней и костей. Если еду они могли добыть, — скотины много выжило, — то бусы с себя, что ли, сняли?

Понеслись благодарности:

— За жену, сына, дочь, отца, мать, брата, сестру…

Было десятка три благодарящих, но в маленькой гостиной от них, входящих маленькими группами, и их даров стало тесно и слишком сильно запахло мясом. Все женихи кого-то спасли. А долю смелого лунного воина сдают мне, чтобы передала.

Один мужчина приводит знакомую беременную, они кланяются залившемуся румянцем Пьеру.

— Я был на охоте и не мог защитить свою семью, и я счастлив, что старшие были здесь. За жену, нерождённое дитя и мать мою прими дар, — мужчина протягивает миску со шматом дымящегося мяса и охотничьим ножом.

Нервно кивнув, Пьер скручивает руки на груди. Снова кивает.

— Спасибо, — всхлипывает беременная волчица. — Позволь ребёнка назвать твоим именем.

— Пьер, — нервно отзывается он, ещё сильнее краснея.

Вообще он странно принимает благодарность, даже скромняга Дьаар лишь опускал взгляд.

Едва благодарящая пара покидает гостиную, Пьер перепрыгивает через спинку дивана.

— Пойду исполнять распоряжение князя. — Сверкнув моим кривоватым портретом на хребте, он скрывается за дверью во внутренний двор и купальню горячего источника.

— Что с ним? — вопросительно взглядываю на Катю, в конце концов, они родственники…

Она беззаботно пожимает плечами:

— Наверное, в печали, что трусы любимые безвозвратно испортил.

Остальные с трудом сдерживают улыбки. И только мне тревожно.

На переднем дворе слаженно воют. Судя по звуку, там уже больше, чем восемь волчат.

— Да он сейчас всю детвору здесь соберёт, — качает головой Ламонт.

— Кто-то и молодняком должен заниматься. — Пожимает плечами Дьаар. — У Лерма времени мало, они пользуются случаем.

— Шли бы тоже занялись молодняком. — Катя кивает на дверь.

Но оба мужчины хватаются за мясо и изображают занятость. А я смотрю на дверь во внутренний двор. Неспокойно на душе. То ли просто общий страх, то ли амулет подсказывает, что надо пойти туда.

А что, если действительно амулет зовёт?

Или не идти?

Вздохнув, направляюсь за Пьером.

Он не моется. Стоит, прислонившись к стене, зажмурившись. Тень крыши закрывает его от алого света. Совсем рядом, за забором, порыкивают и повизгивают волчата и Вася. Пьер дышит глубоко, но его то и дело передёргивает.

— Что случилось? — Тоже прислоняюсь спиной к немного шершавому камню стены.

— Я панически боюсь огня.

— Это нормально.

Покачав головой, Пьер проводил ладонью по лицу и вздыхает:

— Ты слышала, как они называют нас старшими? Старшие — это представители правящих стай. Элита. Столетия отбора самых сильных, сообразительных, смелых. В то время как обычные оборотни, оказавшись в огне, теряют голову, мы должны сохранять присутствие духа. Должны спасать младших в эти мгновения их звериной беспомощности.

— У тебя неплохо получилось.

— Я боюсь огня, как какой-нибудь младший, и если бы ты не приказала, если бы ты не приказала как полноценная жрица — в огонь я бы не вошёл.

— Но ты вошёл и даже спас…

— Меньше всех.

— Ой, у нас не состязание пожарников-спасателей, — похлопываю его по плечу. — Главное, что ты помог.

Он дрожит под моей ладонью, зубы постукивают:

— Да я только сейчас осознаю, куда влез. Дом уже горел: крыша, стена, крыльцо. Я мог просто… — Пьер взмахивает рукой. — Остаться там… в огне.

Сползя по стене, он зарывается пальцами в волосы. До меня вдруг доходит, как близка была мучительная смерть. Лёгкие ожоги на руках отзываются пекущим зудом. Я тоже сползаю, обнимаю Пьера за плечи.

— Всё хорошо, — а у самой зубы постукивают, я сжимаю его мягкие волосы.

Пьер прав: мы могли погибнуть. Из-за моей глупости и самонадеянности в том числе. А ведь Чомор предупреждал об опасности огня. А я всё равно полезла. Дура! И себя могла погубить, и Ариана, и Пьера тоже.

— Тихо-тихо, — уже Пьер обнимает меня, помогая справиться с дрожью. — Всё закончилось.

Во рту солоно от слёз. Страх накатывает бьющими, холодно-горячими волнами, стискивает тело судорогами, и сердце гулко колотится в груди.

— Я такая глупая. — Слёзы срываются настоящим водопадом. Рыдания душат, но молчать невозможно. — Глупая-глупая, я же знала, знала, что не надо садиться в машину, что надо решить всё сразу, но села и… и… вот меня укусили, и я жрица, и это так глупо, я же простой человек, я ничего-ничего не понимаю. А огонь — мне же было нельзя, я же знала, я опять знала, что не надо делать… дура.

— Всё у тебя получится, — шепчет Пьер, поглаживая меня по голове, прижимая к обжигающе-горячему телу. — Ты умница…

— Глупая… — Мои жалобы и всхлипы утопают в шуме детской возни. Тоже мне, утешительница! — Совсем глупая.

— Ну если только совсем чуть-чуть, — Пьер усмехается мне в лоб. — Но всё кончилось хорошо.

— Чудом… И я стала жрицей, и у меня теперь фонарик на лбу, а я не просила фонарик на лбу. И мне теперь замуж надо. А я боюсь ошибиться. А вдруг выберу не того?

— А мы, думаешь, не переживаем? — шепчет Пьер.

— Но вы дома, — поскуливаю я. — А я… вдруг я не приживусь? Вдруг меня не примут?

— Тихо-тихо. — Пьер снова прижимает меня, и я отдаюсь на волю рыданий.

— Я боюсь суда, боюсь, что все будут считать, что Лутгард прав.

— Не бойся раньше времени…

— Домой хочу. — Дыхание перехватывает от ужаса. — Но у меня нет дома.

Зарывшись пальцами в мои волосы, Пьер заставляет посмотреть на себя. Он странно выглядит в красном свете луны с мерцающими зеленью зрачками.

— Ты жрица. Твой дом здесь.

Сердце ёкает. Опять накатывают слёзы, хотя в груди разливается тепло.

— Ну что мне ещё сказать и сделать? — Пьер смотрит в глаза. Наклоняется и осторожно касается губ.

Поцелуй его мягкий, ласковый. Он прихватывает то верхнюю губу, то нижнюю, и я невольно вовлекаюсь в игру прикосновений-посасываний. Пьер прижимает меня к себе, и я острее ощущаю силу его тела, мышц, и шёлк его волос в моих пальцах. Он ведь отлично целуется! Сердце предательски учащается. Чёрт, так приятно!

Ослабляя объятия, Пьер позволяет мне самой разомкнуть поцелуй. Запрокинув голову, вздыхает. С лёгкой улыбкой смотрит сверху вниз, сильно скашивая глаза.

— Ну как, успокоилась?

Фраза звучала бы обидно, если бы не сочувственные интонации голоса. Киваю:

— Спасибо.

Он приглаживает мои волосы, и в этом жесте, во взгляде и выражении лица много теплоты, которая мне сейчас очень нужна. Уткнувшись лбом в его грудь, повторяю:

— Спасибо.

— И тебе спасибо. Помогла мне поступить как старшему, а то позорно отсиживался бы в кустах. А теперь, наша дорогая жрица, позволь мне исполнить поручение князя.

Внутри меня будто дёргается струна, и лицо заливает румянцем: так стыдно за поцелуй. Хотя, с другой стороны, до официального выбора Пьер, как и остальные, у меня на проверке, и на поцелуи их проверить было бы разумно. Хотя под присмотром Ариана я на такое не решусь.

Погладив меня по плечам, Пьер поднимается с колен и помогает мне встать. Подмигнув, с разбегу бросается в красное отражение луны на воде. Выныривает, фыркая и улыбаясь:

— Всё будет хорошо.

И ему я почему-то верю даже больше, чем Чомору. Может потому, что улыбка у Пьера искренняя, и в глазах чистое тепло без примеси хитрости и высокомерия.

Для Пьера я жрица и волчица, несмотря на происхождение. А значит, надежда прижиться здесь есть.

— Спасибо, — я распахиваю дверь в гостиную.

— …поэтому все вы в любое время года желанные гости здесь. — Лерм устало мне улыбается. — И ты, жрица, и лунный воин. Если вдруг я не встречусь с ним, передай через князя приглашение.

— Конечно. — Оставив дверь приоткрытой, возвращаюсь на своё место на диване. — Всех спасли?

— Да.

На улице Вася шумно играет с волчатами, остальные едят, хищно посверкивая глазами. Причём Катя прихватывает мясо из чужих тарелок, одаривая оборотней льстивыми улыбками. Лерм устраивается на полу и выбирает себе кусок из вчерашнего угощения. То ли его стая ему мяса, как защитнику на постоянной основе, не поднесла, то ли он свою долю не захватил.

Их зверский аппетит пробуждает и мой. Я беру мясо из мисок Ариана. Интересно, как он это всё с собой потащит? Или ему доставят?

Мясо неожиданно вкусное и нежное. Не похоже на свежезабитое и в спешке зажаренное.

— Лерм, они твою кухню разорили, что ли? — взглядываю на него поверх сочного стейка.

— Ну а что было делать? — Разводя руками, Лерм трагично вздыхает. — Не заставлять же их готовить. Они бы вам с перепугу непрожаренное мясо дали, и тогда стыдно было бы уже мне.

Ламонт хмыкает в свой кусок и облизывает с пальцев жир.

— Ты молодец.

Они пускаются обсуждать строительство новых домов и необходимость модернизировать подобные поселения, современные материалы и целесообразность их использования, их влияние на экологию, цены, способы доставки, акции. Я жую мясо, и с каждой минутой растёт удивление: они же нормальные. Вполне нормальные мужчины, пусть у них вырастает шерсть, а тело изменяется на звериное, но они такие живые, естественные, ничуть не страшные. Конечно, если не решат оскалиться волчьей пастью. Они приятные. И с ними уютно.

Лерм, почесав кожу возле ожога на плече, мрачно напоминает:

— Пора собираться.

Расслабленность мгновенно развеивается. На лица, точно маски, опускается серьёзность.

— Всем мыться и на суд, — подытоживает Лерм в тишине, нарушаемой лишь повизгиванием волчат, да плеском воды в источнике, где отмокает Пьер.

— Я в душ. — Уже на лестнице оглядываюсь на оклик Ламонта.

— Тамара… держи. — Он бросает мне обезболивающий спрей. Когда баллончик оказывается в моих руках, Ламонт тепло улыбается. — Обработай ожоги ещё раз. И хорошо помойся.

Интересно, это он из-за запаха дыма сказал, или от меня пахнет Пьером?

Холодный душ — бальзам для слегка обожжённой кожи. Стояла бы и стояла, но в груди всё сильнее нарастает тревога, ощущение, что надо двигаться, собираться. И я сдаюсь этому желанию. Опрыскиваюсь холодящим спреем от ожогов. С пятнами по рукам я чистой воды гепардик. «Прекрасный» образ для явления на суд. Впрочем, платье всё прикроет.

Сжимаю висящий на шее амулет. Он холодит кожу, зовёт двигаться дальше, собираться.

Спальня залита красным жутким светом луны. От него трудно дышать. Вот это приглашение на суд так приглашение, и захочешь не пропустишь.

Платье с почти неуловимым ароматом «Антикобелина» обнимает меня щекотной прохладой шёлка. Глядя на кровавую луну, я расчёсываю волосы. Они рассыпаются по плечам послушными прядями.

«Мой дом, это мой новый дом», — нескончаемо кружится мысль.

На автомате возвращаюсь в ванную и снова заглядываю в зеркало: на лбу горит красная луна. Не так ярко, как предыдущая белая, но даже с выключенным светом она озаряет отрешённое, будто выточенное из мрамора лицо. И я не узнаю себя, я просто не могу быть такой возвышенно-холодной, и мои глаза не могут быть такими загадочно-глубокими, и в них не могут закручиваться спирали галактик, точно они — разломы пространства с видом на Вселенную.

И всё же возвышенно-холодная девушка с красной луной во лбу и галактиками в глазах повторяет мои движения, стоит в моём платье. Это я. Это лунная жрица.

Когда спускаюсь вниз, там царит тишина. Потому что в гостиной царит серебряное сияние Ариана.

— Ты понесёшь. — Он отдаёт пистолет Лерму, и тот с поклоном принимает улику. — Тамара, идём.

Ариан выходит первым. Во дворе — притихшие волчата и склонившийся Вася. Ариан опускается на землю сияющим волком, растёт, приседает, подставляя мне холку.

Судя по взглядам окружающих и по приоткрытому рту местной жрицы, тоже сверкающей алой луной на лбу и галактиками в потемневших глазах, я удостаиваюсь нереальной чести. Но я бы предпочла стандартную поездку на джипе. Ариан, конечно, зайка и мягкий, но все эти ошалелые взгляды… А что делать? Я не могу обратиться волчицей и бежать до скалы.

Намертво вцепившись в Ариана, стараюсь глубоко дышать. Он выпрямляется и первым выходит со двора. За ним выстраиваются в свиту сначала местная жрица, затем Лерм с пистолетом в зубах, за ним — Лутгард в волчьем обличье, следом — женихи, за ними — остальные волки, и уже в хвосте — дети и женщины с младенцами на руках. Позади у нас слабо дымит пожарище, и ветер доносит запах гари, а впереди — поля и дорожки, перелески.

Мерное покачивание на спине Ариана делит путь на равные промежутки абстрактного времени. Лунный мир в красном свете выглядит зловеще, он словно ждёт беды. В воздухе звенят далёкие завывания. Но страшнее всего — безмолвие идущих рядом. Волки похожи на призраков.

Бесконечное шествие мохнатых привидений, которое не смеют нарушить даже младенцы. Шелест травы. Алый удушающий свет и смотрящая отовсюду тьма.

А потом новые красноватые призраки: огромные стаи, стекающиеся к чёрной скале. Волков не сотни, их тысячи, намного больше, чем на прошлом собрании, где решалась моя судьба.

Такое чувство, что всколыхнулся весь лунный мир. Но чем ближе к трону, тем тише становятся оборотни, даже шаги их гаснут в вязкой тишине. Те, что уже заняли места, не шевелятся, лишь взгляды провожают нас в коридоре между гигантскими секторами.

Стая Лерма занимает свою часть сектора с какими-то ещё стаями, — а может, это его оборотни, просто из других поселений, — и тоже застывают.

На этот раз свободного места перед скалой оставлено намного больше. Там ждёт Ксант в набедренной повязке. На площадку выходит только Ариан, Лутгард и несущий пистолет Лерм. Последний кладёт пистолет на землю и пятится к своим, тоже застывает почтительно склонившимся изваянием.

Ариан укладывается на брюхо. Руки и ноги сводит от ужаса, пальцы я разжимаю с огромным трудом и соскальзываю на землю. Обратившись сияющим человеком, Ариан одним небрежным движением ставит меня на ноги. Его уже ждёт сверкающая серебром дорожка к трону, и он восходит в небо второй луной, садится на засиявший при его приближении трон.

— Да начнётся суд! — прокатывается по долине и полям громовой голос лунного князя.

От красной луны на Лутгарда падает мощный луч серебряного света, ярко выделяет его в кровавом сумраке. Где-то далеко гремит эхом:

— Суд-суд-суд…