Военный инженер товарища Сталина 1

Глава 21

После того, как к нам примкнули авиаконструкторы Лавочкин и Яковлев, Советская держава стала самой могущественной в мире. Это касалось и вооружения и оснащения солдат. Немецкая линия обороны трещала по швам.

Семён Алексеевич Лавочкин, автор первого в СССР самолета, достигшего скорости звука, сразу нашел общий язык с коллегами. Он знал Королёва, Королёв знал его.

Что касается Яковлева, то Александр Сергеевич как раз накануне приезда получил свою шестую Сталинскую премию. Был весел. Шутил. С Ильюшиным пошли париться в бане.

Мощь нашей авиации, усовершенствованная моими технологиями, вышла на первое место, обогнав и немцев и прочих. Я придумал новую разработку, которой поделился на совете. Присутствовали все, кроме Гранина. Мой верный майор слег с простудой. Записывал Борька.

— Предлагаю подвесить под днища самолетов корзины с дронами, — заявил я конструкторам. Все сидели у стола, заваленным чертежами со схемами. — Это касается наших машин, летающих на Берлин. Корзины будут открываться автоматически. Самолеты выпускают рои дронов и летят бомбить дальше. Тем самым, дронам не придется пересекать линию обстрела зениток: потолок-то у них низкий. А наши истребители и бомбардировщики, преодолев высокий потолок, просто будут сбрасывать корзины сверху. Во время падения вниз, они открываются автоматикой, после чего «Советский рой» дронов рассеиваться по всему Берлину. Как вам такая задумка, коллеги?

Яковлев с Лавочкиным сразу принялись чертить схемы набросков. Внутри царила та дружеская рабочая атмосфера, когда всем уютно друг с другом. Наше КБ расширилось. Стараниями члена Совета фронта Ильи Федоровича, с его рвением, бюро состояло теперь из десятка ведущих конструкторов страны. Я числился консультантом. Борька по-прежнему находился при мне в качестве охранника. Нее хватало Семена и Лёшки — я часто вспоминал их. Вот и сейчас, когда предложил новый проект, в душе всплыл покладистый и молчаливый Семен, записывающий мои новшества технологий.

— Одобряете план подвесных корзин? — уточнил я.

— Замечательно! — после обсуждения согласились конструкторы.

Таким образом, на машинах Ильюшина, Яковлева и Лавочкина появились мои разработки. Я сам установил автоматику раскрытия блокировочных панелей. Мог бы к нам примкнуть и Поликарпов, но, увы: знаменитый авиаконструктор скончался в прошлом году.

На Берлин наседали сразу несколько армий, считая союзников. Илья Федорович поделился со мной, что фон Брауна вывезли в Америку.

— Представляешь, коллега из будущего? — горячился он в шутку. — Увели из-под самого носа! И ни кто-нибудь, а сами что ни на есть американцы, банку консервы им в душу! А? Как тебе?

— Ну, Илья Федорович, — разводил я руками, — не напрасно он, значит, резался с ними в бильярд. Когда мы с Борисом под видом репортеров брали у него интервью, он уже тогда был одной ногой в Америке.

— Откуда такие выводы, друг мой любезный?

— Иначе и быть не могло. Сам Эйзенхауэр был заинтересован в его переправке за океан. Спецы из Штатов окружили его так своими заботами, что он даже не имел возможности поужинать с нами в номере гостиницы. Там, как вы помните, мы бы его и сцапали.

— М-да… — хмыкнул начальник. — А сцапали, выходит, американцы. Шоколад у них, конечно, не вкусный, — с гневом плюнул на пол.

— Нам и своих конструкторов хватит. Королев не хуже фон Брауна. И даже опередит его в развитии космоса.

Так, в общем-то, по истории и должно было быть. Разница состояла во времени. Мы опережали ход событий уже на пять месяцев. В конце января текущего месяца, по нашим подсчетам, мы должны были подойти к городу.

— А не в мае, — восторженно поздравлял я Борьку. — Понимаешь, рыжий конопатый? В реальной истории, где жил я, сдача немцев произойдет в мае. А в этом витке альтернативного вектора немец уже готовит сдачу Берлина.

— Ну, ты веселый интересный. А Гитлер? Его-то куда денешь, лишенец?

— Он тоже займет свое место в этой нише. Только другое.

— Какое? Ты же рассказывал, что он в твоем времени застрелится.

— А в этом витке может выжить.

Борька добросовестно почесал дулом автомата затылок. Он всегда чесал дулом, когда не понимал суть вопроса.

— Послушать тебя, так у нас тут перевернулось всё вверх дном. Не история пошла, а возмутительный бар-рдак!

— Так и есть. Меня барокамера швырнула в вашу эпоху. Произошел обмен пространствами. Эволюция событий пошла иным путем развития. Гитлер может остаться живым. Если посудить, то альтернативный скачок вообще может изменить всю планету. Вот был такой автор. Ты его не слышал, этот писатель еще не написал свою знаменитую повесть «И грянул гром…».

— Что за перец-колбаса?

— Великий фантаст моего времени. Рэй Брэдбери.

— Не слышал.

— А других ты слышал? — расхохотался я. — Уэллса, Жюль Верна?

— Мне в колхозе читать было некогда. Трактор водил. А потом война грянула.

— Знаю. Так вот… — мы сидели на крыльце, курили, вспоминали Лёшку. Чтобы отвлечь мысли о друге, я изменил тему. — В этой фантастической повести автор описал некий «синдром мотылька». В двух словах это выглядит так. Группа путешественников из будущего отправляется в гости к динозаврам.

— К кому?

— К ящерам, балбес недалекий. К рептилиям.

— А это кто такие, мать их в душу?

— Громадные драконы, если тебе так доступнее.

— А-а… — усердно кивнул Борька. — О драконах слышал. Бабка в детстве сказки рассказывала. И что там?

— Кто-то из путников будущего наступил в той эпохе мезозоя на мотылька.

— Эпохи ч-чего?

— Мезозоя, о господи!

Пришлось Борьке прочитать целую лекцию. Ни черта он не понял, но суть уловил.

— Таким образом, один из путников протащил этого мотылька на подошве ботинка в свое время.

— И что?

— А когда группа вернулась, они обнаружили, что их мир меняется с поразительной быстротой. Понимаешь? Пронеся на подошве ботинка насекомое из прошлых времен, они спровоцировали коллапс природы.

— Кол-лапс…

— Потом объясню. Если поймешь. В общем, итог получился плачевный. Тот мотылек не оставил потомства. Нарушился природный баланс. Распалась пищевая цепочка. Его потомство не опылило растения. Растения не выросли. Жвачным динозаврам нечего стало есть. Постепенно вымирая, они лишили хищников своей плоти, которые ею питались. Тем самым эволюция пошла другим витком развития планеты. Когда путники вернулись, они застали совсем другую планету.

— Какую?

— Нет, она была, конечно, такой же. Но… но не такой.

Борька уставился на меня, почесав дулом автомата затылок. С любимым оружием он расставался когда только спал. И то, подозреваю, в обнимку.

— Не понял?

— А чё тут понять? Какие-то ящеры с драконами. Какие-то путники с мотыльками на подошве. И планета не та, и люди другие. Тебя послушать, так бар-рдак какой-то получается.

— Вот-вот, люди! — ухватился я за мысль. — При их возвращении люди стали другими. Пошел иной виток эволюции. Усек, автоматчик? Вот и я у вас здесь своим присутствием нарушил весь ход истории. В космос может полететь не Гагарин, а кто-то другой. Атомная бомба упадет не на Хиросиму, а куда-то на острова. Луна будет нашей, а не американской. Холодной войны с железным занавесом может и не быть. Сталин может править до шестидесятых годов, а Хрущев не засеет своей кукурузой полстраны. Вместо Брежнева может править, скажем, Булганин.

— Что за Хрущевы, Брежневы, Булга…?

— Булганин. Это не важно. Итог всему — никогда нельзя брать с собой что-то из прошлого. Усек, боец невидимого фронта?

Борька долго думал весь вечер. Когда вернулись с работы конструкторы и все уселись за стол обсудить завтрашние планы, он тихо шепнул на ухо:

— А ты, если будешь возвращаться назад, тоже попадешь уже не к своим людям?

Я на миг опешил. Давно забыл о беседе, а он, видать, помнил весь вечер.

— Ты о чем?

Штат бюро рассаживался за стол. Хозяйка хлопотала на кухне, подавала закуску. Все гомонили, делились прожитым днем, проведенной работой. В избу набилось человек десять. Курили, смеялись, сверяли чертежи.

— Я о том твоем писателе, что про бабочку написал.

Теперь я вспомнил и хохотнул.

— Понравилось?

— Ни черта я не понял, конечно. Но… когда отправишься в свое время, прихватишь меня с собой?

И умоляюще округлил глаза, пустив мнимую слезу. Признался, паршивец:

— Уж очень к тебе привязался. Лёшка пропал. В деревне у меня никого нет. А с тобой — хоть на край света! Хочу жить в твоем времени.

Опять вспомнил Лёшку. Что ж… Делать нечего. Я давно собирался ему рассказать. Борька должен знать правду. Дело в том, что где-то с неделю назад меня подозвал Илья Федорович. Не помню, по-моему, мы возились в одном из ангаров, налаживая автоматические створки корзин для дронов. Поманив взглядом к себе, начальник с горечью поведал мне судьбу Алексея. При каждом удобном случае я не переставал напоминать ему, чтобы он навел справки у Власика. Тот по своим инстанциям, там по своим, через штабы полков и дивизий — так и нашли Алексея. Точнее, не его самого, а информацию, что осталась о нем.

— Крепись, Саня, — пожал он мне руку. — Твой друг был замучен в гестапо. В одном из эйнзацштабов Розенберга. — Сжал горестно мне плечо. От внезапности я едва не пустил слезу. Был готов к этому, ведь Лёшка пропал без вести. Но как-то обрушилось все одним махом, одними его словами: — Понимаю тебя. Ведь это он вытащил тебя из воронки, когда растворилась твоя барокамера?

— Он, — скорбно выдохнул я. — Они с Борькой были первыми, с кем я познакомился в вашем мире. Он стал тогда мне другом.

Илья Федорович понимающе кивнул. Я оглянулся, нет ли поблизости Борьки.

— Не бойся, — понял начальник. — Я ему не скажу. Сам поставишь в известность, как придет подходящее время.

— И когда вы узнали?

— Сегодня. Как всегда звонил Власику. Отчитывался о ходе работ. А он, к удивлению, не забыл нашу просьбу, искать по всем фронтам твоего друга.

— И нашел?

— Представляешь себе, нашел. Не его самого, разумеется, но его пребывание в застенках гестапо. Через какие-то там третьи-пятые-десятые руки, до Власика дошла информация. Помнишь, как мы были одно время недалеко от Карельского перешейка?

— О, господи! — вырвалось у меня со слезами. — И Лёшка был в то время почти рядом?

— Увы. Да. По ту сторону фронта томился в подвалах эйнзацштаба. С каким-то пилотом нашей авиации. Можно сказать, рукой подать.

— И мы не знали… — бессильно опустил я руки. На глаза навернулись слезы. — Удалось разузнать, каким образом он погиб?

— Удалось. Власику доложили, что в тот момент, когда мы наступали по всей линии Карельского перешейка, там, на той стороне оккупированной территории, производились нацистами какие-то секретные эксперименты с новым биологическим оружием. Вот Алексей с тем пилотом и стали им в качестве подопытных кроликов. Прости, Саша. Ты просил узнать, Власик помог. Ему, а не мне скажешь спасибо.

Этот разговор был неделю назад. Теперь мне предстояло рассказать все Борису.

— Пришло время, друг мой, чтобы ты узнал о нашем Лёшке.

Он округлил глаза, уже догадавшись по моему тону, что весть будет печальной.

Я передал разговор с Ильей Федоровичем. Упомянул Власика. Борька долго молчал, когда я закончил. Гладил диск автомата. Курил. Смотрел в темноту двора. Нас позвали за стол. Краем глаза я заметил, как Илья Федорович кивнул мне из комнаты. Он все понял, что настала минута, когда мне пришлось поведать о друге. Внутри столовой все гомонили, чокались кружками. Илью Федоровича вызвали к телефону. Проходя мимо нас по крыльцу, он ободряюще положил руку на плечо Борьке.

— Крепись, друг мой. Мы все теряем в этой войне своих близких и родственников.

— Он был героем, — совсем по-детски всхлипнул Борька, утирая скупую мужскую слезу. — Как он умер?

— Был отравлен каким-то новым газом. Нацисты разрабатывали его, но, по слухам, сами стали жертвой своего же эксперимента. Налёт нашей авиации разбомбил там цистерну с цианидом. Вот все и подохли. Но Алексей с пилотом были уже мертвы незадолго до этого. Вечная память вашему героическому другу! Его наградят посмертно. Николай Сидорович позаботится, чтобы разыскали и подняли все его документы.

С этими скорбными словами ушел. В избе шумно ужинали. Собрался весь штат нашего бюро. Королев, Костиков, Яковлев, Ильюшин, Лавочкин, еще пять ведущих конструкторов страны — весь цвет инженерной техники собрался сегодня внутри. Из соседней комнаты доносился голос Ильи Федоровича. На проводе была Москва.

К крыльцу спустился мой помощник, майор Гранин. Он уже встал, выздоравливая от простуды. Пришлось рассказать и ему. Алексея майор не застал, как, впрочем, и моего первого помощника-писаря Семена. Но из постоянных наших с Борькой бесед и воспоминаний, любил и уважал Лёшку заочно. Все мечтал когда-то встретиться с ним, никогда не верил, что тот пропал бесследно. И вот теперь наш Лёха нашелся. Но, увы, не в том качестве, как мы мечтали втроем.

Немного посидев, покурив, мы примкнули к остальным нашим коллегам. За столом царило веселье. По рукам передавались кружки, по кругу ходили чертежи и эскизы.

Следующий день прошел в работах и планах на будущее. Развивали внедрение в войска новый проект корзин для БПЛА. В ангарах трудились три десятка специалистов-техников. Обедали в общей столовой. Играл патефон. Погода стояла чудесная.

— На неделе запустим твою разработку в производство, — отчитался Павел Данилович. — В Москве уже знают. Звонил Мехлис. Илья Федорович послал его вежливо ко всем чертям, — с хохотом доложил майор. — Представляешь? Все никак не может простить нашему начальнику, как тот отфутболил его из КБ, когда тот приезжал с проверкой.

— Это когда мы с Борькой скрывались у союзников?

— У них самых, родимых. Когда вы чуть не выкрали фон Брауна.

— Помню. И что хотел Мехлис?

— Рвался к нам с повторной проверкой. По словам Власика, вымолил у Политбюро разрешение на второй рейд.

— И что? Разрешили?

— Какое там! — хохотнул Гранин. — Николай Сидорович как узнал, сразу обратился к Сталину. Хозяин понял, что нас отвлекать всякими проверками и рвением Мехлиса угодить Политбюро, себе дороже. Нарушится весь ход работ, воплощение проектов в жизнь. Поэтому отказал. Не помог даже Берия. У него сейчас другие заботы — атомные. Он курирует Келдыша с Курчатовым. Параллельно нам идут.

— Я знаю о них из истории. Великие люди своей эпохи. Оба со временем станут трижды Героями Социалистического Труда. И тот и другой, кстати, знакомы с нашим Сергеем Павловичем Королевым.

— Так точно. Он мне когда-то говорил об этом. Гордился.

Подскочил Борька. После вести о Лёшке ходил понурым, но нам удалось вернуть его душевное состояние. В конце концов, Илья Федорович правильно сказал: «На этой войне мы все теряем кого-то своих родных и близких».

— Ну, ты веселый интересный, — как всегда залихватски хлопнул меня по плечу. — Слыхал? Мехлис-то бес паршивый, снова рвался сюда с проверкой.

— А ты откуда узнал? — удивился майор. — Ну, положим, я встретил начальника, и он мне признался. Я ведь, как-никак помощник Сани. А ты, боец, простой телохранитель. Охрана. Тебе не положено.

— Да? Тогда откуда я, по-твоему, знаю?

— Что? Тоже насел на Илью Федоровича?

— Конечно! Кто будет охранять Саню, когда нагрянет проверка? Не ты же! Понимать надо, товарищ майор, сожравший документы со снегом! — и рванул дальше.

Гранин проводил его отеческим взглядом.

Потом был ужин.

Шутили. Смеялись. Делились анекдотами. И вот здесь, уже набирая воздух для хохота, я вдруг увидел, как в комнату стремительно вошел Илья Федорович.

Ильюшин, Королёв, Яковлев и Лавочкин одним разом обернулись к куратору.

— Загадка, товарищи коллеги, — заявил он. — Позвонил только что Власик Николай Сидорович.

— Что-то срочное?

Наступила эффектная пауза.

Подбирая слова, Илья Федорович отчеканил, словно молотком забил гвозди:

— Гитлер исчез.

И умолк.

Секунду длилось онемение. Все подались вперед.

— Фюрер покинул Берлин. По сведениям разведки некий Скорцени вывез его в Антарктиду.