Военный инженер товарища Сталина 1

Глава 17

Алексея пытали особенно изощренно. Присутствовал сам штурмбаннфюрер Куртиц, с недавних пор проявлявший желание наблюдать за допросами. В соседних бараках томились несколько десятков русских, белорусов, прибалтийцев, чехов и даже французов, непонятно каким образом оказавшихся здесь. Кто-то попадал в плен из окружения. Кого-то находили ранеными в беспамятстве. Кто сам сдавался немецкому командованию, и сейчас проходил проверку.

Отто Куртиц негодовал. Русский не произносил ни слова, посылая в адрес палачей лишь отборные маты.

— Выродки… — шипел он окровавленными губами. — Продались фашистам, гниды…

Два русских надзирателя и два эсэсовца из числа зондеркоманды занимались русским с самого утра. Результатов, ожидаемых Куртицом, не было.

— Мы есть бить и поджигать тебя, как… мм-м… — он прищелкнул пальцами, подыскивая русское слово. — Как… ба-ра-шек.

И хохотнул удачно подобранному слову, несмотря на крайне злое настроение. Предстоял визит незваных гостей с кучей генералов, а он, Отто Куртиц, не выудил из русского ни слова. Штурмбанфюрер уже знал, что тот не принадлежит ни одной эскадрильи. Однако пытал теперь из чувства мести за потерянное время.

— Как есть имя твой командир полка? Сколько зольдатен? Сколько летчик, ангар, узел связь?

Повинуясь кивку головы, надзиратели принимались выбивать зубы, топтать ногами, поливать водой. Трое эсэсовцев пока наблюдали, ожидая очереди.

— Герр Куртиц, пожалуйте в сторону, — участливо отводил начальника один из них, в опаске, что того забрызгают кровью.

— Гнусная рожа, — отхаркивался слизью Алексей.

— Говори, тварь большевистская! — орали надзиратели. Один был из латышей. Второй — тот самый, что плескал водой — откуда-то из Поволжья. Оба ненавидели коммунистов и готовы были разорвать их в клочья.

— Рано! — останавливал Куртиц по-немецки. Поймут, не поймут — не его дело.

К 20 часам 38 минутам Лёшка представлял собой сплошной сгусток бесформенного мяса, похожего на окровавленный дрожащий пудинг — если здесь будет уместно столь нелепое сравнение.

В 20 часов 39 минут его окатили водой. Выволокли в коридор и, протащив по бетону, впихнули в одиночный карцер.

В 20 часов 42 минуты, отряхиваясь и ругаясь, на чем свет стоит, из пыточной камеры вышел Отто Куртиц, направляясь в общую столовую. Там шнапс, там коньяк, там фройляйн из обслуги. Там оберштурмфюрер Заубах, с кем можно поделиться своей злостью.

Лёшку выволакивали на допрос, с особой тщательностью ломая все конечности, загоняя под ногти раскаленные иглы, но лицо больше не трогали. Заплывшее, опухшее, потерявшее человеческий облик, оно, тем не менее, жило какой-то своей удивительной жизнью, постепенно превращаясь в маску застывшего манекена. Сквозь обильно текущую из ушей кровь он слышал оглохшим слухом наставления Заубаха:

— Лицо не тронуть. Мне этот русский еще тащить в комендатуру для показа.

О выжженных ногтях и вывернутых наружу лопатках Заубах не вспоминал.

— Сколько зольдатен твой полк? — в который раз орал он, пока усердные изуверы подвешивали Лёшку за крюк.

— Хрррыы-ыы… — пуская кровь из горла, хрипел отважный друг Борьки. Слизь черными сгустками собиралась в желеобразную массу, над которой кружили противные мухи.

Ополоснув руки в чане с водой, костоломы принимались заново выламывать позвонки, с какой-то методичной, только им известной закономерностью. Алексей терял сознание, проваливался в пустоту, уже не кричал, а сипел страшными судорогами. Продолжал упорно молчать.

— Хватит! — обессиленно выдохнул оберштурмфюрер, будто сам находился в качестве узника. С минуту смотрел налившимися кровью глазами, потом яростно пнул сапогом безвольно висящее тело. — Отмойте! Приведите в порядок. Где надо перебинтуйте для наглядности. Пускай до утра отлежится. Сможет поесть — накормите и оставьте на ночь воды. Завтра к обеду доставим в комендатуру. У меня все!

Помощники с окровавленными руками, в накинутых на голое тело фартуках, подобострастно вытянулись перед начальником. Заубах критическим взглядом осмотрел фартуки, промокшие от крови. Поморщился, махнул досадливо рукой и вышел, бросив напоследок:

— И переоденьте фартуки, свиньи. Смотреть тошно!

Когда волокли тело по бетону, когда обливали водой и наспех замазывали побои с уродливыми ранами, когда впихнули в камеру и кинули расплескавшуюся миску баланды, Лёшка всеми силами старался сохранить частицу разума. Его воспаленный болями мозг отказывался анализировать происходящее. Лежал на полу, облитый каким-то дезинфицирующим раствором, чтобы хоть немного перебить запах разложения его изуродованного организма. Трупные миазмы подступающей смерти заполнили утлое помещение, мешая глубоко вдохнуть. Ночью выводили в уборную. Точнее, выволакивали, где он так и не смог оправиться, едва не свалившись в мерзкую дыру испражнений.

— Пить… — хрипел он, выворачивая наружу несуществующий желудочный сок. — Дайте пи-иить!

В этот раз с ним почему-то обошлись достаточно вежливо. Даже с каким-то подобострастием. Готовили к чему-то страшному, жуткому и безысходному! — он уже понимал это. Охранники даже не привязали к батарее.

— Бежать все равно не на чем! — ржал один из них, намекая на обугленные босые пятки, выглядевшие черными обрубками. — Доковылять сможешь?

И давал напиться.

О боже! Какая же это благодать — хлебать беззубым развороченным ртом прохладную жидкость, падающую в пустой, разодранный пытками желудок. Ночью даже посетила мысль: способен ли человек самостоятельно захлебнуться, избежав более чудовищной смерти? А что если набрать полный рот воды и, не выдыхая, ждать, когда начнутся спазмы? Но сколько не пытался, ничего не вышло: защитный биологический механизм непрестанно выталкивал воду наружу. Рвало потоками. Захлебнуться было невозможно.

В 10:35 его протащили по бетону. Втолкнули в какое-то просторное помещение.

Лёшка улыбнулся сквозь слезы уродливой, выбитой без зубов улыбкой. Да и улыбка ли то была? Черный разинутый зев сгустка чего-то бесформенного, не имеющего ни губ, ни подбородка, ни вывернутых давно скул.

— Сколько нам оста… кхры-ыы… осталось? — спросила в углу какая-то бесформенная тень. Нет. Не тень. Бесформенная масса перебитых конечностей с вывернутыми суставами — вот что это было.

— Меня Костей зовут. Я… кхры-ыыы…. из соседней камеры. А ты Алексей. Я слышал…

Голос надрывался в кашле. Алексей дополз на четвереньках ближе. Взглянул в изуродованное лицо. Советский боец был одного с Борькой возраста. Такой же рыжий и веснушчатый. Оторвав от тюремной хламиды полоску ткани, Лёшка обтер лицо парня. Тряпка сразу пропиталась кровью.

— Я из той эскадрильи, где нас поймали, — прохрипел солдат. — Но я лётчик, а ты простой пехотинец. Тебя-то они за что пытали… кхры-ыы… изверги?

— Думали как раз, что я командир этой эскадрильи.

— Мой командир сгорел в машине.

— Я так и предположил. А эсэсовцы приняли меня за него.

— И что теперь с нами будет? Долго осталось до нашей кончины?

— Минуты, Костя. Минуты, друг мой.

Алексей вдруг заговорил, поспешно глотая слова, давясь, хрипя, ловя последнюю возможность. Раз им дали побыть наедине, нужно провести это время с толком. Он стал быстро шептать:

— На нас уже поставили крест. Потому и бросили в этот каменный мешок. Заметил, что все углы пусты? Вынесли стулья, кресла, столы, даже ковровые дорожки. А ведь это помещение раньше было подвальным убежищем. Возможно, каким-то бункером или узлом связи. Следы от проводов видишь?

— Прости. Ни черта не вижу. У меня и глаз-то, как таковых уже не осталось. Вытекли противной слизью, когда их жгли раскаленными прутьями.

Костя теперь тоже говорил не умолкая, хрипя, задыхаясь, кашляя, лихорадочно подыскивая слова. Голова раскалывалась, но зыбкие, едва ясные мысли все же проскальзывали.

— Вижу только какие-то расплывшиеся очертания. Мы сидим на полу? На бетоне? — шарил он рукой.

— Этот бункер освободили, вероятно, специально для нас.

— Зачем освободили?

— Могу только догадываться. Вижу в стене необычные шланги… — Лёшка по-пластунски подтянулся вперед. Закашлялся, задохнулся. Привстав на локти, обвел остатками выжженных глазниц видневшийся угол стены. В груди похолодело от предательского испуга.

— Ого!

— Что там?

— Прорубленное окно в стене. Только что сделанное толстое стекло. Понимаешь?

— Нет.

— Штукатурка свежая, будто стену прорубили пару часов назад.

— Я слышал ночью какие-то стуки за стенами. Глаза не видят, а слух даже обострился. Хотя все залито засохшей кровью как корочкой. Может, ослышался?

— Не ослышался, Костя. Толстое стекло в вырубленной стене сделали специально, пока мы боролись со сном. Для нас!

— Для нас?

— Мы будем для них подопытными кроликами. А через стекло, вероятно, за нашими мучениями будут наблюдать.

— Кто?

— Начальство повыше. Не те, кто нас пытал. Иначе, зачем было освобождать от мебели и аппаратуры помещение?

Алексей невесело усмехнулся.

— И знаешь, что, Костя? Если этот бункер связи переделали в какое-то подобие непроницаемой капсулы, на нас будут испытывать либо яд с кислотой, либо неведомый еще… газ.

— Шланги… — прошептал Костя, чувствуя, как сжимается перебитая сапогами грудь.

— И шланги, и странные раструбы в стенах. И что-то похожее на распылители для красок, какими вы красили самолеты. За стеклом вижу противогазы, висящие на стенах. Пять или шесть штук.

— Господи-ии… — выдохнул молодой боец, отчаянно похожий на Борьку. — Нас будут душить газом? Как в концлагерях смерти?

Договорить им не дали.

Ровно в 10:45 за стеклом смотрового помещения возникли сразу несколько смутных фигур. От брызнувшего света ламп у Лёшки резануло в висках.

— Ну что, друг мой, отважный пилот. Давай прощаться!

Голос Алексея приобрел былую уверенность, отбитую сапогами и измученную пытками. Он на миг снова стал тем другом Борьки, вспомнив былые победы, погибших друзей и семью. Последняя скупая слеза скатилась на изуродованную шею. Выпрямился, едва не теряя сознание от пронзающей боли. Костя тоже подобрался, привалился к спине соседа. Слепо обвел выжженными глазами помещение:

— За Сталина! За Родину!

И что есть мочи плюнул в стекло слизью чего-то красного, густого.

— Прощай, Лёша –ааа…

Это были последние слова отважного молодого летчика.

…Из встроенных в стены пульверизаторов послышался напор шипения. В лицо ударили струи капиллярной жидкости разъедающего раствора. Оба тела вмиг покрылись струпьями язв, волдырей и ожогов. В одну секунду два организма превратились в разлагающие сгустки бесформенного уродливого мяса, чернеющего прямо на глазах. Пар испарений обволок их корчащиеся силуэты.

— А-аа… — донеслось из сгустка вмиг перемешанной плоти, похожей на густую желеобразную кашу.

Последние нечеловеческие звуки вырвались из разложившейся плоти, и все разом стихло. Масса еще секунду агонизировала, затем сморщилась. Сжавшись в уродливый комок, застыла на полу. Два только что живых человека в несколько секунд превратились в сухие комки кровавой грязи. Ни костей, ни скелета, ни черепа, ни внутренних органов. Все в один миг разъело аэрозолем.

Костя и Алексей больше не существовали в этом мире. Их поглотило новое «оружие возмездия», биологическая разработка третьего рейха на основе пестицида «Циклон-Б».

Шипение прекратилось, завеса капиллярного распыления осела на пол. Заработали вентиляторы и шланги обдува. Загудели генераторы вытяжки. Запахло озоном. За стеклом послышались аплодисменты.

…Настала минута триумфа.

— Поздравляю вас, господа! — льстиво расточал похвалы доктор фон Штокман, комендант корпуса эйнзацштаба Розенберга. — Достигнуть таких успехов за восемь… — он бросил взгляд на золотые часы трофейной фирмы «Патек Филипп». — За восемь каких-то секунд! И не просто жертвы задохнулись: они разъелись прямо на глазах. Разложились на кучу останков. Трепыхались как черви. Браво! Фюрер по достоинству оценит проделанную вами работу.

Последние высокопарные слова заставили Куртица поморщиться. Заубах, напротив, едва не хлопал в ладоши.

— Теперь над русскими иванами будут летать наши бравые летчики, распыляя этот чудесный аэрозоль. Наши войска мы обеспечим сотнями тысяч противогазов. А русские будут подыхать, превращаясь в разлагающуюся плоть за несколько секунд. Массовое истребление! Победа на всех фронтах! Великая Германия восстанет из…

— Погодите, Эрнст! — перебил один из генералов комиссии. — Это был только пробный образец. Первичное тестирование не на убогих узниках, а на относительно здоровых людях. Их организмы были частично разрушены побоями и пытками, но не терпели многомесячного голода. Они были еще свежи. Производство только налаживается. Ведомство нашего общего шефа Розенберга заключило договор на поставку огромного количества противогазов с костюмами химзащиты. Пока это дело времени. Перспектива. Понадобится пара-тройка месяцев, когда аэрозоль поступит в полное распоряжение армии и авиации.

— Зато это будет глобальная победа! — воскликнул Штокман, звеня бокалом с вином. Все чокались, поздравляли друг друга. Были приглашены адъютанты, высшие офицеры. Заубах с Куртицом стояли в сторонке.

— Бактериальное уничтожение! — вопил через стол комендант. — Мы перевернем весь ход войны. Этот неведомый науке раствор поставит крест не только на нашем участке, но и на всех фронтах! Русские используют какое-то новое оружие. Называют его «Сталинские рои». Кто-нибудь знает их принцип действия?

— Беспилотные автоматы. Размеры не больше вот этого подноса, — стал объяснять кто-то из гостей. — Таких крошечных машин сейчас у русских еще мало, но массовое производство постепенно нарастает. Армии каждый день пополняются новыми образцами. Кроме того, у русских появились усовершенствованные «Катюши». Стала толще бронь на танках. Улучшилось обмундирование. Офицеры вермахта рассказывают, как к ним в руки попадались непонятные оптические прицелы для винтовок. Еще окулярные очки, в которых можно видеть в темноте. И много новых разработок.

— Похоже, на русских работает какая-то неизвестная нам группа ведущих конструкторов, — вставил один из генералов. — Так и до баллистических снарядов недалеко.

— А мы сломим хребет русским иванам с помощью вот этого аэрозоля! — хвастливо заявил Штокман. Комендант все больше распалялся после того, как на его глазах за толстым стеклом разъело двух пленников. И это за каких-то восемь секунд!

— Ни один из так называемых «Сталинский ударов» не способен покрыть расстояние за восемь секунд! Понимаете, господа? А наше бактериологическое оружие способно за эти восемь секунд умертвить целую дивизию. Да что там дивизию — целую армию! Разумеется, если мы в достаточном количестве снабдим аэрозолем войска…

Он бы еще кричал что-то о победах и оружии возмездия, если бы в этот момент вдруг не раздался грохот:

БА-ААМ!

Здание комендатуры покачнулось, приподнялось и, как бы бережно, осторожно, осело на землю.

Вторая ударная волна промчалась по территории корпуса, сметая все на своем пути:

ВЖУ-УУУХХ!

Со стен посыпалась штукатурка. Где-то прорвало воду. Завыли собаки. Снаружи заорали люди — непонятно кто: эсэсовцы, обслуга, пленные? Пронесшийся вихрь разметал несколько построек. В небо застрочили запоздалые зенитки.

— Русские! — истошным криком возопили генералы, бросаясь на пол. Комендант, вмиг побледневший, хватая ртом воздух, грузно осел под стол в приступе инфаркта. Потолок начал рушиться. Угодившая в цистерну бомба советского самолета, каким-то роковым образом оказалась тем самым единственным катализатором, который привел в действие разрушительную силу нового биологического оружия.

— Русские прорвались! — орал кто-то, еще не чувствуя отвратительного запаха.

В небе бушевал воздушный бой. Несколько эскадрилий сумели прорвать воздушное пространство над немецкой территорией. Теперь та капиллярная жидкость, что за считанные секунды сгубила Алексея с Костей, в форме тумана с быстротой молнии растекалась по территории корпуса. Визжали, хрипели, вопили, орали от боли все, кто на секунду оказывался в пределах ее досягаемости. Разработанный нацистами раствор неизвестного мгновенного яда сам же и пожирал их, не разбирая, кто хозяева, давшие ему жизнь, кто жертва.

— А-аа… — истошно орал Куртиц, загребая руками воздух.

Штокман обуглился в течение шести секунд. Оба генерала — в течение девяти.

Остальные офицеры, опрокинув столы и цепляясь за скатерть, валились на пол, агонизируя в предсмертных судорогах. Завеса испарений растворялась в воздухе со стремительной скоростью. Лопались нарывающие гнойники. Лица покрывались струпьями. Брызгала ядовитая слизь. Разинутые рты, задыхаясь, испускали смертельные вздохи. Стоны разодранных в один миг глоток заполнили всю территорию корпуса. Смерть настигала мгновенно.

Генрих Заубах за секунду до того, как его разъело на месте химическим аэрозолем, успел увидеть, как раствор пожирает его ноги. Внутренние органы будто взорвались одним разом, одним мигом, в долю секунды.

Превратившись в сплошной сгусток волдырей, язв и обуглившихся на глазах костей, он успел выдавить в воздух единственный звук:

— Этот газ… он… он сожрал меня…

И, дернувшись, сморщился в иссохший комок чего-то непонятного.

Спустя несколько секунд все было кончено. На территории корпуса эйнзацштаба Розенберга не осталось ни одной собаки, ни одного пленного, ни одного офицера и гестаповца. Угодившая в цистерну с химикатом точным попаданием бомба, одним росчерком судьбы превратила создателей яда в его собственные жертвы. И этот яд, неизвестный науке молекулярный пестицид на основе синильной кислоты, в тысячи раз губительнее «Циклона-Б», вырвавшись на свободу, убил всех его создателей.