Внучка берендеева в чародейской академии

ГЛАВА 58 Об извилистых путях судьбы

Арей зачерпнул горсть снега и лицо отер.

Огляделся.

И я огляделася.

Пустошь, как она и есть, лысая, что бесова пятка. Только по краешку самому торчат реденькие осиночки, а за ними болото лежит, да не то, летнее, в зеленые колеры ряженое, а зимнее.

Бродят по снегу лошади.

Валяется одежа нашая… и Лойко первым тулуп подхватил, на плечи Станькины набросил.

— На от, а то околеешь, — проворчал. — И шапку не забудь.

— Ба…

— Чего я? — Бабка прежнюю личину не примерила, да и с прочих сползли они, выставляя нашу прежнюю суть. — Сама выбрала…

— И что теперь?

— А я откедова знаю…

У меня ж в ушах смех стоял. Будто бы туточки она была, Старая Ольха, рядышком… попросись — и воротимся в клятую деревеньку. И попотчуют нас от души, правда, душа та гнилой будет. Но зато живы останемся, как есть живы… и не только мы.

И гляжу я… на небо гляжу, которое седины набралось.

На людей.

И стыдно, и страшно, потому как выбором своим я точно их сгубила. Побоялась, выходит. Там-то решение мое верным представлялося, а ныне… вот Станька носом хлюпает.

За что ее?

Или бабку мою, живую, а сколько той жизни осталось? На полволоска?

— Вы… ба, может, вы со Станькою назад повернете? — Я тулуп на плечи накинула, да все одно теплей не стало. Колотило меня, и так, что зуб на зуб не попадал. — Ежели потихоньку, то доберетеся до Барсуков…

— Поздно уже, — покачал головой Лойко. — Волки тут.

Оне и вправду кружили, к пустоши не смея подобраться, но двоих всадников за добычу сочтут.

— А ты проводи.

Лихая надежда… глядишь, и вправду останется живым.

— Ты, — Ильюшка старательно тер снегом руки, пусть и сделалась шкура красна, что у раков свежесваренных, — расскажи лучше, что видела.

От, легко сказать…

— Видела, — говорю, — как умрем… и те, обозники… и мы… а потом…

— Погоди. — Илья руки отряхнул. — Присядь, Зослава… и давай так, рассказывать оно долго, но есть одна штука… миска нужна, чем пошире… и вода.

Миску из сумы достали, уж не ведаю, как бабка ее туда запихнула, а все к делу пришлося. Воду топили руками, спешне, деловито, будто не было занятия иного. Лойко из фляги своей льнуть хотел, но бабка не дала.

— Чистая вода должна быть.

— Именно, — подтвердил Илья. — А теперь, Зослава, возьми миску в руки… вот так. Закрой глаза. Не бойся, будет немного неприятно.

Ага, будто голову в клещи сунула, но ничего, я потерплю.

— А теперь вспоминай. — Голос Ильи доносился издали, и был он таков, что не посмела я ослушаться. Вспомнила.

И вспомнилось легко.

Каждое мгновеньице… и кровь на снегу… и стрелы… лучники… человек в личине… тварь неназываемая… воспоминания лились, а клещи только сильней голову стискивали. И уже больно было, да терпела я, губу вон прикусила, чтобы не закричать.

…вернись, вернись… не обидим…

Шелестели осины.

И за ними виделась мне полупрозрачная фигура Старой Ольхи… манила она меня, обещала… выведет, болотными тропами, летом иным, с которым нонешняя зима не повстречается. А значит, не заступит дорогу и тот, кто…

…боль стала резкою.

— Илья, твою ж…

Земля из-под спины вывернулася, а холодом в лицо льнуло, и не холодом — водою студеною. Открыла глаза, лежу, дыхаю, пялюся на небо, в руках миска, и тую миску я стиснула так, что пальцев не чую.

— Извини, я сейчас…

Голос далекий, а клещи голову стиснули, давять. Этак если и дальше будет, то раздавят, что орех. У нас дед Васюк как-то с крыши сверзся, полез конька править. Упрямый был, ему баба евоная казала, чтоб погодил до вечера, когда сыны с покосу придут, так нет же ж, вперся. А после и сверзся. И вышло, что на редкость неудачне, об камень головою, та и треснула…

Ох и было вою.

А моя и без камня.

— Если ты…

— Да не мешайся, сейчас распутаю… вот сейчас… Лойко, дай ей хлебануть.

К губам флягу прижали, леденющую! Хоть бы подумал, ирод, обернуть чем! А то ж языка приморожу, буду опосля шепелявить… но клещи исчезли, и тяжесть, и дышать смоглося.

И пить.

Пила я жадно, будто до того ден пять воды не видывала.

Меня ж под ручки подхватили.

Усадили.

Арей рядом присел, за руки держит, не то чтоб не упала, не то миску отобрать пытается. Я б ее отдала, да пальцы не разгибаются.

— Ну, Ильюшка…

— А что я? — Голос Ильи звучал виновато. — Я не хотел…

— Ты его вообще пробовал?

— Пробовал… только недолго, секунд пару… ну, чтоб понять, что действует.

Слышала я вроде и все, да только понимала через слово.

— Ментальная магия такого уровня… компенсация… поддержка ауры… выберемся, я тебе нос сломаю.

— Если выберемся, — спокойно согласился Илья, — то ломай. Зослава, ты глаза закрой и попробуй дыхание выровнять.

— Советчик, чтоб тебя…

— Я как лучше хотел!

Глаза я закрыла. И открыла.

Ох и кружит… будто мошкара роится, и такая наглючая, от которой в голове моей гудение приключается, с этого гудения я и не слышу, об чем лаются…

— …выше достоверность…

— Уж с достоверностью ты, братец, угадал. — Это Лойко, притихший какой-то, пришибленный. — Знаешь, я б, наверное, и без достоверности согласился бы…

Я все ж пальцы разжала, и миска выпала на снег.

— И что делать будем? — Теперь я могла разглядеть смутные фигуры, будто бы в тумане все. Станька, к бабке прижавшаяся… Ильюшка сгорбленный.

Лойко.

— Хороший вопрос. — Лойко себя по плечам хлопнул. — Может, и вправду назад повернем?

— Не получится, если нас ждут, то устроят охоту, — сказал Ильюшка, он стоял, покачиваясь вперед-назад, так он завсегда делал, думаючи. — Если отринуть сам факт грядущей смерти, который вовсе не явлется непреложным фактом, но лишь его вероятностью…

— Чего?

— Лойко, — Ильюшка отмахнулся, — не сбивай с мысли. Мы получили преимущество.

— Это ж какое?

— Присядь. Мы знаем, что будет. Точнее, что скорее всего будет. Однако, если разобрать сам эпизод на элементы, то получим ряд ключевых точек, устранение которых позволит нам избежать гибели… то есть даст шанс избежать.

Илья замолчал, застыл ледяною фигурой.

— Я… — говорить было тяжко, язык не ворочался. — Я могу вернуться… она тут… зовет.

— Мы слышали, — отмахнулся Илья. — И не хочу тебя разочаровывать, но в твоем самопожертвовании смысла не будет никакого.

Я только вздохнула, а Ильюшка мягко так, как дитю, сказал.

— Ты просто невнимательно ее слушала. Она выведет нас… летними тропами… и верю, что до царских палат доведет… только это будут палаты времен ее лета. Понимаешь?

— От холера! — Лойко добавил пару слов покрепче, но осекся. — Не слушай, Мышка, это нехорошие слова… и не хлюпай носом. Слышала, что Умник наш сказал…

…летние тропы.

…то лето, которое случилось однажды много годочков тому…

…которое осталось на Пустоши проклятьем и памятью…

…и разве обманывала нас Старая Ольха? Доведет. Выведет… и не доберутся до нас всадники в личинах, только… все одно ведь сгинем, как и не бывало.

Я, дурища, и не поняла.

А Ильюшка вот сообразил, глядишь, и ныне сообразит…

— Если на краю болота засада, то прорываться наскоком смысла нет. Арей, у тебя еще вестники остались?

— Один.

— Запускай… надо упредить обозников. Судя по видению, до них только завтра доберутся. Тварь будет голодной, потому что ты ее потреплешь… заодно попроси связи, у Марека должна быть… пусть доложит обстановку… отдельно — про Гордану. Влипла, дура… и сам пусть постережется, похоже, в обозе есть чужаки… коль знают, где встречать, то свои ж след кинули.

Илья сковырнул сапогом снег.

— Попробуем взять ублюдка в клещи… тут в Бельцуках, недалече, две сотни квартируют, а при них — магики штатные… и не из последних, если память не подводит. Хорошо бы им весточку дать…

— Думаешь, не перехватят?

— Они знают, где нас ждать. И ждут… и не знают, что нам тут вдруг повезло…

Лойко только хмыкнул и шею потер. А я согласилась — сомнительное сие везение, свою смерть видеть. Арей же вытащил низку с бусами и, сняв одну, сел на снег, ноги скрестил.

Он сидел долго, дольше, чем в прошлый раз.

И я уж испужалась, что не выйдет ничегошеньки, когда помеж пальцев евоных потек черный дым. Дым сплелся в птицу, не то ворона, не то галку огроменную клювастую. Та же только крылом по снегу мазнула, поднялась.

— А теперь, — Ильюшка потянулся, — предлагаю поспать, если у вас, уважаемая, еще сохранился тот чудо-корень… силы нам понадобятся.

Бабка молча в торбу полезла. Корня она взяла, да и не одного. Раздала всем по кусочку и Лойко по голове погладила.

— Бедовый ты хлопец, но… коль живы будем, не стану вам мешаться.

От же ж…

Коней стреножили. Попоны на снегу постлали, все не на голом спать. Подумалося, что этак и простудиться недолго, а после — что ноне нам не простуды бояться. Полегли разом, тесненько, теплом деляся, и вышло, что Лойко невестушку свою обнял, а я подле Арея очутилася.

Лицом к лицу.

— Не умирай, — попросила, хотя ж не в его воле это.

— Не умру.

Пустые слова, но как же мне стало легко… не умрет, конечно, не умрет… и глядишь, сплетет еще Божиня нашие судьбы, совьет из них одну ниточку, да крепкую, которая и после смерти не разорвется.

— Смотри, ты обещал…

…нонешний сон был черен.

И в черноте этой шелестели осины, будто звали, да не способны были дозваться. Обещали… а что — не разобрать. Да и не хочу. Я чуяла, как утекает время, и вправду песок, и песчинки-мгновенья гладят пальцы. Горько от того, и еще горше, что не в силах моих ничего переменить.

…или…

…если прав Илья…

…щит надобно развернуть раньше…

…да двойным сделать, чтоб не сразу треснул… и тогда, глядишь, будет минута-другая… а там, коль повезет, то и подмога подоспеет. Надобно верить, что подоспеет, без веры не сдюжим… а мы должны… ибо как иначе-то… иначе нельзя… люди погибнут.

Много людей.

Я открыла глаза, когда завыли волки. Глухо так, будто отходную выводя.

— Ну вот, — Ильюшка смачно потянулся. — Да здравствует новый день…

Солнце и вправду показалось над болотом.

Только мне от того радостно не было.