Внучка берендеева в чародейской академии

ГЛАВА 27, где ведутся беседы и шутятся шутки

Следующая седмица пролетела, что дым над рекой. И провела я ее, стараниями Архипа Полуэктовича, в библиотеке. А что, раз уж мне на круг, ледком прихваченный, неможно, поелику тело мое еще к физическим нагрузкам непригодное, то в библиотеках мне самое место.

Так и сказал:

— Иди-ка ты, Зослава, погрызи гранит науки. А коль погрызть не выйдет, то хоть помусоль слегка…

Шутит, значится.

И список выдал вопросов, по которым мне реферату сочинять надобно. А по мне, так лучше уж на круг, или на козла злопакостного, чтоб ему все четыре ноги разом переломило. Нет, я-то девка грамотная, ученая, однако же… терялася вот в университетской-то библиотеке. Да и как не потеряться, когда она преогроменная? В три этажа. Комнат — не счесть, и кажная — с избу нашую будет. И главное, все от пола до потолка книгами заставлены. Я как в первый-то самый раз попала, то и обомлела. А в голове одна мысля вертелась: это же сколько жить надобно, чтоб прочесть все? Арей тогда еще посмеялся, мол, никто не читает всего. Только по специализации. И показал полочку, где для таких ось, как я, студиозусов книги стояли…

…об Арее думать не хотелось.

Сгинул он.

То есть я точно знала, что не сгинул. Видела издали. Да вот явственно избегал он меня. Стыдился? Или не желал беседы, наперед зная, что вопросы я стану задавать неудобственные? Оттого лезли в голову мысли вовсе непрошеные.

Небиблиотечного свойства.

— Зося, а Зося… — Еська плюхнулся на лавку.

Пахло от него ядреным потом и еще пирожком, который он, презревши все правилы — есть в библиотеке строжайше запрещалось, — вытащил из кармана. Небось, вновь в столовой украл.

Не кормят его, что ли?

— Чего надобно?

Не скажу, чтобы после недавнего происшествия царевичи ко мне вовсе переменились. Переменились, то верно, только не с благодарностями поспешили, а сделали вид, будто бы меня вовсе не существует.

Сторониться начали.

— Хочешь пирожка? — Еська разломил его пополам.

С капустой.

Квашеной.

Квасили тут иначе, чем в Барсуках, и выходила капуста не самою ладной, без хруста, кисловатою чрезмерно. А утушенная и вовсе смак теряла.

— Нет, спасибо.

— Ну как знаешь, — он откусил половину. — Я от страсть до чего оголодавши…

Оно и верно, судя по виду, Еська аккурат с утренней пробежки в библиотеку заглянуть сподобился. Вон, и штаны в грязюке, и с сапогов на ковры библиотечные нападало…

— Жалко мне тебя, Зося. — Он поставил локти на стол, я едва-едва поспела книжку убрать. И главное, нарочно ведь! Вот же… недопороли в детстве, видать. Небось, моя-то бабка, вздумайся мне в грязных сапогах да по дому-то прогуляться, мигом за лозину схватилась бы.

А уж жирными руками книги мацать — вовсе того вообразить неможно.

— С чего бы?

— Да сидишь тут, чахнешь над книгами… того и гляди, вовсе зачахнешь.

Он сунул остатки пирожка за щеку, которая оттопырилась, будто бы у Еськи зуб разболелся.

Зачахнуть за книгами… об этаком я не думала.

— Вон, — с трудом пирожок прожевавши, Еська подвинулся ближе, — поглянь на деда Нестора… видишь, до чего схуд? Высох весь прямо. А отчего?

— Отчего?

Дед Нестор служил при библиотеке старшим библиотекарем. Был он немолод, благообразно сед и неизменно строг. На студиозусов взирал с немалым подозрением, выделяя тех, кого особенно недолюбливал.

— Или вот Ильюшку нашего взять… книжная душа. — Еська подвинулся еще ближе. Теперь он говорил тихо, доверительно. — Хороший парень. За него вот сердце болит.

И руку прижал.

К правой стороне груди. Хотя ж, может, у него, охальника, аккурат там и сердце. Не удивлюся.

— Вот как и ты над книгами чахнеть… и весь заморенный, дальше некуда…

Как по мне, заморенным Илья не выглядел. Хотя стоило признать, что был он куда бледней прочих, не считая Игната.

— Ему ж двадцати нема еще, а уже, смотри, глаза ослабли. Спина кривая…

…про спину Ильюшину наставник и вправду говорил недоброе, грозился, что того и гляди горбом она застынет.

— С животом тоже неладно. И того он не ест, и этого…

— Ему ивовой коры попить надобно. И льняного семени. Хорошо от живота помогает, — поделилась я с Еськой, потому как жалко было боярина. — Еще рыльцев кукурузных.

— Про рыльца — всенепременно передам. — Еська облизал жирные пальцы. — Но я не о том! Ты вообще, Зослава, хотя ж одного книжника здорового видела?

Я пожала плечами. Здорового аль нет, но знакомых книжников у меня было немного.

— То-то же! — незнамо чему обрадовался Еська. — А я тебе скажу! Это все из-за пыли. Чуешь?

И за мою книжку, где повествовалось о правилах сочетания младших рун, хвать. Грязными руками! Я и возмутиться не успела, как Еська эту самую книжку под нос сунул.

Только и чихнула.

И вправду, пыльная, а главное, местная пыль едкая, прям спасу нет.

— Вот! Видишь?

Книжку он на место возвернул.

— От нее все болезни идут! И спину ломить начинает. И глаза слабнут. И кашель привязывается, да такой ядреный, что не каждый целитель справится. А самое страшное знаешь что?

Еська шептал, а я поневоле наклонилась.

Вот оно как выходит.

— Что? — шепотом поинтересовалась я, не ведая, надобно ли мне этакое знание.

— Что она в уши и нос лезет. — Еська нос свой курносый мацает. — А оттуда уже и в мозги.

И пальцем по лбу постучал.

Мне.

— Вот когда человек тренированный, читавший много, то оно и ничего, поболит голова денек-другой, да и успокоится.

Он пальчиком книжечку отодвинул.

— А если…

Я ж книг столько доселе никогда не читала. И страшно подумать даже, что этая пыль со мною сотворить способная.

— А если не тренированный, — с тяжким вздохом произнес Еська, — тогда от нее мозги пухнуть начинают. У некоторых так пухнут, что потом прямо через уши и лезут.

Тут-то я не поверила.

Да, головою маяться случалось, хотя прежде за мною этакого недугу не водилося. Я-то списывала на тое, что с непривычки оно: когда столько всего в голову впихнуть пытаешься, знамо дело, болеть будет. Небось, когда наешься от пуза, пузо оное тоже мается, пока не пообвыкнет.

— Не веришь? — Еська обиделся. — Я ж как лучше хотел. Об этом все знают… Или думаешь, отчего боярские дочки в библиотеку сами не ходют? Шлют кого попроще…

А ведь верно… ежели оглядеться, никого тут нету, чтобы исконного боярского роду.

— Мое дело предупредить, — царевич поднялся, — а ты уж сама, Зося, думай… да только долго не задумывайся. Как мозги через уши полезут, тогда поздно станет.

Ночью спала я плохо.

Спросить?

У кого? У наставника? Неохота к нему с этаким глупством соваться… а если не глупство вовсе?

Но неужто не упредили бы… Или привыкшие, что студиозусы — люд книжный, к пыли устойчивый… еще словечко такое имеется, иноземное… напрочь из головы вылетело.

И главное, что чем дольше думаю, тем больше голова болит. В ушах же свербение некое появилось. Я и пальца сунула, глянула и приспокоилась: чистый. Уши-то я мыть привыкшая, а все ж таки нельзя Еське верить, вот чую нутром своим, что нельзя.

Из тех он людей, несурьезных, которым байку присочинить, что до ветру сбегать.

Однако голова…

Три дня я маялась, и в библиотеке стала чувствовать себя на редкость неудобственно. Все принюхивалась, приглядывалась. Четвертого же дня ко мне Еська сам подошел. В библиотеку, правда, соваться не стал, на улице, где мне велено было гулять, выцепил.

И верткий такой, зараза! Раз — и под локоток ухватил, пристроился рядом… а вынарядился-то… шальвары шелковые червоного яркого цвету в сапожки заправлены. А те — с носами гнутыми да на каблучку. Кафтан золотой мехом оторочен. Шапка высокая заломлена… красавец. Только вот физия шельмовская к этакому-то наряду не больно идеть.

— Как ты, Зославушка? — поинтересовался любезно. Идеть шаг в шаг, головою крутить, а девки, которые гуляли не по медицинское надобности, но сами по себе, прям обомлели.

И лица у них сделались такими… недобрыми.

Царевич он или так, но не по чину ему со мною под ручку гулять. Я это разумею, и Еська разумеет, оттого и скалится во все зубы, а девкам знай подмигивает.

Дразнит.

— Спасибо, хорошо, — вежливо отвечаю, а сама только и думаю, куда бы этого кавалера нежданного спровадить.

— А мне так не кажется. Побледнела ты… щеки запали…

Оно-то, конечно, и щеки запали, и в иных местах убыль случилась, но то, ежели целителям верить, от перерасходу сил.

Ничего. Наем еще, было бы чем есть.

— Глаза-то, глаза краснющие… — И рукой перед глазами помахал. — Слезятся…

Сразу как-то и слезы навернулись.

— Говорю же, стерегися книг… небось, и голова болит?

Я кивнула. Заболела… вот прямо тут и заболела.

— Надо ее померить. — Из-под полы Еська вытащил ленту с узелочками, такую в лавках пользуют портновских, когда мерку снимать надобно. — Шапку сымай, Зослава…

Я и стянула.

А Еська ловко веревку накинул, на лбу сцепил.

— Ох, беда…

— Где?

Я глаза-то на лоб скосила, но ничегошеньки не увидела.

— Большая у тебя голова стала, Зославушка… вот смотри. — Веревку стащил и показал. — Видишь синий узелочек?

Вижу, меченый синею ленточкой.

— Такая голова у девок быть должна. Ну или еще до зеленого может, коль сильно разумная, — он держал веревку двумя пальчиками. И видела я, что и синяя, и зеленая ленточка были очень далеки от моего узелка.

— А может, я просто…

Голову щупала.

Обыкновенная.

Нет, как есть обыкновенная… и шапка-то еще когда куплена. Небось, если б стала голова пухнуть, то и шапка на нее не налезла б.

— Не человек…

— Может, — охотно согласился Еська и веревку в рукаве спрятал. — Но попомни мои слова. Скоро мозги полезут… беги к целителям.

И сгинул, ирод этакий… я же осталась с шапкою в руках.

Хотела надеть, да поползло вдруг по щеке что-то мокрое. Тронула — мамочки мои! Серое оно! И такое… аккурат как тесто недопеченное, а пахнет… книжною пылью пахнет! Я палец в ухо сунула… оттуда идет… и из левого тоже! И чего делать-то?

На помощь кликать?

Кого?

Боярыни стоят, глядят. Никто и не пошевелится, чтобы помочь, небось, невелика убыль, если у Зославы все мозги вытекут… а и вправду, вдруг все вытекут?

И с этою мыслью я заткнула уши да бегом кинулась… бегала я, спасибо превеликое Архипу Полуэктовичу, быстро. Даже юбки не стали помехою. Долетела до целительского корпусу, не запыхавшися. А навстречу мне, будто сама Божиня спасти решила, Марьяна Ивановна собственною персоналией выплывает. И ныне-то обряжена по-боярски, в три шубы разом…

— Что с тобой, Зослава? — спросила и стеклышки на палочке, которые перед носом несла, отставила.

— Спасите! — Перед нею ноги сами подкосились, и бухнулась я на колени. — Умоляю… вот…

Я пальцы из ушей вытащила.

— Мозги через уши лезут…

Тут-то Марьяна Ивановна и побелела… покраснела.

Рассмеялась в голос.

И смеялась долго, отчего сердце мое, которое заняло со страху, поскакало конем шалым.

— Ох, и насмешила ты меня, девонька… — Марьяна Ивановна палочку со стеклышками убрала на пояс. — Вставай… подшутили над тобой.

— Как?

— Обыкновенно… позволь. — Она пальчиком сняла с моей щеки бурую жижу. Растерла. К носу поднесла. — Бельверов камень… желчь… полуцветник… простенький состав, но любопытный… эфирное масло… кажется, болиголов пятнистый. У тебя перед тем, как твои… гм, мозги через уши полезли, голова, случайно, не болела?

— Болела, — призналась я.

И стыдно стало. Так стыдно, что хоть ты прямо тут под землю провалися! Да только землица была мерзлою, для проваливания совершенно не годилося. Пришлось стоять, голову опустивши.

— Два состава… — продолжала Марьяна Ивановна, — полагаю, по себе нейтральные, но в соединении дающие бурную реакцию…

Подшутили, значит…

Стыд сменился обидой. Я ведь… я ведь никого-то из них не трогала… сама по себе была, чем помешала? Весело… и не одному Еське, вона сколько боярынь нынче гуляли… и страшная догадка опалила душу. Не просто так они погулять выбрались.

Знали?

Все знали…

— Не хмурься, Зослава. — Марьяна Ивановна протянула мне платочек. — Неужто ты и вправду думала, что тебя так просто примут?

— Не думала.

Я вытирала подсохшую жижу с лица. И самой было… дико, что поверила в этакое. Мозги… через уши… знать, такие у меня мозги, которые каждый задурить способен.

— Ты сильная девочка. — Мне почудилось, что сказала это Марьяна Ивановна с немалым сожалением. — Справишься.

А то… куда я денуся?

Впредь умней буду.

Эх, мне бы дрына… с дрыном я шуток не боюсь.