Внучка берендеева в чародейской академии

ГЛАВА 46 О дорогах и попутчиках

Так и ехала, и маялась… весь зад об лавку оббила, да что там зад. Часу не прошло, как заломило спину, ноженьки крутить стало, главное, я то так сяду, то этак, а все одно неудобственно.

И пусто.

Прочие-то верхами идут… уж я, хоть и не приучена к этакой верховой езде, стала думать, что, может, так-то оно сподручней было бы. Села б на кобылку какую бочком, да тихенько, без спешки… а тут трясешься горошиною в туеске пустом.

Опосля-то, конечно, на отдых стали. Так я с первого разочку из возка расписного мало что не вывалилася, благо, подхватили бояре добрые под белы рученьки, потянули к столу, то бишь, к скатерочке, которую на снегу, ироды этакие, разостлали.

Мужики, чего сказать.

Невдомек им, что сперва бы под скатерочку оную попонку какую, похужей, чтоб не жалко пачкать было, кинуть надобно, а то вон, промокнет лен, пойдет пятнами уродливыми, которые не выведешь, хоть ты все пальцы изотри.

И снедь из корзин, как оно есть, выставляют.

— Что, Зославушка, притомилась? — Лойко на краю скатерти сел, ноги подогнул, как оно Архип Полуэктович делает, одно что наставник навряд ли б с сапогами вперся туда, где люди снедать будут.

— Притомилась. — И возникло у меня желание немалое боярину оплеуху отвесить. Пущай подумает, чего творит, ежели, конечно, он к мыслительному процессу способный.

Заодно б и у меня, глядишь, кровушка быстрей по жилам бы побегла.

А Лойко знай хлебушек жует, прям от каравая кусает цельного, и вид при том довольный-предовольный, отчего в душеньке моей подозрения заворочалися.

— Ничего, Зосенька… вот выйдешь за Кирея замуж, тогда-то тебя в паланкине носить будут. — Подцепил из горшочка кусок мяса и в рот кинул. Пальцы облизал. — Представь, ты лежишь, а тебя несут…

— Куда?

— А куда скажешь, хочешь, направо, хочешь, налево…

— Не хочу налево.

Лойко только засмеялся.

— Ноги убери, — буркнул Илья. Он вот присаживаться не спешил, бродил окрест, потягиваясь, что кошак после долгого сна. И я б походила, только в сарафане потягиваться несподручно. Вот же, попривыкла-то я, выходит, к вольному облачению.

Но к бабке в этаком на глаза не покажешься.

— Ты, Зослава, не слушай эту бестолочь. Ешь. И поедем.

— Ага, не слушай. — Лойко не на меня глядел, на Ильюшку, ажно жевать перестал. — До свадьбы той еще дожить надобно, что Кирею, что тебе…

От самые оне разговоры, для аппетиту.

А еще во мне иная надобность, человеческому телу свойственная, назрела. И оная надобность обращала мой взор не на Лойко, который, паскудина этакая, этикету дикая, руку в горшок едва ль не по локоть сунул, но на елочки.

Хорошенькие елочки.

Пышненькие. Юбки растопырили, закрыли краешек поляны… я к этим елочкам боком-боком…

— Зося, ты куда? — поинтересовался Илья, с другого боку поляны остановившися.

— Туда. — Я на елочки указала.

— Зачем?

От и чего ему ответить? Умный же ж человек! Книг прочел болей, чем я слов, а такие глупости спрашивает.

— Надо.

Охрана-то моя разбрелася, делают вид, что вовсе не видят ни меня, ни Ильюшку…

— Тебе нельзя одной.

— Ага, — подхватил Лойко. — Сходи, Ильюшка, с нею… юбки там подержишь, или еще чем подсобишь…

— Не велено одну отпускать.

— И в кусты?

— В кусты тем более.

То бишь мне до самых Барсуков терпеть? Нет, Архип Полуэктович, помнится, сказывал про людей, которые силою воли с организмою своею управлялися и могли не есть, не пить седмицами… не гадили, стало быть, тоже. Нет, про то наставник не сказывал, но я так мыслю, что ежели они не ели и не пили, то и гадить им было нечем. Да и не о них речь, а об нонешней ситуации и об том, что моей силы воли до Барсуков всяко не хватит.

— Пойдем. — Откудова Арей вышел, я и не поняла, просто встал вдруг за плечом да руки коснулся. — Я полог поставлю…

— Ага… поставь. — Лойко хохотнул. — Полог…

Арей ничего не ответил, только, как за карету отошли, палец к губам приложил. А после присел, зачерпнул горсточку снега, сказал над нею слово да дунул.

— Что…

— Ничего, Зослава… сильно ему не повредит. Зато, может, вспомнит, что руки перед едой мыть надобно…

Про руки я не поняла.

Нет, еще бабка меня, малую, гоняла из-за стола, когда случалось за стол оный, рук не помывши, впертися. Поговаривала, дескать, на тех руках заразу всякую принесть можно.

— Иди, Зослава… только не уходи далеко.

А то я не понимаю.

С другое стороны, елочки — они елочки и есть, хоть слева, хоть справа… главное, что поляны не видно, и меня с поляны тоже. А вот что слух у меня получше человеческого, про то Лойко позабыл. Да и не он один.

— Прекрати вести себя как придурок. — Это Ильюшка, и чую, злой, только на кого?

— Да…

— Не у тебя одного планы были.

Это ж какие? А и то, какие бы ни были, но навряд ли он по собственному почину до Барсуков проехаться возжелал. Стало быть, царица-матушка иль иной кто, властию облеченный, повелел Лойко в провожатые пойти. Вот и злится он. Я б тоже злилася, когда б меня заместо Барсуков, к примеру, заставили б к боярину в гости отправиться.

— Да что ты знаешь…

— Ничего. Кроме того, что нам вместе три седмицы быть… и лучше бы провести их с пользой.

Лойко вздохнул. А после запел, громко так, с выражением:

— Во поле береза стояла… во поле кудрявая стояла…

Тихо выругался Илья.

Арей, тот ничего не сказал, стоял спиною, руки на груди сцепил, голову задрал, будто бы мерзлые ветки разглядывать, аль небо, которое гляделось бедным, суконным. И ранние звезды его вовсе не красили.

— Перекуси, Зослава. Дальше и вправду пойдем быстро. До темноты надо Белячь перейти…

Помнила я эту реку, ох и широка, полноводна… такая, небось, и в зимку до последнего стоит, не позволяет сковать себя льдам. Зато после уж, как закостенеет, то и становится вольною дороженькой. По ней ехать — одное удовольствие… ежели, конечно, лед держит. Ближе-то к весне удовольствия того меньшеет, потому как бывает, что полетит кто, дюже смелый, лихой, да и просядет вместе с санями… и добре, коль из саней оных выбраться успеет.

Многое я про Белячью хитроватую натуру слыхала.

А мы, значит, мостом пойдем да по дороге.

Может, так оно и верней, хотя нынешнею порой дороги позаметало…

Присела я на снег, стараясь на Лойко не глядеть. Арей, тот рядом стал. Сам не ест, сторожит… и чую, что не по нраву ему компания, что не мил Лойко, да и Ильюшка тоже не по сердцу.

— А ты, гляжу, совсем страх потерял. — Лойко поднялся медленно, вальяжно… хлеб погрызенный на скатерочку бросил. Руки отряхнул. — Тут честные люди сидят…

Отчего-то думалось мне, что промолчит Арей. Он же ответил тихо так, да все услышали:

— Честные ли? Виделось мне пару деньков тому, как ты, боярин, кости в рукаве прятал… а после того случилось с тобой везение…

Лойко взревел раненым туром да на Арея бросился, по-бычьи, прямо, небось, думая повалить да затоптать. Едва меня не снес… еле-еле увернуться успела.

Арей и вовсе в стороночку отступил и пинка боярину отвесил.

— А еще слышал я, будто некий… наверное, очень уж честный человек, в город носу не кажет, потому как ищут его Вердыш-Кузельские всем семействием… говорят, дочь их снасильничал…

Лойко вывернулся.

И красным сделался. После же побелел, что снег… глаза шалеными стали, безумными.

— Убью, — сказал так тихо-тихо… и поняла, что вправду убьет.

Вон, ножичек из рукава выскочил.

Хотела я вмешаться, потому как не дело это, когда по-за слов, хоть бы и злых, человека жизни лишать. Да только Илья не позволил. Стиснул локоть мой, и так, что захочешь — не вывернешься, да сказал:

— Не мешай, Зослава. Лойко нужен урок. К сожалению, он только такие уроки и способен понять. А ты сядь… поешь…

— Он же ж…

С ножом.

С кнутом, которого с поясу содрал. И силен, свиреп, что шатун-людожор. Да только Арей не боится. От хлыста ладонью отмахнулся… а после, как внове Лойко кинулся, то и под руку поднырнул.

И вынырнул.

Уже с ножичком.

Лойко же по снегу катился, шипя не то от злости, не то от боли.

— Что же, боярин? Весь запал вышел?

Поднялся Лойко.

Да как-то… руку правую прижимает, повисла она плетью. Глаза кровью налитые. И она ж из носу течет, а он знай слизывает.

— Может, — спросил Арей, ножик подкидывая, — подумаешь все же? Или тебе голова для еды дана?

Лойко головою упомянутою мотнул, аккурат что бык старостин, и вновь кинулся.

Полетел.

Хорошо так животом снег пропахал, у самого колеса остановившися, мало что не врезался. Но встал… и шагнул… упал…

— Хватит уже, — Илья попросил тихо. — Лойко, не дури…

Тот лишь головою помотал.

Стоит на карачках. Из носу юшка течет… а все одно, упрямый человек.

Арей же рядышком присел. И ножа протянул.

— Послушай, что я скажу, боярин. Ты, конечно, роду хорошего. Славного роду. И учили тебя крепко. Только учили воевать, а не выживать… и потому думаешь ты, что оно всегда по-честному будет.

Лойко ножа не взял.

И Арея боднуть попытался, да щелбана получил.

— Успокойся… смотри, мне всего-то пару слов понадобилось, чтоб ты мигом позабыл, чему тебя учили… попер, что медведь на рогатину. Извини, Зослава.

А я чего?

Я, может, и берендеева роду, да и то ведаю, что медведи всякие бывают. Иных и на рогатину поднять не грех.

— И случись это в каком-нибудь трактире, то так бы и вышло. Один удар… тот, который я наметил только, даже не ножом, пальцем можно, главное, чтоб посильней, и к утру, боярин, тебя не стало бы… а если ножом, то и раньше.

Лойко вывернулся, встать попытался, да без Ареевой помощи не вышло.

— Ублюдок.

— Твоя правда, как есть…

— Раб!

— Был. — Арей глядел прямо и кротко, аки агнец, милостью Божининой овеянный.

— Ты…

— И оскорблять противника надо умеючи. Ты, боярин, силен. Но умом, извини, не вышел. Я ж наугад ткнул… и видишь, что получилось? А враг ваш про вас, будь уверен, все вызнает. И уж он-то сумеет слабость твою против тебя обратить.

Лойко на руку оперся-таки.

— Крепко ты меня…

— Не подставляйся.

— Значит, учил…

Арей плечами пожал.

— Хорошо учил. — Лойко нос разбитый рукавом отер. — А чему другому научишь?

— Это смотря чему…

— А если я твою мамку гулящею обзову?

— Сломаю нос… позже…

— Почему позже? — Свой нос Лойко пощупал, и только теперь Илья меня выпустил. Я и подошла, буркнула:

— Присядь, погляжу. А то будешь потом кривоносым ходить…

— Что, — прогундосил Лойко, — кривоносый я тебе не по нраву?

Отвечать не стала, ну его, пустобреха боярского… он же ж к Арею прицепился, репей репеем.

— Так почему позже?

— Потому что мстить, боярин, надо на холодную голову. Тогда месть и сладка… и безопасна. Относительно, конечно.

— От же… Зослава, хоть ты меня пожалей! Видишь, что этот гад утворил?! Побил ни за что ни про что… покажешь после, как ты с ног сбил? И тот удар еще… ну, который пальцем… он же ж едва печенку насквозь не проткнул! Вот кому я нужный с ломаным носом и дырявою печенкой… ой, как на коня ныне сяду…

Сесть-то сел, да вскоре слез за ближайшим кусточком.

И еще за одним.

И за третьим.

Илья только хмурился, Арей же, плечами пожавши, сказал:

— Надо было мыть руки перед едой…

От же ж…