Внучка берендеева в чародейской академии

ГЛАВА 51 О том, что поведал боярин

Добромысл лежал тихенечко, что мыша под веником, правда, те не лежать, сидять, но так разница, как по мне, малая. Арей его выволок, ужо не под локоточки, но за пятки, без всякого пиетету. И на шкуру столкнул, мне почудилося, с немалым удовольствием. Боярин же и глазом не моргнул, оба глаза его были закрытые, и вид Добромысл имел такой, будто бы спит.

— Что ты с ним сделал? — спросила я, на карачки опускаясь. А то, может, сердце боярское нежное этакого обхождения безполитесного не выдержало. Да и любопытственно было поближе на пятны глянуть.

— Ничего. На точку особую надавил, есть такие в человеческом теле. Если правильно нажать, то и усыпить человека можно, и покалечить…

Не договорил, да и так ясно — убить тоже станется.

Экие, однако же, душегубские науки в Акадэмии нашей родной имеются…

— Спит он, спит, — заверил меня Арей.

— И долго еще спать будет?

А то ж я б и сама поспала, но не с мужиками же ж при кровати! Да и любопытствие мучит, чегой это вокруг меня игрища подобные затеяны. Чай, не царское крови особа…

— А пока не разбужу.

И ладно.

— Пока не буди. — Я перевернула боярина на спину и рубаху потянула за ворот, на шее-то пятна вроде темнейшие были. Рубаха не тянулася, тогда я подол задрала и попросила Арея:

— Свету дай.

Он ладонь раскрыл, огонька зажигая. Огонек был махонький, зато и светил за дюжину свечек. А как поднес его Арей к самому Добромыслову животу, то и охнул.

Жуть экая!

С лица-то боярин был гладок, худляв, оттого и мнилося мне, что годочков ему немного. Однако ж тело евоное иное говорило. Я-то мужиков наших повидала, кого опосля бани, кого в работе, небось, рубахи-то скидали, чтоб не пропотели. Приходили и к бабке, плечи править, спину лечить аль иные какие болячки. Главное, что навидалася я и юнцов, и стариков, и мужиков, которые в самоей силе.

Добромысл давно уже юные годы сменял.

За два десятка ему было, и крепко так было… вона, плечи широченные, руки крепкие, мышцы узлами идут. Грудь волохатая, и живот курчавым волосом порос. И оттого дивно, что одежи он носил детские… да и боярыня держалася так, будто был сынок ейный годами юн.

Однако не о годах думать было след.

О болячке евоной.

О язвах, что покрывали и плечи, и грудь, и живот. Особливо одна выделялася, которая на боку, темною вишней выглядывала в растрескавшейся коже. На этакую и глядеть-то жутко.

Арей вон, на что силен, и то отвернулся.

— Зослава, — произнес он, — а это не заразно?

— Не ведаю. — Я боярина прикрыла. Помочь ему я не могла, надеюся, что бабка моя сумеет, потому что не заслужил человек, хоть бы и не самых честных намерений он, этакой судьбы…

— Тогда, будь добра, убери от него руки.

Убрала.

И даже о шкуру отерла.

Дед казал, что людские болезни род берендеев стороною обходят. Уж буду надеяться… да и бабка упредила б, когда б заразно. И боярыня не стала б сына в щеку целовать…

— И присядь на лавочку. — Арей меня за плечи взял да к лавке указанной проводил, точней, не лавкою она оказалась, а сундуком низеньким с крышкою покатой, на которую удобствия ради подушку кинули. — И Зослава… может быть, то, как я с ним буду говорить, покажется тебе неправильным. Жестоким. И ты захочешь вмешаться, только мне нужно, чтобы он ответил на вопросы. Я не причиню ему вреда. Не имею права. Но он об этом не знает. Понимаешь?

— Грозиться будешь?

— Еще как.

Я рукою махнула.

Переживу как-нибудь. Оно, конечно, радость то не великая, да только всякого странного и помимо Добромысла хватает, а от угроз еще никому плохо не делалося.

Арей же боярина усадил.

Да руки ему за спиною пояском стянул. И ноги тоже стянул, крепко так. Чтоб не сбег, значится. Верно, а то шукай его опосля по всему терему.

— Просыпайся, красавец ты наш, — сказал Арей и мизинчиком в грудь тыцнул. Я шею вытянула, до того хотелося ту самую особую точку разглядеть, да ничего не увидела.

Только боярин споро очухался.

Головою замотал.

Замычал.

Глазыньки разлупил и, меня увидавши, скривился премного. А я что? Я сижу тихенечко, как велено было. Семак бы ишшо… наши девки, когда чегой-то интересное случается, завсегда с семками идуть, так и смотреть интересней, и руки занятыя.

И рот молчит.

— Да как ты смеешь, холоп! — Голос у боярина был маменькин, грудной, глубокий. А я внове подивилася с того, как приняла Добромысла за юнца.

С того ли, что невысок?

Сутуловат?

И кость в нем мелкая. Мелкая — не значит, что слабая.

Он же руками дернул, ногами, понял, что связанный, надулся, что индюк.

— Ты, — говорит, — еще поплатишься!

— Не грози. — Арей присел на корточки и ножичек вытянул. Махонький ножичек, такой за сапогом носить сподручно. А люди сведущие бают, что главное не величина, а умение. Этаким ножичком многое сотворить можно. — Ты, по-моему, неверно оценил ситуацию. Ты связан. Я свободен.

— Ненадолго. Помогите!

Заорал Добромысл так, что у меня уши заложило. И на сундуке я подпрыгнула, заозиралась… а после глянула на Арея, который ножичком ногти чистил, и успокоилася.

— Не надрывайся, — присоветовал Арей. — Не услышат. Я ж и вправду маг… вернее, скоро стану. Грамоту вот получу… и иные привилегии…

— Не доживешь. — Добромысл голову вздернул. — Я лично прослежу, чтоб тебя вздернули…

— Это будет сложно. Если, конечно, ты сам не маг. Нет? Так я и думал… и в поместье твоем магов нет, я бы почуял… а со мною еще двое… трое, Зославу считая. Как думаешь, отобъемся?

— Да вы…

— Мы приехали в гости из огромного уважения к твоей матушке. Моя будущая родственница, невеста моего дяди, Кирей-ильбека, будущего кагана… того, который воссядет на Белую кошму…

Он говорил медленно-медленно, будто с силою из себя кажное слово тянул.

— Так вот, она пожелала почтить твою добрую матушку визитом… и я не счел нужным отказывать ей в этаком пустяке.

А он смог бы?

Ух, вовремя я языка прикусила. И голову задрала, аккурат как Добромысл. Ну, надеюся, что как Добромысл, щеки-то дуть я по-боярски не научилася. А вот семак зазря не взяла, с семками, небось, делать вид, что беседа тебя не занимает вовсе, легчей было б.

— Так уж вышло, что дядюшка мой, да продлят боги его годы, свою нареченную любит безмерно…

…ага, дурить.

— …и потому меня следом отправил, чтоб я, значит, в оба глаза глядел…

…абы не угляделся вовсе… от захотелося Арея треснуть да чем тяжелым, тою ж кочергою, которая при камине лежала спокойненько. А там еще и лопаточка имелася махонькая, кованая узорами, чтоб, значится, пепел прибирать.

От лопаточкой бы да по самому темечку.

А то несет всякое…

— …ты ведь понимаешь, что в мире много всяких людей. Есть обманщики, есть воры… убийцы… насильники. — И ножичек будто бы из руки выронил, да только ножичек, в воздухе кувыркнувшись, по самую рукоять в шкуру ушел.

Добромысл только глазом дернул.

Левым.

— Я н-не н-насильник…

— Да? Хорошо… а то ж с насильниками ваша Правда как поступать велит?

— К-как?

— На кишках собственных вешать. А мне бы не хотелось… грязно это. Неэстетично.

Тьфу ты, придумал жаху. А Добромысл побледнел прямо весь.

— М-мы н-не знали, что она просватана!

— Да ну?

— Божиней клянусь… за кого просватана… в селе всякое говорили, что нашла жениха… кого она там найти могла? Да она ж… девка обыкновенная. У мамки таких сотня…

— От и гулял бы по мамкиным. — Арей ближе придвинулся и за плечи приобнял. — Пойми, Добромысле, нет у меня желания с кровью увязываться. Да только вот призовет родственник мой меня после поездочки, спросит, как прошла… разве совру я?

От соврет и глазом не моргнет, ни левым, ни правым.

Роги и те не зачешутся, пущай и спиленные.

— Придется рассказать историю занятную, как невестушку его дорогую… деву беззащитную…

И на меня воззарился.

Я только и смогла, что глазки долу опустить. От как есть сидит на сундуку дева самая беззащитная, каку только вообразить можно. Сидит и розовеет щекою, стыдится, стало быть.

Переживает.

— …опоили зельем неведомым… или…

— Сон-трава! От нее вреда не бывает! Настой мамке целитель один делает! Я сам им пользуюсь!

И дернулся почесаться.

— Сиди смирно, — велел Арей. — Значит, опоили настоем сон-травы, а после покушались на честь ея девичью… и он спросит меня, зачем? Чего отвечу?

Добромысл засопел.

На меня глянул.

К Арею повернулся.

Голову повесил.

— Матушка мне велела… думаешь, я сам бы к такой поперся? Я девок других люблю, чтоб тонкая, изящная… твой родственник… у вас, наверное, другие вкусы…

— Эт точно, — заметил Арей, не понять, к чему.

— Она ж страшная! И здоровая… не жена была б — коровища… такую людям не покажешь… а мать велела… сказала, что этот брак меня спасет.

— От чего?

— А ты не видишь, от чего?! — взывал Добромысл. — Я же нормальным был… нормальным…

— Погоди. — Арей рученьку на плечо боярское положил, и тот, верно, памятуя, чем оное дружелюбие прошлым разом скончилося, затих. — То есть тебе нужен брак с Зославой, чтобы вылечиться?

Добромысл кивнул. И на меня глянул с ненавистью. А я чего? Я ж ему ничегошеньки дурного не сделала, за что ж ненавидеть?

— Это как? — Арей руку убрал. — Что-то я не слышал про такое…

— Не знаю… мама сказала…

— А ты и поверил?

— Матушка не стала бы лгать… она сказала, что кровь берендеева сильная… что сразу надо было, когда она… а она уехала!

И вновь скривился.

— Да она радоваться должна! Боярыней стала бы! Из холопок…

— Она и так княжна…

— Ага, княжна со скотного двора, — сказал, как в душу плюнул. Я-то ведаю, что княжества моего всего удел — наш двор, где и вправду скот обретается. Но иной скот душевней человеков будет. Небось, Пеструха меня никогда зазря не забижала…

— Что ж… передай своей матушке, — очень-очень ласково произнес Арей, — что идея, конечно, своеобразная весьма, да только невеста эта просватана. А коль вздумается ей на браке вашем настаивать, то говорить я иначе стану.

И для пущей убедительности, надо полагать, ладонь раскрыл. А с той ладони столп пламени выпустил. Оный столп до самого потолку поднялся, рассыпался искрами белыми.

Добромысл только охнул.

Арей же огонь убрал.

— Сейчас я тебя отпущу. Советую… скажем так, о нашем разговоре не забывай, не нужно, но коль станут спрашивать, то прошел он у нас в теплой и дружеской обстановке. Ты же не хочешь лишних проблем? Нет? Вот и я не хочу.

И поясок лишь тронул, как тот распустился.

— Ты все равно за это заплатишь, полукровка.

Поднялся он на четвереньки, и рубаха нехорошо задралась, обнажая изъязвленные ноги.

— Всем нам когда-нибудь да придется платить по счетам, — миролюбиво заметил Арей. — Иди уже… женишок.