Vita Damnata

Глава 18

Майор накинул на цепь наручников шарф. Со стороны выглядело так, будто влюбленная парочка вышла из подъезда, держась за руки. Иванов открыл передо мной дверь служебного автомобиля и жестом попросил сесть. Я помедлила, Иванов еле заметно закатил глаза:

— Что еще? — раздраженно спросил Богдан.

— Тут за углом стоит машина, на которой я приехала. Внутри лежит телефон, что я забрала у режиссера. “Послушники” связались с ним через даркнет, перевели деньги, коины, за мое похищение, на его кошелек.

Иванов цокнул.

— Чёрт… Зачем ты забрала телефон?

— Хотела понять, что такое обезличенные деньги, но всё как-то закрутилось, что я не успела. — пожала я плечами.

Иванов процедил еле слышно: “Дура.”

Мы дошли до тарантайки Романа, Иванов быстро обшарил тачку и показал мне телефон режиссера. Я кивнула. Богдан попытался его включить, но трубка была разряжена.

— Ладно, верну телефон на место преступления. — полицейский дернул за прикрытую шарфом цепь наручников, — Что-то еще?

Я ненадолго задумалась и спросила:

— Можно я пойду с тобой в подвал?

— Исключено. — Иванов вёл меня обратно к своей машине.

— Но это объяснит мои следы, если я их там оставила. — Я запнулась о камушек и чуть кубарем не полетела на землю. Майор подхватил меня за талию. Его лицо нависло над моим. Я чувствовала его дыхание на своих губах, его угольные кудри щекотали мои щеки.

— Ты думаешь я буду тебя покрывать? Ты под моим арестом. — Богдан помог мне восстановить равновесие и мы продолжили путь.

— Ха.

— Что смешного? — злился майор.

— Я нужна тебе, иначе бы я уже ехала в изолятор с двумя хмурыми полицейскими. Ты нужен мне, иначе ты был бы мертв, а я готовилась бы ко сну. Подумай сам, если твои коллеги найдут хоть один мой волосок там, то тебе придется искать меня по делу о двойном убийстве.

Иванов обдумал мои слова и явно согласился с моими доводами.

— Хорошо. Что мне там ждать? — Иванов посадил меня на переднее пассажирское сидение, быстро обежал машину и уселся за руль.

— Два мужчины, бармен — без крови, его сообщник — с переломанными костями. — ответила я.

— Ты думаешь твои следы там все-таки есть?

— Не знаю. Скорее всего. Если бы рядом не выкинули четвёртую жертву, полицейские бы вряд ли нашли тела в подвале. Мой друг должен был позаботиться о бармене с режиссером.

— Кто должен был позаботиться? Роман? — Майор завёл автомобиль, и машина медленно тронулась с места, подпрыгнув на ухабе старого асфальта.

Я мотнула головой.

— Нет.

— Петер Шварц? — Иванов взглянул на меня мельком, выруливая на дорогу из дворов.

Я потупила взгляд. Я предположила, что полицейские опередили Петера, и я искренне надеялась, что германец не остался наблюдать за автобусным парком и работой полиции, а уехал к Роману или домой.

— Всё лучше и лучше. — переключил автомобильную передачу майор и надавил на газ.

Машина слегка покачивалась на неровном асфальте. Майор смотрел прямо на дорогу, одной рукой держал руль, а второй крутил в пальцах телефон режиссера.

Весь путь мы молчали. Я сидела, закованная в наручники. Браслеты натирали кожу, но я сама позволила себя заковать, лишь бы майор был спокойней. Запись Марии из психиатрической лечебницы и её упоминание дневника больного проказой не оставляли меня в покое. Неужели все эти девушки были мертвы из-за меня. Если бы я не обратила Романа, он бы так и умер, не написав ни строки о своем медленном перерождении. Я смотрела в окно, на проносившиеся мимо проспекты и закоулки спящего города, а мысли уносили меня далеко, в мое прошлое. Я хорошо помнила ту ночь, когда я торжествовала над своим обвинителем, мучителем и убийцей. Я заставила себя запомнить!

Роман корчился в предсмертных муках, пораженный проказой. Отдаленный остров, посреди озера, к которому вел один лишь деревянный мост. Пансион для больных — лепрозорий. Роману было всего пятьдесят. С нашей последней встречи прошло чуть больше пятнадцати лет. Я похоронила Ивана, скиталась по Европе словно призрак, бесцельно, утратив всякую человечность. Кормила “зверя” каждую ночь, вернее он сам искал себе пропитания. Я не жила все эти годы, словно смотрела со стороны на себя, когда “зверь” питался бродягами, проститутками, бандитами и пьяницами. Однажды на охоте, в затхлой таверне, я подслушала разговор двух немолодых лекарей. Они вспоминали за кружкой пива о деле “ведьмы Анны”, последней, кого казнила инквизиция. Последняя несчастная женщина, убитая по законам темных веков, последняя в веке просвещения. Один из лекарей, утверждал, что обвинитель ведьмы сейчас тихо умирает от проказы в пансионе “Святого Лаврентия”. Помню, что я тогда я впервые ощутила себя снова живой. Я искренне захотела лично увидеть, как страдает мой мучитель.

Я добралась до пансиона. Тёмный экипаж с зашторенными окнами остановился у поросших вьюном ворот лепрозория. Колеса кареты скрипнули по мерзлой земле, я вышла из экипажа, облаченная в чёрное бархатное платье. Я взглянула на нависающий над озером каменный приют, что раньше, еще до моего рождения был крепостью. Пятнадцать лет назад Роман поднес зажженный факел к хворосту у моих ног, казнил меня за сговор с дьяволом, как одержимую. Я кричала, пока пламя не спалило мне голосовые связки. Тот огонь убил меня, смертную ложно обвиненную девушку, но я пробудилась после смерти, даже шрамов не осталось под кружевным воротником.

Коридоры лепрозория пахли гнилью, спиртом и ромашковым отваром. Санитары, подкупленные монетами, молча указали мне дорогу. Последняя дверь в конце сырого подземелья — палата Романа.

Когда я толкнула дверь, в нос ударил смрад разлагающейся плоти.

В углу, на жалкой соломенной подстилке, сидел Роман. Он не спал, пытался что-то писать своей обезображенной рукой, еле сжимая перо при свете лучины. Как только я увидела, что сделала с Романом болезнь, я восторжествовала. Его лицо походило на надутый шар, с волдырями на щеках, веках и губах, его тело, некогда достаточно сильное, чтобы самому пытать обвиняемых, сгорбилось, покрылось струпьями. Он прикрывал плечи и ноги шерстяной, изъеденной молью, тканью. Но его глаза все еще горели тем же зловещим огнем церковного фанатика. Роман поднял на меня взгляд и прохрипел:

— Ты… — его голос трещал, но он узнал меня. — Ведьма! Одержимая!

Он отбросил перо и потянулся за лучиной. Я перехватила его руку, кожа, что превратилась в твердую корку, вонзилась в мою мягкую ладонь. Роман попытался закричать, но лишь сипел.

— Прочь… оскверненная! Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica (1)… — затараторил на латыни Роман.

Я затолкала ему в рот шерстяной плед, Роман продолжил мычать.

— Ты все еще веришь, что можешь изгнать из меня дьявола? — я засмеялась, глядя в огромные от ужаса глаза Романа. — Ты сжег меня, инквизитор. Но я выжила. А ты гинешь заживо!

Я смотрела, как немощный инквизитор пытается освободиться от моего захвата, как струпья на его теле стали лопаться, кровь пропитывала грязное исподнее.

В моей голове родилась простая мысль — “Я хочу, чтобы мучитель был таким вечно”.

— Я могу сделать так, что твои муки продлятся вечность. Ты будешь бессмертным. Твоя плоть никогда не умрет, но и не исцелится.

Его глаза расширились.

— Зачем?! — промычал Роман, я с трудом разобрала этот простой вопрос.

— Потому что ты заслужил это. — я провела пальцем с острым ноготком по его разлагающейся щеке. — Ты хотел очистить мир от нечисти? Теперь ты сам станешь нечистью.

Роман застонал, но я уже впилась зубами в его шею.

Я попыталась обратить его так, как об этом говорили в преданиях Восточной Европы — укусила его за шею, но не испила его. Роман пытался отбиваться от меня, он стонал от боли, но не той что я принесла, а от той, которой прокляла его природа.

С первого раза обратить его не вышло. Я ждала несколько часов, пока обессиленный инквизитор извивался в муках на окровавленной соломенной подстилке. Рассвет вступил в свои права. Я не могла больше ожидать исхода. Я оставила его с разодранной раной на шее. Он мычал, не в силах позвать на помощь.

На следующую ночь, я вновь навестила его. Романа перевязали, остановили кровь. Я подумала, что может быть во мне, как и в Романе сидит болезнь. Его хворь убивала, а моя— делала меня бессмертной. Как я могла передать ему свое проклятие? Поцелуем? Слюной? Кровью? Я надкусила кожу на своем запястье и приложила рану к его изуродованным губам. Я приказала ему пить мою кровь, взять у меня часть моей “проказы”. Он молил Господа, призывая обратить свой взор на “ведьму”. Я заткнула его поганый рот красной теплой жидкостью. Роман выплюнул кровь, но немного все-таки проглотил. Я отступила, ожидая, что произойдет.

Роман закашлялся, согнулся пополам, а потом его вырвало черной массой. Его кости ломало изнутри, я слышала их хруст. Он молился. Он просил о пощаде, он взывал к Господу, к своему божеству, забрать его, избавить от мук.

Я приходила к нему каждую ночь и давала немного своей крови. Он тихо умирал от лепры и от тех мучений, что я ему приносила. Я была его пыткой — моё лицо, мой смех, моя грубость и унизительные слова. Каждый раз, когда я возвращалась на закате, я видела, как Роман писал что-то в толстую книгу. Однажды, я заглянула в нее, и увидела рисунки инквизитора — он изобразил меня, белокурую ведьму, кормящую больного проказой своей кровью.

В конце концов, я успокоилась, бросила свои попытки обречь Романа на вечность в теле больного проказой. Всё равно никому не пожелаешь быть прокаженным, запертым на острове с другими проклятыми и доведенным до потери рассудка еженощными визитами “белокурой ведьмы”.

Роман умер рано утром, как только я закрыла за собой дверь его палаты. Его тело похоронили днем. Я об этом не знала и когда я вернулась в его палату с закатом, он ждал меня. Он выглядел ошеломленно. Прикрытый саваном, он не понимал, что с ним происходит. Болезнь полностью ушла, он выглядел так, словно помолодел лет на десять, струпья исчезли с его кожи, пальцы на руках и ногах приобрели обычную форму, распрямились. Он спросил меня, почему он чувствует голод, постоянную жажду, почему в его голове рождаются мысли о кровавых убийствах. Я показала ему почему — испила пару пациентов лепрозория прямо на его глазах. Роман был напуган, но “зверь” внутри него знал, что делать. В ту ночь, мы убили всех, кто жил на острове. Роман сидел подле трупа молоденькой медсестры и горько плакал. В тот момент я осознала, что все-таки мне удалось отомстить. Роман стал нечестив, убийцей, грешником. Всё его служение Господу на протяжении долгих десятилетий закончились в один момент. Бог отвернулся от него. В ту ночь, он пообещал сам себе, что продолжит искупать свои грехи, помогая людям, еще живым. Мы покинули пансион вдвоем. Что же до его дневника, рисунков с “белокурой ведьмой” — тогда мы даже не думали об этом. Возможно кто-то позже украл записи. И теперь, спустя века они всплыли у сектантов.

Иванов подъехал к заброшенному автобусному заводу, моргнул фарами полицейским на улице, обернулся ко мне, явно размышляя, как со мной поступить.

— Мы договорились, что ты возьмешь меня с собой. — вырвала я Иванова из раздумий.

Богдан забрался рукой в задний карман и достал ключ от наручников. Он был явно не восторге от того, что ему придется подкидывать украденный мной телефон, и вообще брать меня на место моего же преступления. Я осмотрелась. Не увидев машины Петера, я облегченно вздохнула.

— Ну так что? — я потрясла браслетами на запястьях.

Иванов освободил меня. Я взглянула на торпеду — пять утра. Через час взойдет солнце. Надо было сильно спешить. Я открыла дверцу автомобиля.

— Подожди. — заговорил майор. — Ничего не говори там, просто стой и смотри. Можешь пройтись туда-сюда, чтобы мои коллеги видели это. Если они найдут твои следы или волосы с отпечатками, все шишки полетят на меня, что я привел постороннего на место преступления. Пусть будет так. — майор обтер футболкой телефон режиссера.

Иванов вжался в кресло, не решаясь выйти из машины.

— Что меня там ждет?

— Два трупа. Груды видео — аппаратуры, сваленной наспех в коробки. Грязный матрас, кресло с ремнями.

— Там были записи?

— Не знаю, а что?

— Возможно на них мои блондинки.

Его блондинки. Майор был одержим делом о секте и убийствах девушек. Я заметила, как его верхнее веко непроизвольно дергается, сокращаются мышцы. Иванов довел себя до нервного тика, доказывая всем вокруг, что мы точно знали — его блондинки были убиты “Послушниками времени”. Телефон, что он должен вернуть покойному режиссеру, подкинуть на место преступления, моего пиршества, раскроет всем правду. По крайней мере, он на это надеялся.

Иванов хлопнул по рулю и мило мне улыбнулся:

— Если кто-то станет задавать тебе слишком много вопросов, скажи, что сама напросилась посмотреть, как работает твой парень.

Мой парень. Так в этом веке называли любовников.

— Хорошо, дорогой. — подыграла я майору.

Иванов выскочил из машины, обошел её спереди и помог мне выйти. Обхватил мою ладонь своей и еле заметно притянул меня к себе.

(1) Изгоняем тебя, дух всякой нечистоты, всякая сила сатанинская, всякий посягатель адский враждебный, всякий легион, всякое собрание и секта диавольская … (лат.)