Ведьмы.Ру

Глава 33 Где вновь встает вопрос отцов, детей и демонов

— Жень, ну вот что ты с этим делать собираешься? — поинтересовалась Антонина Васильевна, выставив на стол огромную сковороду. В сковороде кипел жир, и в жиру плавали огромные острова яичницы. Рядом в миске, на горе из свежесваренного картофеля плавилось масло, пуская по этой горе золотистые ручейки. И литровая банка с мягкими огурчиками смотрелась совсем уж в тему.

Главное, не обращать внимания на шляпки грибов, которые мелькали меж огурчиков. Что-то было в них смутно знакомое, и Данька пригляделся.

Потом моргнул и отвернулся.

Мухоморы.

Вот чего ещё от ведьм ждать-то?

Впрочем, вертеться ему не дали, сунув в руки головку сыра и нож.

— Так пока не решил. Ишь, какие смешные, — дядя Женя первым делом проверил целостность бутылок и теперь выставил их на кухне рядком, что, кажется, весьма не понравилось и Антонине Васильевне, и нежити.

Антонина Васильевна глядела мрачно, а нежить суетливо шевелила лапками и норовила куда-нибудь спрятаться.

— Погань.

— Ага… я вот чего подумал… оно-то изничтожить легко, но может, и вправду?

— Что «и вправду»? — с подозрением поинтересовалась Антонина Васильевна.

А Данила попытался отрезать сыр.

Чтоб. Сыр ведь мягкий. И нож сперва рухнул в головку, а потом взял и застрял, потому как помимо мягкости сыр обладал вязкостью.

— Что ты права. Надобно мне отходить от стереотипов. Поэтому себе оставлю. Пусть живут.

За спиной что-то звякнуло.

Данила резко дёрнул нож и от головки откололся кусок. Сырный. Ну… если чуть подровнять…

— А что? Топлякам можно, а моим лапочкам нет? Они, между прочим, маленькие. Я их растить буду. Воспитывать. Одомашнивать, если на то пошло!

— Женька!

— Чего? — дядя Женя поднял взгляд, полный светлой печали. — Может, оттого и жизнь моя тоски полна, что я один-одинёшенек…

— Вообще-то не один, — сказала Антонина Васильевна. — А это… это ж твари.

— Да какие твари. Так, тварюшечки. Видишь. Только бутылку побольше надо, а то им тесновато. Если ещё подрастут, то вовсе будет тяжко. Пусть и неживые, но это ж ещё не значит, что можно от так бесчеловечно.

— Жень, убери их!

— Куда?

— Куда-нибудь! С глаз долой, пока я… — Антонина Васильевна глянула на Данилу. — В подвал вон.

— Не, в подвал нельзя. В подвале теперь империя. Суверенное государство, считай.

Тихо застонала Ульяна. Кажется, перспектива обзавестись в подвале суверенным мышиным государством её не вдохновила.

— Всё одно. Убери. Давайте ужинать, — Антонина Васильевна отобрала нож и сыр. — Ты… вон, тарелки лучше принеси. Из буфета.

— А…

— Я покажу, — Ульяна встала. — И принесу. А то он всё расколотит.

И неправда! В тот раз, в столовой, вообще случайно вышло. Он же не настолько идиот, чтобы специально под руку толкать. Просто вот не разминулся. А у неё поднос.

Гружёный.

И не удержала. И тарелки — было дело — раскололись. Но тогда Данила ущерб возместил. Столовой. Хотел и Таракановой, но она зашипела, что с неё хватит.

И удалилась.

Горделиво.

И гречка, налипшая на свитер с брюками, нисколько горделивости не убавила.

— Уль, а Уль…

— Данила, я попытаюсь проклятье снять, — она вздохнула и обняла себя. — С мышами вышло. И с тобой, глядишь, получится.

— Это бы хорошо, да особо не торопись.

Буфет стоял в гостиной. Такой массивный, на толстых ножках, украшенных розетками, с резными дверцами и тёмными стеклами, сквозь которые белый фарфор казался особенно белым.

— Почему? Не веришь, что получится?

— Ну… хотя… может, конечно, и получится. А может, и не получится. Сейчас во всяком случае сила есть. Рядом с тобой вообще норм работает.

— Не веришь.

— Уль?

— Знаешь, мама с детства говорила мне, что я неудачница. Отец никого и ничего кроме мамы не видел. Хотя, когда она уезжала… правда, всегда ненадолго, точно опасалась оставлять нас вот просто вдвоём, но тогда, когда всё-таки уезжала, я становилась принцессой.

Она улыбнулась, только улыбка была грустной донельзя. И захотелось обнять. Так сильно захотелось, что Данила убрал руки за спину.

Чисто на всякий случай.

— А потом она возвращалась. И прямо с порога взгляд этот… разочарование в нём.

— Ты можешь не идти на встречу. Не обязательно ведь.

— Не обязательно, — согласилась Тараканова и обняла сама себя. — Наверное. Не знаю. Я ничего не знаю. Я, когда она рядом, совсем теряюсь. И решить что-то сложно. И слушаю… её тяжело не слушать. А ещё она не врёт. Я теперь умею чувствовать, когда врут. А она не врала. Она сказала, что если я не справлюсь с силой, то сойду с ума.

— И?

— Тебя не пугает?

— Ну… так-то… — Данила почесал затылок. — Тараканова, очнись. Это ж азы. Или маг справляется с силой, или каюк. Потому и ограничители детям ставят. Я ж вон тоже могу сказать, что если не справлюсь с силой, то помру. Вру?

— Нет, — произнесла она с удивлением.

— Правда — это такая штука, которой тоже при умении пользоваться можно. Отец вот старается не врать. Но иногда и правду так подаст, что… в общем, хочешь, я с тобой пойду?

— Хочу, — неожиданно ответила она. — И… извини. Ты вовсе не такой придурок, каким казался.

От этих слов стало радостно.

— А ты не зануда.

— Но и не принцесса.

— Почему?

— Да посмотри на меня, — она повернулась к буфету, уставившись в мутноватое отражение в его дверцах. — Я ведь… Ляля красивая.

— Ага, только тоже собой недовольна. Вот скажи, Тараканова, почему девицы вечно что-то хотят в себе поменять? Одни волосы накручивают, другие распрямляют. Блондинки красятся в чёрный. Брюнетки высветляются. Рыжие притворяются шатенками. Кто-то худеет. Кто-то толстеет. Какой в этом смысл?

Она повернулась и поглядела так, растерянно:

— Н-не знаю.

— Ну и тогда чего париться? Ты красивая.

— Не такая, как твоя Альбина.

И почудилось, что сказано это было с немалым раздражением.

— Ревнуешь?

— Ещё чего! — и руки на груди сложила. — Ты тарелки бери. Только постарайся не расколотить.

— Фамильный сервиз?

— Да нет. Обычный из хозмага. Просто посуды немного.

— Надо было сказать, в центре была, прихватили б.

— Мелецкий!

— Чего? Ну если немного, а нас вон тут…

— А тебя ничего не смущает?

— Ты смущаешь.

— Я?

— Твоё настроение скачет. То ты в печали, то злишься.

— Проклятье, наверное.

— Или всё достало?

— Тоже может быть. Вот те, на верхней полке… там вроде целые. Но разные.

Данила вытащил указанные тарелки.

— Вряд ли тут кого смутит разный рисунок.

— Ты им веришь?

— Кому?

— Моей родне. Они такие… такие… не знаю… Ляля. И Никита… дядя Женя. Свои. Но мама… впрочем, от неё я как раз никогда не видела ни любви, ни… а теперь вот что мне делать?

— Ну, — Данила вытащил ещё одну стопку. — Для начала предлагаю поужинать. Потом проверим, как дела в независимой мышиной империи. А там, глядишь, чего-то и образуется.

— А если нет?

— Если нет? Тогда образуем. Кстати, для начала переговори с бабушкой. Может, я не слишком-то отца радовал успехами, но не скажу, что совсем вся его наука мимо прошла. Так вот, он говорил, что никогда нельзя полагаться на один источник информации. Даже если он очень надёжный. А твой, как понимаю, таким не назовёшь.

— Наверное…

— Так что бери вон стаканы или чего там ещё надо и пошли. Сначала ужин. Потом всё остальное.

— А ты не слишком раскомандовался?

— В самый раз. Привыкай.

— Что?

— В семье должен быть один лидер!

— Мелецкий…

— У меня посуда. Обратишь в козла — побьётся.

И она улыбнулась. Уже совсем даже не грустно.

Почти отпустило.

Вот интересно, сам по себе подростковый возраст у Ульяны прошёл тихо и незаметно. Возможно, потому что замечать её метания и общее недовольство жизнью было просто-напросто некому. Мама была увлечена собой. Отец — мамой.

Ульяне оставалось лишь не мешать.

— Никита, ты чего такой мрачный? — Ляля крутила в пальцах огурец.

А Никита, на сей раз в человеческой ипостаси, вздохнул и признался:

— Что-то живот крутит…

— Чур мне в тапки не блевать! — спохватился Игорёк, который выглядел чуть менее бледным, чем обычно.

— И за столом тоже не надо, — дядя Женя наклонился и погладил бутылку, что стояла рядом. — Вы мне лучше подскажите, как их назвать.

— Ну… продолжая традицию. Эмфизема есть. А будут ещё Зараза и Холера? — предложил Мелецкий, кажется, вполне себе освоившийся в окружающем дурдоме. Он и наклонился, благо, сидел недалеко. — Вот та, которая справа, чисто Зараза!

— А слева Холера? — Ляля тоже наклонилась. — Холечка. И Зарочка.

Антонина Васильевна лишь головой покачала.

Ульяна хотела было спросить. Нет, не про маму. И не про предстоящую встречу. И не про дар. Всё-таки на такие темы лучше разговаривать наедине и не за ужином. Просто… что-нибудь.

А оказалось, что и спрашивать нечего.

— Я документы посмотрел, — Игорёк ел очень мало. Даже не столько ел, сколько ковырялся в тарелке, размалывая вареную картошку в пюре. — Извини, что без спроса, но вы уехали, а заняться больше нечем. Там, когда лежишь, скучно. Я подумал, что если сумма не так велика, то у дедушки возьму.

— Кредиты… — Ульяна совершенно про них забыла.

То есть, как-то она вроде помнила и про документы, и про долги, но получается, что забыла.

— Деньги есть, — Мелецкий разогнулся, правда, как-то неудачно, бахнувшись головой о столешницу.

— Осторожно!

— Волнуешься?

— А то. Последние мозги отобьёшь.

Ляля хихикнула.

— Ну, — он потер макушку. — Теперь ты хотя бы признаёшь, что они у меня в принципе имеются. Уже прогресс.

— Какая любовь… — Ляля сложила ладошки и зажмурилась. — Я тоже так хочу…

— Башкой об стол? — поинтересовался Никита и икнул. — Чтоб… не надо было… извините.

— Бестолочь. И ничего-то он в любви не понимает.

— Ба, у тебя настой от желудка тут? Кажется, мне опять…

— А я говорил, что нельзя собаке ветчину жрать! Тем более в таких количествах! — Мелецкий крикнул это вслед Никите. — Питаться надо правильно…

И повернулся к столу.

— Мы там взяли денег…

— Всё-таки мародёрствовали? — захотелось заплакать, беспричинно и горько, чтобы все вокруг забегали и начали утешать. Обычно-то на Ульянины слёзы внимания обращали не больше, чем на саму Ульяну, но тут ведь по-другому.

Вдруг да забегают?

И Мелецкий волноваться станет.

Или нет? Или скажет какую гадость?

— Это не мародёрство. Это честная военная добыча! Дядь Женя, скажите…

— Скажу. Зараза и Холера… а третьего как? Чума? Не, ему не идёт, — дядя Женя вытащил из-под стола бутылку. — Вы только гляньте, какая у него рожа хитрая… прямо-таки извращённо. Точно! Будешь Извращенец!

— Длинно, — Ляля тряхнула светлою гривой.

— Тогда Изверг! Чума, Холера и Изверг.

Антонина Васильевна посмотрела в потолок, а Игорёк тихонько кашлянул, привлекая к себе внимание.

— Так вот, изначальная сумма долга была не так и велика. По первому договору.

— А сколько их там?

— Девять.

— Девять⁈ — Ульяна даже вскочила, с трудом сдерживая желание что-то сотворить, что-то такое… нехорошее. — Я подписывала только один! Мама…

За столом стало тихо.

— Она попросила… сказала, что ей нужно. На обследование. Что её муж, он… не верит, что она больна. И запрещает обследоваться. Она… теперь я понимаю, что это всё ерунда. Бред даже. Она через месяц куда-то летает отдыхать. Покупает, что хочет. Постоянно и рестораны-кафе, и салоны красоты. Она нашла бы деньги, но она так… так плакала. И просила…

— Тише, — тёплая ладонь бабушки легла на плечо.

— И я взяла. Заключила договор. Там всего триста тысяч. А у меня как раз работа. Первая ещё. И я подумала, что даже если у неё не получится отдать, то сама смогу. И отдавала. Платила. Как могла. Но больше — нет. Больше я не подписывала договоров! Какая там сумма по итогу?

— Пять миллионов, — Игорёк понюхал картошку и, скривившись, сунул в рот.

— Пять…

— Надо пересчитать добычу, — Мелецкий вот, кажется, не слишком впечатлился. — Если что, машину продам. Отец, конечно, забрал, но с юридической точки зрения она — моя.

— Ты… и вправду готов? Машину?

Не то, чтобы Мелецкий как-то по особенному относился к своим машинам, но вот так… это… это… слов нет.

— Готов. Хотя не уверен, что дадут много. С другой стороны, если через знакомых… я ж переделывал её чутка. Там, мотор и в целом апгрейдил. У одной фирмы заказал, маленькой, но знают. И работу ценят. Так что, если обратиться, думаю, можно будет взять. Ну или через них же, они порой сводят за малый процент.

— Я…

— Можешь меня поцеловать, — он ткнул пальцем в щёку. — Ну, потом. Сперва её вернуть надо. И продать.

— Боюсь, это не поможет, — сказал Игорёк. — Во-первых, по остальным восьми договорам были изначальные платежи, один или два, но после этого — тишина. Во-вторых, проценты увеличивают сумму втрое. В-третьих, штрафные санкции делают её ещё больше.

Стало тихо-тихо.

— А в-четвертых, я не уверен, что, даже если мы проплатим всё, то это действительно всё. Так-то я могу обратиться к деду, конечно, но…

Игорёк развёл руками.

— Есть такое чувство, что это не поможет.

Ничто не поможет.

Кажется.

— Вдох сделай. Медленный, — мягкий бабушкин голос донёсся извне, издалека, словно пробившись сквозь слой ваты, который взял и окружил Ульяну. Но это не вата. Это сила. Такая тёмная-тёмная.

Душная.

И много её.

И надо что-то сделать, чтобы эта сила не задушила саму Ульяну. Использовать. Как? Проклясть? Её ведь прокляли. И папу. И маме ничего за это не было.

Никому из них ничего за проклятья не бывает.

Хочешь — человека.

Хочешь — центр торговый. Хочешь вовсе этот город. Или другой какой. Или… ведьмы в сказках совсем недобрые. Так почему бы и нет? Может, если соответствовать…

— Дыши.

Ульяна сделала вдох, и сила потекла внутрь.

— А теперь попытайся использовать…

— Как?

Пожелать? Только пожелания в душе совсем-совсем нехорошие. И Ульяна одновременно боится, и страстно хочет сделать всем плохо.

Больно.

Или…

— Для начала давай закроем пути.

— Какие?

Перед глазами тоже туман. Клубится этакою чёрной мошкарой. В тумане та пляшет, мечется. И сквозь него видны люди-огоньки.

— А вот те, что к посёлку ведут. Тут ведь людей немного?

— Немного.

Если отвечать, туман успокаивается. И дышать. Да. Медитация и дыхание. Глубокое носом. Пауза. И медленный выдох. И снова пауза. Мошки, попадая внутрь Ульяны, гудят недовольно, но пускай. Там, внутри, гудение не страшно. И её, кажется, отпускает.

— Возьми меня за руку, — бабушка протянула пальцы. — И пойдём… вот так, тихонечко. На улице всегда проще. А тут твоя земля. И никто не в праве её отнять.

Да.

Но отнимут. Даже пять миллионов — это неподъёмно. А пятнадцать? Или сколько там со штрафными санкциями вместе?

Так. Не думать. Иначе сила сорвётся и она, Ульяна, тоже. А дышать. Медленный вдох.

— Умница…

Бабушкины руки тёплые и тепло это одновременно злит и манит.

— А теперь давай, повторяй за мной. Старая луна по небу плывет, а незваный гость в дом идет…

— Старая луна…

Получалось нараспев. И главное, мелкие мошки прекратили суету, застыли, будто вслушиваясь в заговор.

— Старая луна на небе висит, в самое сердце гостя глядит.

Облако медленно начало движение, ровное, без суеты.

— Доброго гостя к порогу приведёт, дурной гость дороги не найдёт…

Оно разделилось на тончайшие нити, которые ненадолго зависли в воздухе.

— Все дороги хранит, пути сторожит. Сорок сороков отворит…

Мир менялся.

Ульяна вдруг задохнулась от ужаса и восторга, потому что тишина, глухая и тягучая, разбиваемая лишь голосом бабушки, вдруг исчезла. Её стёр многоголосый хор жаб и звон комариных стай. Где-то далеко ухнула сова. И главное, Ульяна видела её.

А ещё видела землю.

Траву.

Деревья, корни которых уходили в неведомые глубины. Видела бабочек, что кружили над фонарём. И пару нетопырей, облюбовавших чердак. Ласточек, что дремали в гнезде. И дорогу, ту самую, над которой нависло облако. А потом рассыпалось и под мерное бормотание, опало то ли росой, то ли пылью.

— … двери не увидит, порога не найдёт…

Она теперь видела, как слова собирают силу и меняют её, заставляя подчиниться. И удивлялась, что получается. И боялась, что это ненадолго, что…

Но повторяла.

Спешно и в то же время заставляя себя проговаривать каждое слово.

— … как на небе луна на исход идёт, так в мой дом незван никто не войдёт…

И собственный голос тоже звучал в тишине:

— Закрываю свой дом на сорок ключей, от сорока незваных гостей…

— Да будет так.

— Да будет так, — эхом отозвалась Ульяна, выдыхая.

Сила ушла.

Желание проклясть всех — с нею. Не факт, что надолго, но тоже ушло. Зато осталась лёгкая слабость в коленях, и дрожащие руки, и тающее ощущение мира, частью которого она, Ульяна, была.

— Кажется, я весьма вовремя, — раздался голос, развеивая остатки очарования. — Доброго вечера.

У калитки обнаружился парень.

Напрочь незнакомый парень.

Точно незнакомый.

Ульяна бы запомнила: невысокий, кажется, даже ниже её. Беловолосый. Причём волосы эти заплетены спереди в две косицы. Бледный. И красноглазый.

— Здравствуйте, — сказала она вежливо и посмотрела на бабушку. Может, ещё какой родственник прибыл?

— Демон, — бабушка родственника не признала, но как-то даже подобралась.

— Ведьмы, — ответил тот.

Одет был демон в белоснежный деловой костюм, который почти сливался по цвету с рубашкой, а та — с кожей. И в целом создавалось некоторое ощущение потустороннести. Даже захотелось пальцем ткнуть, вдруг да демон призрачный?

В руках он держал портфель.

Тоже белый.

Как-то Ульяна иначе себе демонов представляла. Тот под взглядом смутился и произнёс.

— Полагаю, следует представиться. Прошу простить меня, однако в силу ряда врождённых особенностей межличностная коммуникация вызывает у меня некоторые трудности.

— Чего? — спросил Мелецкий и как-то громко.

— Меня зовут Василий. И я демон.

— Здравствуй, Василий, — ответили ему и почему-то хором, отчего демон отступил на шаг и поглядел как-то… очень странно. Но откашлялся и заставил себя шагнуть вперёд.

— Согласно договору взаимодействия, заключённому между донором силы, в дальнейшем моим отцом, Верховным демоном Третьего круга Ах-Хота пятой ветви миров Демонической коалиции, и реципиентом, в дальнейшем ведьмой…

— Я понял! — перебил демона Мелецкий. — Ты демон бюрократии!

— Скорее юриспруденции, — демон склонил голову. — Согласно подписанному соглашению ведьма получала силу, которую могла использовать по собственному усмотрению, однако не нарушая дополнительные…

— Василий… — мурлыкнула Ляля, чуть подвинув Мелецкого. — Какое имя красивое… Вася… Васенька…

Демон запнулся.

— Васятка… и беленький, прям как я. Вась, а тебе какие женщины нравятся?

— Никакие! — несколько нервно ответил демон. — Согласно…

— А давай вкратце, — перебил его Мелецкий. — А то если перечислять будешь, то мы до утра не справимся. Так что к сути, если можно.

— К сути? — демон чуть насупился, кажется, обидевшись. — Если перейти к сути, то я пришёл взыскать супружеский долг.

Где-то вдали что-то громыхнуло, потом сверкнуло, заставив всех повернуться.

— Гроза, наверное, идёт… — произнёс Игорёк презадумчиво.

— Да не, не чувствую, — дядя Женя передёрнул плечами. — У меня на грозу всегда колено ноет. Дождь-то будет, тут как пить дать, но без грозы. Это дети, небось, петардами балуются. А ты, рогатый, излагай. Только один нюанс. Супружеский долг исполняют, а не взыскивают.

— Исполнить тоже придётся, — как-то не слишком радостно произнёс демон, приподнимая портфель, будто заслоняясь им от остальных. — Но с юридической точки зрения я говорю о задолженности, которая возникла с момента достижения субъектом брачного возраста, согласно установленному законодательству данного мира с поправкой на среднестатистическую половую активность особей в браке.

— Чего? — переспросил Мелецкий.

— В браке надо активность проявлять. Половую, — дядя Женя поглядел на демона. — Или не проявлять? Что там по статистике?

— Так, стоп! — Ульяна поняла, что если сейчас начнут обсуждать статистику и половую жизнь в браке, это затянется надолго. — Долг? С меня?

Она ткнула пальцем себе в грудь.

И демон кивнул.

Снова вздохнул и робко произнёс:

— Однако поскольку данная задолженность образовалась отчасти и по моей вине, я бы предложил рассмотреть возможность заключения мирового соглашения с тем, чтобы добиться погашения задолженности в разумные сроки и без… перенапряжения.

— Чего? — в очередной раз переспросил Мелецкий. А Ульяна мысленно присоединилась к вопросу.

— Рассрочку хочет, — перевёл дядя Женя. — Чтоб не сдохнуть в процессе взыскания долга. А то, если так-то, за столько лет его прилично поднакопилось.

— Чего⁈

Тон Мелецкого изменился.

— Какой, на хрен, супружеский долг… или ты замужем? Тараканова⁈

Ну зачем так орать.

— Нет, — Ульяна перевела взгляд с демона на Мелецкого. — Я не замужем. Во всяком случае, не помню, чтобы выходила.

— Юридически с точки зрения локального законодательства данного мира брак заключён не был, — демон склонил голову. — Это оставляет некоторые возможности для манёвра. И при заключении мирового соглашения мы можем учесть данное обстоятельство, как ликвидирующее или частично погашающее задолженность. Спасибо.

— Что-то он не горит желанием, — заметил дядя Женя. — Долг исполнять.

— Можно, я ему в морду дам? — Мелецкий даже шагнул было к демону. — Иди ты, Василий, со своей задолженностью, знаешь, куда?

— Нет. Но мои когнитивные функции достаточно развиты, чтобы уловить скрытую агрессию, которая зачастую обретает семантическое воплощение в обсценной лексике.

Тут даже Мелецкий растерялся.

— Позволю себе заметить, что не считаю физическое насилие методом решения проблем.

— Демон-пацифист, — сказал Игорёк.

— Кроме того, спешу заверить, что не испытываю ни малейшего желания заключать брак…

— Почему? — Ульяне стало обидно.

Иррационально.

И наверное, демон что-то такое ощутил, если портфель свой поднял ещё выше.

— Извините. Я ни в коем случае не хочу задеть вашу гордость. Более того, уверен, что с точки зрения среднестатистической мужской особи вы весьма привлекательны. Во всяком случае, вы обладаете здоровым видом и развитыми выпуклостями…

И на выпуклости покосился.

А потом отвернулся и покраснел.

— Но… я не хочу жениться! Не подумайте плохо, просто… просто… я не готов общаться с кем-то настолько близко. Дело в том, что мои коммуникативные навыки… несколько… несовершенны. Кроме того, я как подумаю, что жена будет трогать… — его передёрнуло. — Мои вещи… переставлять их. Сдвигать.

— И не только вещи, — сказал Мелецкий, разом теряя запал. — Жены, они такие. Только чуть расслабишься, а они тут, то потрогать хотят, то посдвигать.

— Вот! — обрадовался демон. — Поэтому я и затягивал вопрос, но отец… он больше не желает ничего слушать. Так и заявил. Мол, отправляйся, чтоб глаза мои тебя не видели…

— Бедненький, — Ляля прижала руки к груди.

— … и не смей возвращаться без жены. У нас есть некоторые… проблемы взаимопонимания.

— И у демонов, выходит, тоже, — произнёс Мелецкий.

— Именно. Видите ли, он демон старой закалки и глубоко консервативных убеждений. А я полагаю, что все эти Легионы Ада и Твари Хаоса морально устарели. Да, на Пустошах, где низшие демоны обретаются, они ещё нужны, но уже давно никто и никого не завоёвывает! Есть ведь другие пути! Экономический, юридический… и мы должны не собирать мне армию вторжения, но обратить внимание на изменение имиджа, что…

Небо вздохнуло и выплюнуло горсть капель, заставив демона поёжиться и посмотреть на небеса с некоторою опаской.

Дождь весело затарабанил по крыше.

— Так, — Антонина Васильевна посторонилась. — Думаю, о проблемах имиджа демонов лучше поговорить в доме.

— Спасибо, — демон неловко улыбнулся. — Признаться, не ожидал… у меня имеются некоторые проблемы… с социализацией.

— Демон-пацифист с проблемами социализации, — шепнул Мелецкий на ухо. — Тараканова, тебе не кажется, что ты как-то не так на мироздание воздействуешь?

Прежде чем Ульяна нашлась с ответом, где-то снова громыхнуло. А потом темноту прорезал огненный столб.

— Точно дети балуются, — дядя Женя покачал головой. — Демон, ты чай будешь?

— Буду, — ответил Василий, смущённо розовея. — У меня и варенье есть. Из огнеягоды.

— Никогда не пробовал. А у меня мескаль с некротикой. О, слушай, ты ж подкормить их можешь? Демоническою силой?

Может, Ульяна всё-таки бредит?

Где-то на краю посёлка догорало пламя. Шелестел дождь. Воздух пах сыростью и садом. Звенели комары. А Мелецкий взял да обнял:

— Демон там или ещё кто, но я тебя не отдам, — сказал он уже на другое ухо. — Слышишь?

— Слышу.

Возражать не хотелось.

Совершенно.

Конец 1 части.