Поэты XIX века были легкоранимыми людьми: их часто убивали на дуэлях.
Машина остановилась у перекрёстка.
— Охренеть, — сказал Лёнька и потёр щёку. — Откуда тут перекрёсток? Дим, не было ж перекрёстка!
— Не было, — Димка подавил зевок и подумал, что Лёнька опять куда-то не туда заехал, потому что придурок, а теперь начнёт виноватых искать.
И послать бы его…
Ещё и Олька звонила, закатила истерику, что у них там тридцать дней знакомства, юбилей, стало быть, а Димка зажал подарок. И она вечер вон замутила романтический, а он опять задерживается.
Дура.
И голосина, главное, такой, что прям в черепушку, что твоя дрель. А мамка сразу сказала, что от Ольки толку не будет. Что она бесхозяйственная и вообще стерва, которая только и думает, как бы на шею забраться и ножки свесить. Впрочем, маме никто из Димкиных девиц не нравился.
Ну да и леший бы…
— Куда ты заехал?
— Так… куда надо! Вон, поглянь, — Лёнька указал на навигатор, который вдруг мигнул и отключился. А потом так же мигнул и отключился сотовый. — Что за лажа?
— Хрень, — согласился Димка и шею вытянул, чтоб чего-нибудь разглядеть.
Нет, так-то Лёнька, конечно, скотина. И дядьке стучит, точно надеется, что тот Димку выгонит. Ага. Счаз. Чтоб оно так можно было, Димка бы и сам выгнался.
Ладно.
Ехали вдвоём.
И дорога тут такая, что не заблудишься. И никаких перекрестков днём не наблюдалось. А вот теперь взялся откуда-то.
— Может, иллюзия? — робко заметил Димка. — Иди глянь.
— Сам иди.
Нашёл дурака.
— Или зассал? — Лёнька повернулся и попытался завести машину. Вот только мотор чихнул, громыхнул как-то и заглох. — Толканёшь?
— Я?
— Ну не я же!
— А чего не ты?
— Так не моя тачка!
— Вообще-то на балансе стоит, — Димка руки скрестил.
— Вот-вот. Дают всякое дерьмо.
Тачка была не той, утрешней. Да и в целом вид имела сильно жизнью побитый. Ну да, небось, кто-то из должников скинул. А дядя и втюхал, чтоб родное ничего не палить. Наверняка, висит машина на каком-нибудь пенсионере или вовсе в угоне числится. Искать-то такие развалины некому, но потом уже, когда найдут, то и толку с того.
— Так и будем сидеть?
Перекрёсток никуда не исчезал. И чем дальше Димка глядел на него, тем оно неспокойней становилось.
— А что предлагаешь? — нервически спросил Лёнька и к пистолету потянулся. Пистолеты им тоже выдали из «особого резерву», хотя дядька и морщился, кажется, не больно-то веря, что Димка справится.
— Вдвоём? — прикосновение к оружию успокаивало.
Пусть и травмат переделанный, но как-то прям дышать легче.
Нет, смех.
Тут охраны нет. Они ж и до Филина по посёлку катались. И дядька самолично проезжал, прикидывая, как и чего. Потом ещё в сетях копали. Снимки там. Спутники. Много всякой мутотени, на взгляд Димки совершенно лишней, но теперь вдруг сердце заколотилось.
А если… если это иллюзия, то кто её поставил?
Маг?
На кой?
И главное, маг-то сильный быть должен. Слабый подобную не потянет. А она вон лежит, что натуральная, поблескивает даже в лунном свете. И луна, что характерно, какой Димка прежде не видывал — круглая и низкая. Такая, что ещё немного и не удержится на небесах, хрястнется оземь со всего размаху.
Он даже поёжился, представивши, как падает она прямёхенько на машину.
— Вдвоём, — согласился. — Выходим. Смотрим. И если чего…
В багажнике машины стояла коробка. Запечатанная. Причём коробку было велено трогать исключительно в перчатках, а после дела выкинуть где-нибудь неподалёку, чтоб нашли.
Филин, мол, грузил.
Там его пальчики и отыщутся. Ну а пожар с остальным следствие свяжет. О том позаботятся совсем другие люди, которые тоже дяде должны.
Димка поёжился.
— На счёт?
— Да задолбал ты! — неожиданно разозлился Лёнька. И дверцу дёрнул. — Как дитё малое! Ещё немного и подгузник понадобится.
Вот зараза. Самому ему подгузник понадобится. И… и вовсе…
Димка вывалился. В нос шибануло свежим воздухом, такой, сырой, цветочно-земляной аромат. Прям как на мамкиной даче весною. Надо будет съездить. Нет, так-то ему там особо делать нечего, но мамка каждый день звонит, ноет, что, мол, позабыта и позаброшена, и вовсе сейчас помрёт над грядками. Будто кто-то их сажать просил. Димка сразу сказал, что ему дача вовсе не упала, что он — человек городской и к ковырянию в земле неприспособленный.
Так нет же. Нужна дача.
Газончик.
Шашлычки. Баньку поставим.
Поверил, дурак. Ага… банька — дорого и участок маленький, и нет на нём места газонам с баньками, зато есть грядкам всяко-разным и прочей мутотени.
— Тихо, кажись, — неуверенно произнёс Лёнька, принюхиваясь. — Узнаёшь места?
— А то… — снаружи перекрёсток никуда не делся, зато теперь было видно, куда идти. Вон и дома проглядывают, будто дымкой укрытые. — Чутка не доехали.
— Чего?
— Вон, видишь? Ну… там.
Лёнька прищурился.
— Точняк! — он аж подпрыгнул. — Блин… машина встала…
— Да ладно тебе, сейчас вон пешочком. Тут недалече.
Сверху громыхнуло. И воздух переменился, появилось в нём характерная сырость. Дождь, значится, будет. И скоро.
— А это как.
— На руках запрём. Они нетяжёлые. Там делов-то — к забору подойти да кинуть. Не боись, там часовая задержка, когда сработает, мы далеко уж будем. Машину толканём. Тут как раз с горочки… или вон, если чего, один оставим и в неё? Выгорит так, что концов не найдут.
Всё складывалось лучше некуда. Димка аж выдохнул с облегчением.
— Только поспешать надо. Дождь. Этой фигне не помеха, а мы промокнем.
— Перчатки не забудь, — буркнул Лёнька, толкнув крышку багажника. Замок тоже заедал. И открылся раза с третьего, когда Димка всерьёз начал подумывать, как и чем этот замок ломать.
Не пришлось.
— Во… — он открыл коробку. — Как раз четыре. Три берём, а один на машину.
— А чего четыре?
— Так, небось, запасной. На всякий случай. Ну, если чего не сработает, чтоб было, как заменить.
— А если не сработает?
Ленька, собака сутулая, продолжал нагнетать. Димке и без того стремновато, но не показывать же. Он же ж, если так, после дядьки самый главный тут. И вообще, может, если сегодня выгорит…
Он хохотнул, потому как реально всё выгорит.
…может, тогда дядька и перестанет относится к Димке, как к придурку. И поручать будет дела серьёзные. А за серьёзные дела и платят серьёзно.
Он Ольке шубку купит.
Или колечко.
Или просто пошлёт, куда подальше, потому что задолбала со своими воплями, а себе найдёт девку другую, чтоб поспокойней. При бабках это ж вовсе не проблема.
Да, так всё и получится.
— Даже если какой и не сработает, — Димка вытащил артефакт, похожий на глиняную гранату, и сунул в карман. — Намёк всё одно поймут.
Второй Лёньке протянул.
— Может…
Тот, конечно, зассал.
— Не, — Димка мотнул головой и оскалился. — Так мы не договаривались. Ты получил аванс? Отрабатывай. Или думаешь чистеньким соскочить? Смотри, пропадёшь, как Филин…
Стоило помянуть, и сзади раздался шорох.
Димка обернулся.
— Мэ-е-е, — сказал уже знакомый козёл, который появился в центре перекрестка. И голову склонил, глядя премрачно. А главное, глаза у него в темноте светились. Тускло так, но светились.
— Демон, — выдохнул Лёнька и попятился.
— Стоять! — Димка перехватил его за руку. — Это козёл! Просто козёл! Деревенский. Ну, пасётся он тут. Или сбежал. Или что, козла боишься?
И заржал обидно.
Лёнька, правда, не стал оправдываться.
— У него глаза светятся!
— Это потому что козёл! У кошек вон тоже светятся. И что? Эй ты… козлище… слышишь? Шёл бы ты отсюда… кыш!
Димка топнул ногой.
А козёл не испугался, только голову наклонил, так, рогами вперед, и тоже топнул. Как-то у него получилось, что аж земля дрогнула. Хотя… не, примерещилось. Ночь же ж. ночью только в путь всякая хрень мерещится. То козлы, то вампиры.
— Он тебя не боится! Давай, я в него стрельну! — Лёнька и пистолет вытащил.
— Стоять, — Димка окончательно ощутил себя главным. — Я тебе стрельну! Тут же все всполошатся. Не, надо иначе. Погодь…
Он наклонился и, пошарив, нащупал камешек поувесистей.
— Счас я тебя, тварь…
Камень Димка подкинул на ладони, а потом, примерившись, охваченный непонятным азартом, швырнул в козла. Правда, тот ловко подставил рога и камень о них рассыпался.
— Это какой-то неправильный козёл.
И тот, словно поняв, что сказали, вдруг на две ноги поднялся, шею выгибая. И в следующее мгновенье бросился на Лёньку.
— С-скотина!
Ленька ловко запрыгнул на машину, и та загудела, принимая удар жёлтых изогнутых рогов. Металл смяло, как бумагу, да и сама машина поехала вбок, будто и не весила ничего-то. Ленька от удара кувыркнулся.
— Падла! — завопил он истошно. — Я тебя сейчас…
Он вскочил на ноги.
А козёл, дернув шеей, произнёс насмешливо так:
— Ме.
И главное, в голосе промелькнули до боли знакомые ноты. Вот аккурат Филиновские.
— Сейчас ты у меня… коза-коза… погляди, что есть!
— Лёнька, что ты творишь?
— Я? — Лёнька поднял руку с зажатым в кулаке артефактом. — Я нас спасаю, придурок. Разве не видишь, это не обычный козёл! Это натуральный демон! Козлодемон…
— Мя, — в козлином голосе прозвучало всё, что он думал о Лёньке. Причём так прозвучало, что и перевод не понадобился.
— Н-на, паскуда! — крикнул Лёнька, швырнув артефакт в перекошенную козлиную морду.
И Димка закрыл глаза, падая на землю. Земля больно ударила в грудь, а где-то совсем рядом раздался хруст.
Филину не спалось.
Было у него такое вот, когда мысли всякие в голову влезают и там поселяются. И шурудятся в извилинах, ползают, почёсывая. Оттого меж ушей зуд мыслительный.
Ну и вообще всякое преставляется.
А тут и рога вот зачесались. Главное, кто бы знал, до чего с рогами спать неудобно. Вот Профессор — сразу видать, привык человек за тридцать-то лет — траву обмял, обтоптал, кинул на землю подушку, которую приволок откуда-то и на ней обустроился. И даже свернулся калачиком, будто не козёл, а кот какой. Минуты не прошло, как захрапел. Нет, храп-то сам по себе ничего. Вон, в бараке и не такие рулады выводили. Там то храпят, то ёрзают, то бормочут. К этому Филин привычный. Мысли же…
И рога.
Он прилёг на землю на правый бок.
В рёбра тотчас камень впился, прям через всю шерстяную шубу. Перелёг на левый. И в ноздрю травинка какая-то лезет, мешается. Попробовал на спине, но очень быстро пришёл к выводу, что на спине — это совсем уже не для козлов. Рога в землю упираются, позвоночник выгибается…
А мысли никуда не делись.
И так, и этак… короче, измаялся весь. Когда совсем уж тошно стало — ну никогда Филин мыслителем не был — поднялся и пошёл дозор держать. То есть сперва просто пошёл, а потом уж постановил для себя, что это вроде как дозором.
Ну, чтоб хоть какая цель имелась. С целью бродить по округе как-то приятнее, что ли.
Филин сам не заметил, как за пределы посёлка выбрался. Вроде вот ещё на дороге стоял, а вот уже дорог четыре, разбегаются во все стороны. А прямо перед ним старая тарантайка, из тех, которые Земеля для особых случаев держит. Эту Филин и запомнил лишь потому, что сам забирал.
Тогда ещё хозяин на него бросался.
С молотком.
Оно понятно, что от отчаяния, только что тут поделаешь. Филин молоток отнял и двинул чуть, так, чтоб в сознание привести. А то ж оно, конечно, махнуть легко, но если попадёт ненароком и сядет, кому от этого легче?
То-то и оно.
Сейчас вокруг тарантайки нарезал круги Димка. И ящик тянул знакомый, от бумаги. Только вот чуткие ноздри — Филин и не предполагал, что у козлов такое обоняние — уловили совсем не бумажный аромат. Какой — не понять, но нехороший.
Прям так шерсть на загривке дыбом поднялась.
А там уж из болтовни придурков стало ясно, что за ящик. И так-то… дальше как-то само собой вышло. Филин ещё успел пожалеть, что он в козлином образе. Был бы человеком, мигом бы клоунов уложил. А так… копыта, рога? Как бить?
Выяснилось, что если рогами, то очень даже неплохо.
Комок земли, которым в него кинули, Филин и не почувствовал. А стоило наклонить голову и дальше уже само как-то получилось. Он врезался в бочину машины, и с удивлением почувствовал, что металл прогибается, будто фольга.
Охренеть.
И машина дёрнулась, а ведь в ней весу-то…
Дальше всё вообще странно было. Нет, что Лёнька пересрал, это понятно. Он никогда храбростью не отличался. И Димка не лучше. Два идиота.
Филин увидел, что в Лёнькиной руке полыхнуло красным, ярким таким. А потом это вот, полыхнувшее, полетело в него. И он не собирался ловить.
Не собирался.
Это треклятое козлиное тело.
Его вдруг подбросило, а в следующий момент Филин осознал, что кривоватые зубы раскрошили… что? Главное, пасть обожгло, будто кипятка хлебнул. И этот кипяток всем комом ухнул в желудок, заставив набитые травой кишки сжаться.
И подумалось, что смерть-то глупая.
Она умной не бывает, но эта совсем уж чересчур. А потом кишки крутануло, так, как оно бывает, когда воды с газами нахлебаешься. И отрыжка пошла.
Филин только и успел, что пасть открыть.
А из неё уж столп пламени выплеснулся. Хороший такой столп. Широкий. Мощный. Это что вообще за…
Заорал Лёнька, скатившись куда-то в сторону.
Димка за ним.
Запахло палёным. Зашипел металл. И вяло выстрелили старые покрышки. Филин икнул и огонь оборвался. Вот… ни хрена ж себе.
Он потряс головой.
Опять икнул. И из ноздрей вырвались облачка дыма. А там, внутри, стало тепло и приятно. Нет, бабка-то, когда живая была, то коз подумывала завести. Всё приговаривала, что скотина уж очень неприхотливая. Что жрать может даже камни.
Камни ладно. Но чтоб огненные артефакты?
— Вот же ж… — Филин посмотрел в темноту и повернулся к ней задом. А потом подошёл к коробке, в которой нашлось ещё несколько глиняных болванок. Интересно, а если их не разжёвывать?
Или…
Где-то в небесах упреждающе громыхнуло. А потом на землю тяжко шлёпнулась первая капля. Впрочем, такие мелочи, как дождь, Филина ничуть не беспокоили.
Огненные артефакты приятно хрустели на зубах, а содержимое их текло по глотке, слегка опаляя и оставляя привкус ядрёного мексиканского супа.