Улицы Броктон-Бей

Глава 3. Осознание (через двое суток после происшествия) Первые визиты

Маленькая палата закрытого стационара травматологического отделения "Медхолла" тонула в стерильной тишине. Лишь прерывистое дыхание девушки на узкой больничной койке нарушало безмолвие, смешиваясь с равномерным гулом системы вентиляции.

Она изредка стонала сквозь сон — обезболивающие давали лишь базовый эффект. Мать настояла: "Никаких наркотических анальгетиков!" И теперь каждый проблеск сознания приносил девушке волну тупой, ноющей боли, пробивавшейся сквозь медикаментозный барьер.

На больничной койке лежала не кто иная, как Амелия Клэр Даллон-Лавер, легендарная Панацея. Всего два дня назад на неё напали наркоманы — и теперь она сама оказалась в роли пациента.

Ирония судьбы была горькой. Пять лет даже самые отчаянные преступники не осмеливались поднять руку на великую целительницу. Но случай — слепой и беспощадный — распорядился иначе. Как известно, даже обдолбанный наркоман с ржавым лезвием может перевернуть судьбу олимпийского чемпиона одним ударом из-за угла.

Теперь она впервые за всю свою жизнь ощущала на себе то, что привыкла исцелять за мгновения — разорванные ткани, повреждённые органы, жгучую боль. Собственные способности оказались бесполезны: организм, травмированный столь неожиданно, отказывался подчиняться.

Издав очередной короткий вздох, больше напоминающий всхлип, девушка пошевелилась, как свеча на ветру — то вспыхивая необъяснимой паникой, то погружаясь в ледяное безразличие.

«Я теперь не я…»

Ткань скользила по моей коже, мягкая, влажная, бесконечно чужая. Чьи-то руки переворачивали меня с боку на бок, как тряпичную куклу. Я хотела крикнуть, что все в порядке, что я могу сама, но мое тело больше не слушалось меня. Вместо слов — лишь хриплый звук, больше похожий на писк новорожденного.

Свет.

Он резал глаза, даже когда я открывала их медленно, через щелочку. Потолок. Белый, с трещиной в углу. Я следила за ней взглядом, как за нитью Ариадны, пока голос в голове шептал:

«Ты здесь. Ты жива. Хотя бы это»

Медицинские аппараты гудели ровно, их дисплеи мигали, как светлячки в тумане. Капельница. Шланги. Провода, впившиеся в мою кожу. Я пыталась вспомнить, как оказалась здесь, но память была похожа на рваные клочья сна.

Дни сливались в одно серое пятно.

Иногда ко мне приходили врачи. Они щупали пульс, смотрели в зрачки, что-то записывали. Их голоса доносились сквозь воду:

«…реакция на…»

«…стабильно, но…»

Я хотела схватить их за халаты, закричать:

«Что со мной?!»

Но пальцы лишь слабо шевелились на простыне, как гусеницы после дождя.

А потом наступала ночь.

Я лежала и слушала, как тикают часы.

Тик-так. Тик-так.

Бесконечное эхо в черепе.

Тоска подступала волнами — черная, густая. Она заполняла меня, как бетон, и я почти чувствовала, как тяжелеют веки, как немеют губы.

Но хуже всего было утро.

Просыпаться снова.

И снова.

И понимать, что все еще здесь.

Все еще в этой кровати.

Когда туман в голове рассеялся, я сразу поняла — это не моё тело. Мир плыл в тумане боли. Не мой мир. Тело, разбитое, опутанное проводами и шипами чужих воспоминаний. А до этого — резкий свет фар, скрежет тормозов и абсурдный финал под колесами автомобиля. Собственный. Я, прежняя, выгрызла место в медицинском зубами и потом, циничная и острая, как скальпель, с черным юмором, приглушающим ужас будней в анатомичке. Ирония судьбы, доведенная до сарказма: теперь по эту сторону — пациент, вещь, клинический случай, в теле, которое не слушается, в палате, где пахнет смертью и антисептиком. Та, для кого чужая агония была учебным материалом, теперь сама стала этим материалом. И этот абсурд был настолько чудовищным, что хотелось смеяться. Или плакать. Но тело для слез было слишком слабым. Потом память этой жизни вернулась плавно, но полностью, а эмоции и восприятие окружающего мира остались прежними — из моей прошлой жизни.

«Сейчас Я — Амелия Клэр Лавер»

Я всегда думала, что знаю этот мир. Читала "Червя", проглатывала тонны фанфиков — мрачных, отчаянных, где герои тонули в грязи этого города медленно и без пафоса. Но ни один текст не подготовил меня к главному откровению:

Это не тот Броктон-Бей.

Точнее, это он — но словно пропущенный через фильтр гниющей плоти.

Воздух здесь пахнет не просто кровью и озоном — он въедается в лёгкие, как кислота. Люди не просто жестоки — они размазаны по асфальту, и никто даже не морщится, переступая через лужи внутренностей. А способности…

«О, Боже.»

Мои способности.

Я сжимаю ладонь перед лицом — и вижу, как кожа шевелится.

Не метафорически.

Буквально.

Под ней что-то пульсирует, переливается, будто колония червей заточена между мышцей и эпидермисом. Когда я всмотрелась, то увидела — пальцы будто состоят из тысяч микроскопических нитей, готовых рассыпаться в любую секунду.

Я замерла, когда осознание накрыло меня подобно цунами. Мои способности… Они оказались куда глубже, чем я могла представить. Перед моим внутренним взором разверзлась целая вселенная — не космическая, а микроскопическая, но от того не менее грандиозная.

Я ВИДЕЛА.

Видела то, что скрыто от обычных людей за непроницаемой завесой масштаба. Мириады микроорганизмов танцевали передо мной в бесконечном, сложном балете жизни. Бактерии, вирусы, грибы, простейшие — каждый со своей уникальной формой, ритмом существования, целью. Они покрывали всё вокруг, словно живая пыль, переливающаяся невидимыми красками.

Но настоящее потрясение ждало меня, когда я обратила взгляд внутрь.

Мой собственный организм предстал передо мной как целая экосистема — триллионы микроскопических жителей, составляющих мой микробиом. Они обитали на коже, в складках слизистых, заполняли лёгкие, кишечник, даже плавали в крови. Каждый — крошечный, но невероятно сложный механизм жизни.

А потом… я почувствовала ДРУГИХ.

Каждый человек вокруг был окутан уникальным облаком микробов — живым, дышащим, постоянно меняющимся. Эти облака сохранялись в пространстве, оставляя следы в воздухе, на поверхностях, рассказывая истории о своих хозяевах ещё долго после их ухода.

Мир закружился передо мной. Это было похоже на внезапное прозрение — будто с меня сорвали плотный колпак, скрывавший половину реальности. Я вдруг осознала, что дышала, видела, существовала лишь наполовину все эти годы. А теперь… теперь я видела ВСЁ.

Воздух вокруг наполнился новыми запахами — я могла различить бактериальный состав каждого выдоха, каждой поверхности. Звуки приобрели новые обертона — я слышала шепот микроскопической жизни. Даже свет казался иным — он преломлялся через невидимые большинству живые облака.

И этот мир был прекрасен, ужасен и бесконечно сложен.

Я ощущала эту невидимую жизнь в радиусе примерно шести футов вокруг себя, а при должной концентрации могла расширить зону восприятия еще на пару футов. Более того — я обнаружила способность влиять на бактерии, вирусы и споры, находившиеся в пределах досягаемости моих сил.

Посетителей хватало — как тараканов в ночлежке. Врачи с их профессионально-бесстрастными лицами, медсестра с вечно мокрой тряпкой, будто вытирала не пациента, а испачканный стол. Капельницы, утка, ритуал утреннего обтирания — весь этот цирк повторялся с завидной регулярностью.

А еще «родственники».

Точнее, те, кто представлялся семьей Эми Даллон.

По тому, как они смотрели на меня, как касались — будто боялись запачкаться, — я уже многое поняла. Пусть сознание еще плавало в тумане, но инстинкт подсказывал: я здесь не своя.

Медперсонал говорил со мной с подчеркнутой, ядовитой вежливостью, за которой сквозило что-то неуловимо гадкое. То ли зависть, то ли брезгливость. Возможно, им казалось несправедливым, что я получила свои способности просто так — без десяти лет в университете, без ночных дежурств, без их священного права считать себя избранными.

А «семья»…

О, тут спектр был богаче палитры психа в маникюрном салоне:

Кэрол Даллон смотрела на меня, как на ошибку природы, которую вот-вот исправят.

Пелхамы — с холодным равнодушием, будто я была не человек, а сломанный прибор в углу.

И только Виктория, сводная сестра, иногда бросала взгляды, в которых теплилось что-то похожее на жалость.

Но даже это тепло было с оттенком вины — как будто она стыдилась того, что думает не в унисон с семьей.

Ранение Панацеи было не просто медицинским фактом — оно стало досадной поломкой дорогого оборудования.

И все, кто привык им пользоваться, внезапно осознали, насколько этот "инструмент" был им необходим.

Новая Волна раздражённо пересчитывала потенциальные убытки — ведь их ходячая аптечка дала сбой прямо посреди контрактного срока. Госпиталь нервно потирал руки, представляя, как теперь объяснять пациентам, что чудесное исцеление временно недоступно. СКП и Протекторат злились, потому что их бойцы больше не могли беспечно бросаться под пули, зная, что последствия можно будет просто "залечить".

А самое главное — деньги. Большие, широкие потоки денег, которые текли в карманы Новой Волны за "аренду" Эми, вдруг оказались под угрозой. Несколько исков за невыполнение обязательств, потери репутации, срывы договоренностей… И всё из-за того, что их "волшебная палочка" сломалась в самый неподходящий момент.

Но больше всех "повезло" Виктории. "Слава", эта кукла Барби с кувалдой вместо мозгов, привыкла, что её "геройские подвиги" всегда можно стереть, как досадный карандашный набросок. Сломала кому-то позвоночник? Эми починит. Размазала по стене не того злодея? Эми исправит.

А теперь? Теперь злодеи, оказывается, имеют наглость подавать в суд. Теперь за каждую сломанную кость приходится отвечать.

И хуже всего — никто не знает, когда починят «инструмент».

А если нет?

Тогда всем им — и Новой Волне, и СКП, и Вики с её "подвигами" — придётся наконец-то научиться жить без вечной страховки в лице Панацеи.

И, кажется, это их не устраивает.

С того момента, как я очнулась, на меня обрушились проблемы — как старые, оставшиеся от прежней Эми, так и новые, связанные с моим нынешним положением. Но я готова с ними справиться.

Чтобы начать новую жизнь, мне нужно понять местные реалии — это ключ к тому, чтобы бросить всё и уехать. Мои способности открывают передо мной невероятные перспективы: свобода и возможно, даже бессмертие.

Но пока — осторожность. Нужно затаиться и играть роль прежней Эми, ведь реальность может преподнести неприятные сюрпризы.

С юридической точки зрения я являюсь несовершеннолетней и хотя моя дееспособность — чистая формальность, фикция, прикрывающая настоящую правду: я не человек, а актив. Дорогостоящий, приносящий прибыль, но крайне неудобный — потому что у этого "актива" вдруг появились собственные мысли.

Кэрол Даллон, моя «любящая» опекунша, ни за что не позволит мне эмансипироваться. Не потому, что переживает за меня — а потому, что мой уход из Новой Волны нанесет не только имиджевый, но материальный урон. Новая Волна не отдаст статус "самой цивилизованной" геройской группы.

Новая волна крепко присосалась к кормушке фонда одной наивной героини имени Панацея. Кроме того, у Новой волны заключен договор с СКП на услуги Панацеи. На этом фоне отпускать лучшего в мире целителя в свободное плавание крайне плохая идея.

А деятельность Панацеи в Броктон-Бей — это сотни тысяч долларов в бюджет города от медицинского туризма. Кроме того, отели и гостиницы, которые принимали туристов это большие деньги для гостиничного бизнеса и от налогов в бюджет города.

Без меня Вики наконец-то придется отвечать за сломанные челюсти «злодеев». Без меня госпиталь потеряет половину пациентов. Без меня городской бюджет лишится жирного куска.

И все эти люди искренне возмутятся, если у «инструмента" вдруг появилось собственное мнение.

Претензии будут выкатывать сто процентов — если я взбрыкну.

Правда не исключено, что вопреки всему я точку поставлю гораздо раньше. Не буду загадывать.

Я наконец разобралась в своих способностях и взялась за лечение.

Наверное, вот так и происходит второй триггер.

Мой микробиом отозвался моментально — ткани начали срастаться, организм очищался с какой-то почти злой скоростью. Заодно я выжгла ту мерзость, что во мне завелась. Врачи, конечно, промолчали, но я-то знала. Ещё успею наслушаться их притворно-сочувствующих речей.

Прошло дней десять. Должно было начаться формирование… этого. Но мое тело переработало зародыш быстрее, чем он успел стать проблемой.

Процесс оказался не из приятных. Температура, озноб, пот — всё как положено. Кровь, сгустки, отторгающиеся ткани. Боль я заблокировала, но мышцы всё равно дёргались мелкой дрожью. Через полчаса пижама и простыни промокли насквозь — смесью пота и тёмной крови.

Лежу, трясусь, и думаю: ну что, ублюдки, получите своё «чудо исцеления» в полной мере. Вон оно, настоящее-то как выглядит.

Оборудование взвыло, замигало — через минуту в палату ворвались медсестра и дежурный врач.

— Как самочувствие? — врач начал стандартный допрос, пока медсестра метнулась за пробирками.

— Мисс Даллон, вам стоит знать один нюанс…

— Уже знаю. И устранила последствия, — перебила я.

Он замер, брови поползли вверх:

— Раньше вы не могли влиять на свою биологию.

— Стресс творит чудеса. Когда выпишете?

Врач задумался, пальцы постукивали по планшету.

— Решим после анализов и обследования.

Медсестра вернулась с иглой. Я протянула руку — пусть проверяют, всё равно ничего не найдут.

— Кстати, состоянием Вашего здоровья интересовались сотрудники полиции и СКП (Служба контроля параугроз). Их представители хотят задать вопросы. Если не возражаете они пойдут сегодня около пятнадцати часов.

Моими возражениями не интересовались. Ладно, посмотрим, что представляет местная полиция и СКП.

Когда медики ушли, я закряхтев встала и слегка в раскоряку побрела в душ. Наконец я смогла рассмотреть себя в большом ростовом зеркале.

Передо мной в зеркале — обыкновенная подростковая фигура во всей её «красе»: невысокая, с мягкими округлостями на животе и бёдрах, скромной грудью первого размера. Кожа предательски подкинула пару прыщиков, а зона бикини явно требует визита к косметологу.

Отражение смотрело на меня усталыми глазами — не то от недосыпа, не то от осознания, что тело пока далеко от глянцевых стандартов. Но черт возьми, хотя бы волосы хорошие.

Милое, почти кукольное личико с курносым носиком и дежурным набором бледных веснушек. Вечно задумчивое выражение — либо мысли глубокие, либо просто хронический недосып. Взгляд какой-то… чересчур уж ранимый. Будто вот-вот расплачется от того, что кофе остыл.

Мои планы (без сопливых иллюзий):

Тело: Я в себе уверена, но это не значит, что надо расслабляться. Подкорректирую что нужно, но без фанатизма — у меня на это есть ровно 6 месяцев проб и ошибок.

Деньги: Финансовая независимость — не розовая мечта, а план на ближайшие два года. Буду пахать, пока не стану самодостаточной.

Образование: Медицина — разумный выбор. Стабильно, востребовано, да и помогать людям… или хотя бы их кошелькам.

Ну что ж, интернет мне в помощь. Хотя мой древний кнопочный монстр и всемирная паутина — вещи, казалось бы, абсолютно несовместимые. Но я ведь хитрая и предприимчивая… Делов-то на пять минут. Подметив, как медсестра Марта морщится от боли, я мило улыбнулась и предложила помощь.

— Просто расслабься, — шепнула я, бережно касаясь её запястья.

Тёплая волна энергии пробежала по моим пальцам, и уже через мгновение её лицо озарилось удивлением — мучительные спазмы исчезли. Навсегда.

Теперь счастливая девушка могла забыть о таблетках и больничных. Ну а такая пустяковая просьба, как одолжить телефон с интернетом, для доброй волшебницы Панацеи оказалась сущей мелочью. Марта с радостью сунула мне в руки свой смартфон — маленькая плата за избавление от вечных мучений. И пока она взахлёб рассказывала подругам о чуде, я уже листала соцсети, довольная собой. Всё-таки быть живым лекарством — весьма полезный навык.

Медсестра счастливая подарила мне свой достаточно навороченный смартфон и еще положила денег на симку. Ну я и нарыла в сети, что «гражданский кодекс штата предусматривает три вида получения эмансипации, независимость через судебное решение, эмансипация через вступления в брак и ограниченная дееспособность. А может если я покину дом опекунов и буду сама совершать сделки или докажу, что Кэролл стерва и то же добьюсь своего.

Фиктивный брак, который закончится через месяц по обоюдному согласию супругов оказывается не приведет к тому что новоприобретенная эмансипация отменяется. Всего то найти себе обязанного тебе человека и достигнуть некого соглашения. Хммм… Вариант, наверное, самый простой. Но немного ломает мораль.

Восемнадцатилетие, Три Ха-ха, через полгода ждем в гости Левиафана — полгорода уничтожено водными цунами. Врачи гибнут так же, как и их пациенты.

А потом ждем-с Девятку и хорошей девочке Райли (Ампутации) нужна Старшая сестричка, которой она столько хочет показать…

Нет, нет, нет вопрос с эмансипацией решать надо быстрее и валить из города срочно.»

После душа я переоделась в чистую пижаму, одев халат уселась в кресло у окна и придалась размышлениям о том, как реализовать свои задумки.

Раздался мягкий стук в дверь, и в палату вошли мой лечащий врач и незнакомый мужчина в безупречно сшитом дорогом костюме.

— Мисс Даллон, позвольте представить вам мистера Эрика Бергмана, — вежливо представил доктор.

Я кивнула и вопросительно перевела взгляд между врачом и гостем. Взгляд мистера Бергмана был холодным и оценивающим, словно он уже заранее определил мою ценность.

— Мисс Даллон, — начал он, — я представляю интересы мистера Айдингера.

Он сделал небольшую паузу, как бы давая мне осознать вес этих слов, прежде чем продолжить:

— Если позволите, изложу суть сразу. Мой клиент тяжело болен, и, к сожалению, традиционная медицина бессильна ему помочь. И это несмотря на… неограниченные финансовые возможности.

Я почувствовала, как напряглась, но не подала виду.

— Разумеется, я понимаю, что вы связаны обязательствами с «Новой волной», — добавил Бергман, — но этот вопрос мои коллеги возьмут на себя и урегулируют официально. Сейчас мне важно лишь ваше принципиальное согласие.

Его голос звучал ровно, но в нём чувствовалась уверенность — это не было просьбой. Это было началом сделки.

Я резко оборвала его, — О, спасибо за предложение, но я не занимаюсь лечением по блату. Разве что у ребёнка отказывают почки или кто-то уже начал окоченевать в приёмной — тогда, быть может, рассмотрю вашу заявку между измерением давления и выписыванием плацебо. А насчёт вашей «Новой волны» — пусть лучше тонут поодиночке.

Бергман был тот ещё экземпляр — эталон самовлюблённого идиота с выражением лица, будто он только что изобрёл вечный двигатель из собственного пупка. Особенно потешно было наблюдать, как его поблёкшая ухмылка медленно сползала вниз, словно застиранные трусы на тощей жопе.

— Двести миллионов долларов. Наличными. Лично в руки. Вот что может пошатнуть мою принципиальность… Ну, или хотя бы заставить сделать глубокий вдох перед тем, как её переступить.

Реакция зала была бесценной:

Доктор Шульц побледнел, будто увидел призрак своей репутации.

Бергман же был особенно хорош:

Его лицо прошло весь спектр эмоций — от «она шутит» до «о боже, это подростковый бунт».

— Вы же… — он заикался, как плохой актёр в школьной пьесе, — Герой! Несовершеннолетний! По 17-й статье…

Я перебила с сладкой улыбкой, — Ах да, «использование параспособностей в корыстных целях». А сколько по закону стоит настоящее лечение… — взгляд в пустоту, — вы бы давно разорились на штрафах за кислород.

В голову пришла мысль, что «может быть это провокация. "Провокация? Серьёзно? Чтобы провернуть такое с Эми — той самой «девочкой-пластырем», которая раньше лечила даже кошек из чувства долга? Слишком сложно для её скромных мозгов. Хотя… невольно ухмыльнулась — если это действительно ловушка, то неумелая.»

Внешне — ледяная вежливость:

— Конечно, я Герой, — сладкий тон, — До свидания, мистер Бергман. Надеюсь, ваш «Клиент» любит завышенные счета.

Его реакция:

Бергман замер на секунду — будто его система дала сбой, пытаясь переварить, что его просто послали. Потом, с видом человека, случайно наступившего в лужу, пробурчал, — Я… проконсультируюсь с Клиентом.

Развернулся и вышел, оставив за собой шлейф раздражения. Врач, бедняга, поспешил за ним, словно боялся, что его оставят одного с новой, неудобной версией Панацеи.