Улицы Броктон-Бей

Глава 24. Ошейник

Интерлюдия

В сумрачном кабинете штаб-квартиры Котла, освещённом лишь голубоватым свечением голограмм, витала атмосфера неопределённости. Александрия, откинувшись в своём кресле, слегка изогнула губы в насмешливой ухмылке. Не переиграла ли с пафосом, устраивая этот театр для Эмили? — пронеслось в её голове. Мысль о той так называемой «бунтарке» теперь казалась мелкой и незначительной на фоне грандиозности задачи, которая перед ними стояла.

— Дверь мне, — бросила она.

Воздух перед ней дрогнул и разорвался по невидимым швам. Так возник портал — в глубине которого угадывался другой кабинет. Там, в кресле, сидела Фортуна, а напротив неё, вполоборота, — Доктор Мама.

Александрия шагнула в мерцающий вихрь. Пространство на мгновение изогнулось, и вот она уже стояла в центре комнаты, где царила своя, умиротворенная атмосфера. Александрия знала — провидица видела её приближение ещё до того, как была произнесена команда.

— Путь стабилен, — прозвучал ровный, без интонаций голос Фортуны, словно автоматический отчёт. — Решения Целительницы не окажут существенного влияния на итоговый результат. Её роль не изменилась.

Доктор Мама, сидевшая в глубоком кожаном кресле, отставила в сторону чашку чая. Её взгляд, скрытый за стеклами очков, был обращен на Александрию.

— Её стабильность — не повод для бездействия, — парировала Доктор Мама, и в её голосе слышался холодный научный интерес. — Аномалия короны паллентия Панацеи по-прежнему представляет уникальный кейс. Мы не понимаем принцип её работы, а значит, не можем предсказать точку бифуркации. Наблюдения недостаточно. Я настаиваю на изоляции и полном исследовании. Если мы сможем реплицировать этот эффект и понять его, это даст нам ключ к репродуцированию подобного.

Александрия медленно кивнула, её тёмный глаз блеснул в мягком свете комнаты. Слова Доктор Мамы падали на благодатную почву. Хаос, который сеяла эта девочка, был досаден, но возможность получить новый инструмент… это уже имело вес.

Конец интерлюдии

Гости, гостинцы, тортики.? Ага, конечно.

Свистящий шипение гидравлики разрезал тишину моей обители, и дверь сдвинулась в сторону. На пороге — визитеры. Прямо как в той старой сказке: Железный Дровосек и девочка Элли. Ну, почти.

Дровосек — да, без сердца, опять же. Но не добрый металлический голем, а человек, закованный в синею силовую броню, чьи мозги были безнадежно искажены его силой. Каждое его движение было выверено, экономно и эффективно, а в глазах, видных через щель шлема, стояла пустота системного анализа.

А «наивная девочка» — это мисс Ополчение. Почему наивная? А потому что верит. Идеалисты — самые опасные люди. Вот и мисс Ополчение запросто расстреляет толпу, уточнив на прощание, какими боеприпасами — зажигательными или бронебойными — будет гуманнее. Но она верит. Верит в Страну, что приютила её, а что может быть круче, чем повязать лицо платком со звёздно-полосатым флагом и нести демократию на острие клинка?

Вошли молча. Дверь захлопнулась, и из неприметной коробки над дверью вырвалась струя газа. Мимолётный отклик, который мой внутренний сканер поймал от их микробиомов, тут же исчез — подавлен биоцидом газа. Страхуются, Герои. Стандартный протокол.

В руке Оружейника — технологичный кейс из матового чёрного сплава.

— Панацея, — отметил, как посчитал Оружейник.

Вздохнула про себя. Ну, началось…

С каких таких нот начинать-то? Мне и так не по себе.

Стенная панель с едва слышным шелестом сдвинулась в сторону, и из ниши плавно выдвинулись два кресла — как раз на уровень задниц моих «гостей». Между ними выполз столик, бесшумный и услужливый.

— Ознакомьтесь, мисс Даллон, — вступает мисс Ополчение. Её голос мягок, а глаза фальшиво участливы. Она протягивает мне папку с какими-то документами.

Ладно, ознакомлюсь. Поднимаюсь с койки, беру папку. Кожаная обложка холодна на ощупь. Открываю. Начинаю читать.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО!

Ну вот, как а?! Люди, я в вас опять ошиблась!

Предательство… или моя наивность?

Строчки расплывались перед глазами, сливаясь в уродливый узор из обвинений: «незаконная медицинская деятельность», «причинение вреда по неосторожности», «незаконное использование парачеловеческих сил», «уклонение от уплаты налогов», «незаконное приобретение недвижимости».

Ах, моя наивность! Надо было, видимо, не людей спасать, а штудировать уголовный кодекс. Ведь люди они такие… подлые и удобные.

Передо мной замелькали имена. Первым — Стояк. Дал показания. Оказывается, я чуть ли не насильно, да ещё и за деньги — аж 50 000 долларов! — заставила его принять помощь и вылечила его отца от рака. Какие пятьдесят тысяч? Откуда эти цифры, эта наглая, выдуманная грязь? Далее — в Центральном госпитале, детских хосписах я, выходит, «самоуправно лечила, не спрашивая разрешения», да ещё и была «нечиста на руку», торгуя препаратами. Сердце сжималось от холодной, липкой гадости.

И уже без тени удивления я прочла имя мистера Свенсона, того самого, что с такой благодарностью вручал мне ключи от квартиры. Теперь этот жест милосердия превратился в статью: «незаконное приобретение невалидной недвижимости». И, как вишенка на этом торжествующем пироге лжи, — я, конечно же, за всё это «счастье» не платила налоги.

Вершина моей целительской деятельности. Всё, во что я верила, всё, что я делала от чистого сердца, оказалось лишь грязной тряпкой, в которую они с удовольствием вытерли ноги, чтобы самим не запачкаться. Не знаю, что гнетёт сильнее — их подлое предательство или моя собственная, непростительная слепота.

Я ждала многого, но такого — честно, нет. То ли моя наивность не знала границ, то ли я на каком-то уровне всё ещё верила, что этот мир — ненастоящий. Ну кем я была в первой жизни? Студенткой. Пусть и престижного вуза. Я знала, что медицина — это не только спасение жизней, но до меня, мелкой сошки, крупным хищникам не было никакого дела.

А тут всё сплелось. Чувство полной безнадёжности накатило, сдавив виски. Спасибо мне самой, умной. Мой симбионт отреагировал на стресс — лёгкая дремота, замедление пульса. Дышать стало чуть легче.

— Что дальше? — мой голос прозвучал хрипло.

Оружейник, не глядя на меня, пролистал планшет, щёлкая языком, будто сверялся с меню в столовой.

— Дальше? Стандартная процедура, — его голос был плоским, без единой ноты интереса. — Задержание по протоколу 2056/Z, пункт «Биологическая опасность класса "Гамма"». В течение трёх рабочих дней запрос на разрешение применения крайних мер будет рассмотрен Центральным аппаратом СКП. Пока идёт рассмотрение, вам гарантировано содержание в изоляторе «Клетка».

— Эми, послушайте, — мягко вмешалась мисс Ополчение, — есть способ урегулировать эту… неудобную ситуацию.

Какое слово подобрала! Проще бы сказала: «Ты, Панацея, по уши в дерьме, и если что — мы тебя там и утопим».

— Какие предложения? — угрюмо выдавила я, глядя в прикрытое шлемом безразличное лицо Оружейника.

Он вздохнул, как бухгалтер в конце долгого квартального отчёта.

— Предложение одно. Вы подписываете приложение 14-Б — о полном и бессрочном неразглашении. Проходите, за свой счёт, процедуру «Властелин/Скрытник» с внесением отметки в паспорт. И далее осуществляете медицинскую деятельность исключительно по таск-листам, утверждённым СКП. Ежегодные отчёты, ежеквартальные проверки. Выплачиваете штраф в размере пятисот тысяч долларов в качестве компенсации ущерба больным и сто тысяч за неуплату налогов на прибыль от незаконной медицинской деятельности.

Чудный оборот речи «налог на прибыль за незаконную медицинскую деятельность». Налог конечно же совершенно законный.

Он потянулся к своему кейсу, щёлкнул замками и достал тонкий металлический обруч, положив его на стол с тихим, звенящим стуком.

Внутри кейса, аккуратно впаянный в мягкую пластиковую ложементу, остался лежать тюбик. Без опознавательных знаков, с едва заметным бликом на ребристой поверхности колпачка. Он выглядел одновременно медицинским и зловеще-безличным.

— И для обеспечения соблюдения пункта 4.7 о неразглашении и пункта 9.1 о целевом использовании способностей, — он откашлялся, будто зачитывая техническую инструкцию, — на вас будет установлено контрольное устройство. Стандартная модель «Регент». Ежемесячная поверка, самостоятельно в СКП.

Ошейник. Мать твою… Ошейник.

Что делать? Мысли метались.

То, чего они хотят, мне понятно — моей подконтрольности. Так и жила прежняя «Панацея»: депрессивная, немного склочная, но абсолютно лояльная.

Угрозы? Да, я воспринимаю их всерьёз. Они меня перекусят и выплюнут. Потом заявят, типа, «сгорела на работе, не выдержала давления и ответственности, покончила с собой». А тем временем я буду в том же ошейнике, как девочка по вызову, скакать и лечить или изменять чью-нибудь биологию. Возможен вариант — вообще запрут в стеклянной камере и будут, так сказать, исследовать. И это не фантазия — это Котёл. Там есть и свой доктор Менгеле, только Мама.

Из союзников у меня только моя беззаветно преданная Пигги. Но она мне здесь не поможет. При всей её мощи сюда ей не пробиться. Значит, надо хотя бы выйти из камеры.

Сволочи. Сволочи! А я ведь хотела просто жить.

— Вот скажи мне, Оружейник, и ты, мисс Ополчение, чем я помешала СКП?

Ответил Оружейник, — Твоё существование вне системы невозможно и неконструктивно. СКП нужен твой ресурс.

Я решилась, — Ладно, уроды, одевайте.

Мисс Ополчение скорбно посмотрела на меня, — Надо поставить подпись. Реестр ваших штрафных выплат вы получите позднее… Поздравляю с вступлением в Протекторат.

Молча протягиваю руку. Сунули в пальцы электронное перо, даже не предложив сесть. Скользнула взглядом по мерцающему экрану — сплошные пункты о добровольном согласии, регламенте и безусловном подчинении. Не читая, вывожу в отведённом поле витиеватую загогулину — свою новую подпись, печать рабства. Перо издало тихий щелчок, подтверждая сделку.

Дверь открылась без стука. Вошли две сотрудницы СКП в идеально отглаженной форме. В их движениях была казённая, отточенная слаженность. Взгляд — пустой. Одна из них взяла из кейса Оружейника небольшой тюбик и, не говоря ни слова, нанесла на мне шею прозрачный, холодный гель. Прикосновение было грубым, механическим.

Вторая тем временем раскрыла в руках ошейник — матово-чёрный, с едва заметными стыками панелей. Они примерили его к моей шее, и одна из женщин с сильным, ненужным нажимом вдавила застёжку в кожу у самого основания горла. Больно. Было больно и унизительно, и поняла — это специально. Они не просто фиксируют, они мстят за свои страхи, вживляя в мое сознание факт владения через боль.

Застёжка сошлась с тихим, но отчётливым щелчком. Звук был негромким, металлическим и окончательным, как хлопок дверцы склепа. Звуком полной, бесповоротной обречённости.