Учитель. Назад в СССР-5

Глава 9

«За каким лешим я вчера так нажрался? Черт… хоть убей, не помню с кем… Пашка приезжал? Да вроде не сезон, он обычно по осени в гости заруливает… неужто с соседом? И как умудрились? Куда смотрело бдительное око бабы Дуни? Черт… как же хреново-то… тошнит-то с какой радости?»

Голова раскалывалась, чугунные веки не желали подниматься, в глазах песок, хотелось пить. Не открывая глаз, я протянул руку к тумбочке, попытался нашарить стакан с водой.

— Ты видал? Доктор! Зови доктора, старый пень! — раздалось практически над ухом.

«Кто это?» — мелькнула ленивая мысль. Голос казался смутно знакомым, но я никак не мог вспомнить, кому он принадлежит.

— Сестричка, сюда, к нам! Доктора зови, Григорич! Очнулся Егорка-то наш, очнулся! Зови доктора! — начал вещать еще один до боли знакомый голос, который я тоже не сумел опознать.

— Успокойтесь товарищ. Доктор сейчас подойдёт.

— Чего мне сейчас, ты немедля давай! Зови доктора! — горячился невидимый собеседник. — Не видишь что ли, человек очнулся!

— Товарищ! Успокойтесь! — послышался раздражённый женский голос. — Доктор сейчас подойдет, ничего с вашим товарищем не случится. Вам же было сказано: все с ним в порядке, спит он. Что за люди пошли бестолковые! Небольшое сотрясение мозга. Все необходимые процедуры были сделаны. Сказано вам — пациент спит! Что за народ такой непонятливый! Пить надо меньшею и не будет таких проблем, — женщина не удержалась, ввернула шпильку.

— Да чтоб ты понимала! — возмутился, кажется, Митрич. Точно, Митрич! Это у него такой скрипучий громкий голос.

— Не пил он! Сказано тебе — н пил! Он человек спас понимаешь ты или нет? Да что там человека! Фронтовика! Тянул с колодца, и об камень хрясь! Голову и зашиб. А ты — пьян! Не пил он, — упрямо повторял дядь Вася. — Упал и сознание потерял.

«Очнулся — гипс», — вспомнилось мне. Я попытался понять, имеются на мне лишние части, но без рук дело не пошло, а шевелить в полную силу руки не хотели, как, впрочем, и все тело.

— Ну что, сестра, где доктор? Зову, зову, а он не идет, — подключился второй мужской голос.

— Сказано вам — ожидайте! — отрезала видимо медсестра.

«Точно, Митрич. А это Степан Григорьевич, — вспомнил я. — Интересно, кто упал? И почему я не могу открыть глаза? Почему я в больнице?» — мысли гулко стукались друг о друга, раскачивая память. В горле першило, все еще хотелось пить. Я попытался раскрыть глаза, с третьей попытки мне удалось, наконец, разлепить ресницы. Свет больно ударил по глазам, пришлось зажмуриться.

— Пи-и-ть… — просипел я, как мне показалось, достаточно громко.

— Ляксандрыч, чего? Ну, чего! — раздался надо мной взволнованный голос Митрич. «Точно, Митрич», — подтвердило сознание.

— Пить, — более членораздельно прохрипел я.

— Пить… Григорич, пить захотел! Это жеж хорошо, да?

Голос исчез и раздался где-то неподалеку от меня.

— Воды налей, заполошный. Сестричка, доктор где? — резко бросил второй голос, который Митрич назвал Григоричем.

«Григорич… завхоза…», — наморщился я, фиксируя в голове. В голове отчего-то возникла длинная взлохмаченная борода, я покрутил ее и так, и эдак, но никак не мог сообразить, почему при звуках второго голоса возникла именно бородища.

— Ожидайте. И вообще, кто вам разрешал беспокоить больного? — строго поинтересовался незнакомый женский голос. — Я вам что велела? Ожидать в коридоре. А вы?

— Да кто жеж беспокоит, сестричка? Мы жеж это… приглядываем… вот водички захотел… — принялся оправдываться Митрич.

Зажурчала вода, я облизал пересохшие губы и усилием воли разлепил ресницы. Поморщился от неприятного света, проморгался и окончательно прозрел.

— Где я? — прохрипел вслух, откашлялся и повторил. — Почему… больница… Василь… Дмитрич…

— Очнулся, Григорич. Ты гляди! Очнулся! Ну, слав богу, партии и комсомолу! Ляксандрыч! Ох, и напугал ты нас! А! Ты это чего удумал-то, а? Да ежели бы ты… нам тока в петлю и все дела! — запричитал дядь Вася.

Митрич подскочил ко мне, радостно улыбаясь, протянул стакан воды. Я попытался поднять руку, мне это удалось, только весила моя рука несколько тонн.

— Сейчас, сейчас, Ляксандрыч! — засуетился дядь Вася. — Давай подмогну, приподниму и попьешь.

— Что вы делаете, товарищ? — возмущенно рявкнула какая-то женщина.

«Медсестра», — сообразил я, разглядывая округлые коленки, край белого халата. Взгляд поднялся выше и уперся в… сердитые глаза. Красивые.

— Пить хочу, — более-мене твёрдым голосом просипел я.

— Дайте сюда, — распорядилась медсестра. — Аккуратней надо. Что вы с ним, как с покойником.

— Да типун тебе на язык, красавица! — возмутился Митрич. — Живой он, живой! Вона, живее всех живых! Пить хочет, глаза открыл! А!

— Да успокойтесь, товарищ, больного нельзя волновать. Будете шуметь, выставлю вон из палаты, — строго произнесла медсестра. — Я где сказала ждать? — чуть прикрикнула на моих сопровождающих.

— Все, все, молчу, молчу, — Митрич прикрутил громкость, обошел кровать и принялся наблюдать за тем, как девушка помогает мне напиться.

— Спасибо, — почти нормальным голосом поблагодарил девушку и попытался повернуть голову.

В глазах заплясали метелики, голова закружилась.

— Что случилось? — проглотив колючий ком в горле, поинтересовался у Митрича.

— Так это… в порядке все, Ляксандрыч, — смутился Митрич. — Упал ты, а там камень… ну и ты прямиком темечком-то и прилодился… хлрошо так… от всей души… думали с Григоричем все… отпевать придется… а ты вона, жив-здоров… Ну и напугал ты нас, Ляксандрыч! До смущения в штанах, ей-богу! Думал ужо опозорюся от ужаса-то…

— Митрич! Думай, чего говоришь! — раздался голос с другой стороны.

— Ох ты, прости, сестричка. Старый я, чего с меня взять, — заулыбался дядь Вася.

— Бывает, — хмыкнула медсестра, развернулась и вышла из палаты.

— Ты чего помнишь-то? — с тревогой заглядывая в мое лицо, уточнил дядь Вася.

— Доктор! Вот сюда, сюда. Очнулся наш товарищ! Будьте добры, гляньте, да и домой выписывайте, ежели здоров.

— Куда забирать? — раздался достаточно молодой незнакомый мужской голос.- Вы что, товарищ! Неделя! Не меньше! У него сотрясение! Я же вам все объяснил! Вы, кстати, товарищи, почему все еще здесь? Больному необходим полный покой!

— Так мы родственники! Нам можно! — высказался Степан Григорьевич. — Разрешили нам.

— Кто вам разрешил? — удивился врач. — Посещение до пяти, припозднились, вы, родственники, — строго произнес доктор.

— Так привезли жеж только… упал… головой об камень… — включился в разговор Митрич. — Нам жеж дождаться, да и домой забирать…

— Доктор, что со мной? — спросил я, едва лекарь оказался перед моими глазами.

— Добры вечер, молодой человек. Как ваше самочувствие? — проигнорировав мой вопрос, поинтересовался врач.

— Голова немного побаливает, а так нормально, — я сглотнул тошнотворный ком и честно уставился на лекаря.

— Сколько пальцев?

— Три… четыре… один…

— Хорошо, — довольно кивнул доктор, склонился надо мной, двумя пальцами приподнял правое веко, затем левое, посветил фонариком. — Так-так… угу… ага… замечательно… хорошо… отлично… — бормотал врач, осматривая мои глаза, зачем-то простукивая грудь, заглядывая в уши. Я напрягся, надеясь, что доктор не совмещает несколько медицинских специальностей, но врач вскоре закончил осмотр.

— Ну что, товарищ доктор, мне домой можно? — поинтересовался я.

Голова, конечно все еще гудела и малость побаливала, и метелики нет-нет да и появлялись перед глазами, но в целом я себя чувствовал на три с большим плюсом. А к такому мне не привыкать. Ну и дома, как говорят, стены помогают.

— Какой домой, товарищ? — изумился доктор. — У вас сотрясение, постельный режим минимум неделю, а там посмотрим.

— В смысле неделю? — я попытался подняться. — Так дело не пойдет, у меня дел гора, я классный руководитель выпускного класса, да и вообще… Юбилей Октября на носу, а мы еще лампочку Ильича не собрали на демонстрацию. Нет, доктор, выписывайте меня прямо сейчас, — решительно потребовал я.

Медсестра лет тридцати, повинуясь взгляду врача, не менее решительно, но достаточно мягко надавила на плечи, укладывая меня обратно в кровать.

— А будете буянить и нарушать режим, сделаем вам успокоительный укольчик, — с доброй улыбкой объявил врач.

Отчего-то перспектива мне не понравилась. То ли потому, что добродушный взгляд доктора делал его похожим на маньяка из триллеров, то ли из-за того, что очечки в круглой оправе скрывали глаза, потому не было возможности понять, что эскулап думает на самом деле.

— Может, договоримся? Я отказную напишу, — уточнил на всякий случай, понимая, что любые уговоры бесполезны.

— Не положено, — нахмурился суровый лекарь.

— Да как вам не стыдно, товарищ! — на защиту доктора вышла тяжелая артиллерия в образе медсестры.

«Уверенный пятый, — машинально отметил я, переводя взгляд с врача на его помощницу. — Интересно, они спят? Или девочка по традиции безнадёжно влюблена в своего патрона, а он не замечает. Хотя какая она девочка, скорее девушка второй молодости. Или девушек, как и осетрины, второй свежести не бывает?»

Я качнул головой, пытаясь вытрясти из мыслей безумный мусор и пошлость, и тут же перед глазами все поплыло.

— А вы говорите — выписать, — удовлетворенным тоном заметил доктор. — Мариночка, сделайте пациенту укольчик успокоительный, пускай поспит до утра, — объявил свое решение эскулап. — И всех посторонних вон из палаты.

— Так мы жеж родня, — нерешительно выступил вперед Митрич.

— Всех вон, — повторил врач, развернулся и покинул палату, полностью игнорируя нашу боевую компанию.

— Доктор тут строгий, за курево гоняет, — протянул чей-то голос с тоской.

Я осторожно повернул голову, обнаружил соседа по палате.

— Вася, — флегматично представился больной.

— Егор, — машинально ответил я и потрогал собственную голову. Судя по всему, на мне точно такая же чалма из бинтов, что и на соседе.

— Угу… я тоже с сотрясением… лежи и не дергайся… не выпустят даже на выходные… Мариночка укольчики легко делает, а вот завтра Нинка придет, у той рука тяжелая… — пациент тяжело вздохнул, указал подбородком куда-то за мою кровать и поинтересовался. — Твои?

Я осторожно повернул голову в другую сторону и обнаружил Митрича со Степаном Григорьевичем, которые отчего-то мялись в паре шагов от кровати.

— Угу, мои, — проворчал я, припоминая вечернюю эпопею.

«Черт! Я же Оксане обещал забрать Лизу в пять часов!» — вспыхнуло в сознании.

— Твою ж… — выругался себе под нос.

— Ляксандрыч, ты чего? А? — тут же подскочил Митрич, и зашептал громко. — Ты уж прости, нехорошо вышло-то… но мы жеж невиноватые… кто жеж знал, что там камень, а? Ну вот ей-богу, — дядь Вася вместо креста вскинул руку в пионерском салюте, отчего я едва не расхохотался. Но смеяться нельзя, иначе перед глазами снова полетят вертолеты, а к горлу подкатит тошнота.

— Все в порядке, Василий Дмитриевич.

— Посторонние, а вас я попрошу покинуть палату, — сурово отчеканила Мариночка, возвращаясь к нам с уколом в руках.

'И на чем только пуговица держится, — отметил я, глядя, как вольнолюбивая пышная грудь пытается покинуть тесный отворот белого медицинского халатика.

— Так мы это… Мариночка… мы жеж родственники… я вот батя ейный, а это… дед по мамкиной линии, — представил завхоза дядь Вася. — Мы пять минуточек а? Сестричка, миленькая, ну войди в положение! Чуть сынка родного не загубили, дурни старые, — Беспалов добавил в голос слезу. — Меня жеж Маня… жена моя родная, со свету сживет, када узнает. А мне жеж домой ехать, отчет перед ней держать…

— Нечего было пить! — отрезала медсестра, двигаясь ледоколом к моей кровати.

Две маленькие утлые лодочки — Митрич и Степан Григорьевич — расступись в разные стороны, но к двери не отошли.

«Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, наш Митрич еще повоюет…» — всплыла в голове известная песня. Я с интересом наблюдал на развитие событий.

— Приемные часы с пяти до шести, — повторила медсестра, останавливаясь возле меня. — Больной, повернитесь на живот, приспустите штаны, — велели мне.

Я замешкался: снимать штаны перед медсестрой еще куда ни шло, но вот перед соседями, тем более перед завхозом, такое себе удовольствие.

— Ну, чего стесняешься? Отец тебя и без штанов видал, — нетерпеливо подбодрила Мариночка, сверкнув глазами.

— Да, Лякс… э-э-э… Егорушка, штанцы-то снимай, Медсестричка укольчик сделает и все… так чего Мане… мамке-то передать? А? Сестричка? — запричитал Митрич, делая жалостливое лицо.

— Неделя, не меньше, — с удовольствием повторила слова доктора грозная Мариночка.

— Неделя… — закручинился дядь Вася. — Ишь ты… слыхал, Егорка, неделя…

— А пораньше никак, Мариночка? — улыбнулся я, добавив в голос все доброту и нежность, на которую в настоящий момент оказался способен.

— Как доктор решит, так и будет, — отчеканила медсестра. — Ну, снимай штаны, у меня еще дел немеряно, думаешь, ты один тут такой? — недовольно фыркнула Марина. — Посторонние, покидаем палату. Немедленно!

— Пять минуточек, Мариночка, — снова залебезил Митрич, зачем-то дергая завхоза за рукав.

Я чуть повернул голову и заметил, что лицо Степан Григорьевича наливается нездоровой краснотой. Похоже, товарищ Борода не вполне согласен с больничными условиями и приказами. А может ему Мариночкин голос не понравился, вот Беспалов и пытается удержать товарища в рамках вежливости. Немного зная завхоза, тот за словом в карман не полезет, и вполне способен навести полный караул в отдельно взятой больнице и конкретном отделении. Оно нам надо? Оно лично мне точно не надо. Еще не хватало разборок с милицией, с этих стариков-разбойников станется довести до вызова дежурного наряда.

— Так… батя и… дед Степан… ступайте-ка вы домой. Маме поклон низкий передайте, все со мной в порядке, скоро выпишут. Да… папа… чуть не запамятовал… там ко мне гости припожаловали из Москвы, так вы уж проследите, чтобы их в новом доме обустроили. Все честь по чести, а в старый дом чтоб ни ногой. Хотя с ее-то растяжением сомневаюсь, что Лиза туда попрется, но все-таки.

— Будет сделано, Егорушка, не переживай, — тут же подскочил ко мне Митрич, покосился на медсестру, которая начала терять терпение, и торопливо зашептал. — Больничный тебе оформят, не переживай, Ляксандрыч. Ильича я предупрежу. За лампу не беспокойся, мы с Григоричем завтра вечерком и займемся. Все будет путем. Мане-то, Мане чего сказать? А?

— Правду, дядь… э-э-э… батя, маме скажите правду. Пал на боевом посту, спасая из погибельной ловушки двух великовозрастных недорослей, — со всей серьезностью объявил я.

Митрич даже на долю секунды поверил в мои слова, закивал, пытаясь запомнить, потом сообразил, захлопал глазами, покрутил головой, пряча улыбку, покосился на Мариночку, которая уже сжала губы в тонкую гневную ниточку, и отскочил назад.

— Ну что, Григорич…. Дед Степан, пойдем, пожалуй, — солидным баском заявил Митрич. — Сынок-то мой и твой внучек в довольствие, под хорошим присмотром. Вы уж приглядите за ним, товарищ Мариночка, а? А мы уж в долгу не останемся, — дядь Вася широко улыбнулся и зачем-то шагнул к медсестре, широко раскинув руки. Обнять, что ли хотел?

Мариночка изумленно выгнула бровь, но с места не двинулась. Дядь Вася тут же смутился, спрятал руки за спину, шаркнул ногой и попятился назад. В это момент Степан Григорьевич, внезапно сообразив, что товарищ творит чего-то не того, потянул Митрича за стеганку. Дядь Вася дернулся, наступил Бороде на ногу. Завхоз смачно выругался, смутился, шагнул назад, и два деда-хулигана дружно рухнули на соседнюю койку.

Я мысленно застонал, костеря обоих на чем свет стоит, покосился на Мариночку. Медсестричка покраснела от гнева, да так сильно, что аппетитные полукружия, бурно вздымающиеся над отворотами медицинского халатика, тоже порозовели.

— Вон из палаты! — рявкнула медсестра и для убедительности ткнула пальцем, указывая мужичкам правильное направление.

— Меня будить? — зарычал кто-то совсем рядом.

Я повернул голову и обнаружил еще одного соседа. Все время, что мы общались, мужик, больше похожий на гору, сладко спал. Мои старички-разбойнички оступились и дружно свалились аккурат на пациента. Дядя проснулся злой, как медведь зимой, приподнялся на локтях, обвел мутным взглядом палату, видимо разыскивая виновников пробуждения. Взгляд бугая наткнулся на Мариночку, гора-человек вдруг улыбнулся, причмокнул губами, повернулся на другой бок и затих.

Минуту в палате стояла напряженная тишина.

— Уснул? — шепотом поинтересовался Митрич отчего-то у медсестры.

— Уснул, — подтвердила сестричка спокойным тоном. — Вон пошли, а то наряд вызову, — припечатала хозяйка уколов и прочих неприятных инструментов.

— Уходим, уходим! Егорушка ты того, выздоравливай… мы завтра придем…

— Егор… ты это… не обессудь… ненароком вышло… — ожил под конец Степан Григорьевич. — Спасибо за помощь… Митрич одни не сдюжил бы…

— Своих не бросаем, — ответил я. Завхоз задумчиво кивнул, развернулся и пошел на выход. Вслед за ним затопал Митрич, размахивая руками.

— Чего не сдюжил-то? А? Это кто не сдюжил? — разом возмутился дядь Вася.

— Пошли уже, дюжельник, — беззлобно поддел завхоз, выталкивая товарища из палаты. — Кто тебя просил скакать вокруг меня, а? Стоял бы спокойно, Егор бы сейчас тут не лежал.

— Так я еще и виноват, да? Ну, Григорич…

Дальнейшую перепалку мы не услышали, потому как дверь за двумя безбашенным мужичками закрылась.

— Как вы с ними управляетесь, — вздохнула Мариночка.

— С трудом, — искренне ответил я.

Медсестричка нахмурилась, но, не обнаружив на моем лице следы шутки юмора, смягчилась и почти нежно велела, склоняясь надо мной:

— Ну что, штаны снимать будем, или санитаров позвать?

Не отводя взгляд от обезболивающего, нависшего буквально в паре сантиметров, я повернулся на живот и приспустил больничные штаны.

«Интересно, кто меня переодевал?» — подумал я, а затем как-то внезапно на меня навалился тягучий муторный сон.

Снилось мне бескрайнее море пшеницы, по которому плывет огромная лодка в форме лампочки Ильича. На корме стоят семиклассники и запускают самодельные салюты. На носу что-то кричит в рупор Зоя Аркадиевна, почему-то в бальном платье с выпускной лентой на груди. Митрич шпарит на гармошке, а завхоз стоит с ним рядом и печально повторяет: «Не виноватые мы, он сам пришел!».