Учитель. Назад в СССР-5

Глава 14

— Егор Александрович, дорогой! Вас-то мне и надо! — радостно вскричал Юрий Ильич, едва я вошел в его кабинет на мгновение отвлекаясь от поисков чего-то важного на собственном столе.

— Добрый день, Юрий Ильич. Вот, выписали меня, наконец-то, готов приступить к труду и обороне.

— Это хорошо, да-да, — рассеянно закивал Свиридов, роясь в залежах документов на столе. — Да что же вы стоите, Егор Александрович. Присаживайтесь! — махнул рукой директор, заметив, что я стою в дверях. — Я сейчас… сунул куда-то, понимаешь… теперь вот… ищу… — посетовал начальник, не прерывая поиски.

— Спасибо, належался, — пошутил я, но все-таки прошел в кабинет и присел за стол.

В школе я появился после обеда, когда занятия уже закончились и практически все ученики разбежались по домам. Строгий доктор внял моим доводам и после тщательного осмотра дал согласие на выписку в понедельник. К обеду я уже практически освободился от больничных дел, забрал все документы и вещи из палаты, пожелал сопалатникам выздоровления и рванул в Жеребцово. Домой!

Какое все-таки хорошее слово «дом». А ведь дом — это не только место, где тебя ждут. Это место, где ты сам себя чувствуешь дома, откуда не хочется убегать, куда хочется возвращаться из коротких и длинных командировок. Где уютно сидеть в тишине на крыльце, глядя на звезды и не раздражает рутинная каждодневная работа: уборка, починка.

«А ведь это второе место в жизни, которое ты, Саныч, считаешь домом на самом деле», — подумалось мне, едва увидел знакомый поворот на Жеребцово, а затем и свежевыкрашенный забор с калиткой. Темно-зеленый цвет приятно радовал глаз и в какой-то степени подчеркивал краски осени. «Зимой и цветом одним цветом, — схохмил про себя. — А красиво получилось!» — довольно улыбнулся. — Жаль, Штырька не встречает. Надо сегодня же забрать его у Митрича'.

«Дом, милый дом», — первая мысль, которая возникла в голове, едва я переступил порог своей избушки-полуразвалюшки, но все-таки, все-таки… Не такая уже и развалюшка! Покрашена, побелена, отремонтирована собственными руками. Красота!

Я огляделся по сторонам, примечая и пыль, накопившуюся за неделю, и грязные чашки, оставшиеся после посиделок и разговора с Лизой. В комнате тоже царил бардак в моем понимании. Дома у меня обычно армейский порядок, постель заправлена по линейке, тетради и книги по струночке. Ну что поделать, профдефформация, кажется, так это называют психологи. Ну да все равно, мне по душе так жить и ладно. Кому не нравится, как говорится, не задерживаю.

Я усмехнулся, отгоняя промелькнувшую мысль про Баринову. Посещение соседнего участка решил отложить на потом. Сначала дела, затем уже неприятности. За последние дни имя Бариновой ни с чем другим, кроме как с проблемами, у меня не ассоциировалось.

Разобрал сумку, с которой прибыл из больницы, прихватил сменную чистую одежду и отправился приводить себя в порядок в уличный душ. Хотелось взбодриться и смыть с себя больничный пот, въевшийся запах кислой капусты и лекарств.

— У-у-ух ты-ы-ы… э-э-эх… а-а-ах…

Я плескался в душе, фыркая, как морж. Холодная водичка бодрила просто отлично, чай, на улице уже не лето. Осенняя прохлада еще не пробирала до костей, но уже ощущалась. Вода в железном баке здорово прочистила мысли. Наплескавшись я растерся до красноты и выскочил из душа, обернутый в одно полотенце.

«Похоже, придется сооружать предбанник, чтобы не пугать соседей и не смущать соседок, — шагая к дому, думал я. — И подогрев не мешает сообразить для бака. А нуден он? Зимой все одно в уличном душе не поплескаться. Не та погода, не тот климат. Морозы будут такие, что вся конструкция полетит к чертям, промерзнет, если воду не слить. Значит, надо вернуться к проекту душа в доме. И побыстрее, зима не за горами. И баня… Хорошо бы поставить баню», — размечтался я, заходя в дом.

— Уф… хорошо-то как! — поставив чайник на плиту, довольно выдал я, оглядывая кухню.

Наскоро привел себя в порядок, закинулся сладким чаем и сухими баранками, которые откопал в шкафчике. Прибрался везде, вымыл полы и посуду, переоделся в цивильное и отправился в школу, сдать больничный и узнать последние новости.

И вот теперь сидел в директорском кабинете и ждал, когда Свиридов отыщет потерянное.

— Ага, вот он где! — воскликнул Юрий Ильич, выуживая из стопки очередной документ и откладывая его в сторону. — Ну, всё Егор Александрович, готов выслушать, прошу простить за задержку. С выздоровлением, коллега! Мы тут без вас как без рук! Да-с! — довольно произнес директор, потирая ладони, усаживаясь за стол и фокусируя на мне взгляд.

— Так мне нечего докладывать, — улыбнулся я. — Вот выписали, больничный выдали. Готов завтра приступить к занятиям.

— Это хорошо, да-да, просто замечательно, — закивал Свиридов, бегло изучил бумажку, которую я ему вручил, сунув в красную папку слева от себя. — Да… Что же мне с вами делать, Егор Александрович? — опечаленно поинтересовался Юрий Ильич, сочувственно на меня посмотрев.

— В каком смысле?

Я слегка напрягся: история с салютом еще не закончена, и на меня решили повесить всех собак? Ладно, разберемся. Для начал выслушаю, затем видно будет. Оказалось, я глубоко заблуждался, и даже близко не угадал.

— Да вот…

Свиридов смущенно пододвинул к себе серую папку, на которой чьим-то каллиграфическим почерком было выведено: «Обращения граждан». Директор смущенно улыбнулся, даже чуть виновато, и, волнуясь, произнес:

— Обращение к нам поступило, Егор Александрович… вот какое дело. Да… Неприятное такое обращение… Но я уверен, мы во всем разберемся! — тут же заверил мня директор.

— От кого обращение? — поинтересовался я, невольно припоминая сцену, которую наблюдал в больничном дворе: Лиза и Лиходед, о чем-то бурно беседующие.

— Так… обращение… — Свиридов развязал многострадальные завязки, раскрыл папку, достал бумагу, поднес к глазам, пошевелили губами, бросил виноватый взгляд на меня и наконец произнес. — Вот… поступило от гражданки… э-э-э… Барановой Елизаветы Юрьевны…

— Бариновой… — машинально поправил я. — Но Баранова ей вполне подходит, — хмыкнул вслух.

— Что? — Свиридов растеряно на меня посмотрел.

— Говорю, фамилия гражданки Баринова, Лизавета Юрьевна, — чуть громче и четче раздраженно произнес я.

Впрочем, я тут же себя одернул: Юрий Ильич тут совершенно не при чем. Это идея Лизы, причем я даже знаю, кто подсказал Бариновой такую глупость. Товарищ Лиходед собственной персоной, больше некому. Никак Семён Семёнович не может смириться с тем, что я так и не оставил вопрос Володи Свирюгина. Постепенно, исподволь меняя ситуацию, перетягивал на сторону парня мать, Серафиму Юрьевну. Впрочем, Серафима Свирюгина и так всегда была на стороне сына. Любое его решение принимала, не раздумывая, лишь бы кровиночка дома ночевал и с отцом не ругался.

К сожалению, со Свирюгиным младшим мы до сих пор по душам так и не поговорили. Володя приглядывался, присматривался, но не решался на серьезный разговор.

Зато с отцом Володи приходилось бодаться. Но, как говорят в народе, вода камень точит. Наши разговоры с Василием Васильевичем начали приносить свои плоды. Свирюгин старший после долгих аргументированных споров стал прислушиваться. Проблема в том, что слушал и слышал Василий в моменты относительно глубокой трезвости. А такое случалось нечасто. Обычно мастер золотые руки сразу после работы впадал в алкогольное расслабление, прикладываясь к бутылке с пивом сразу как только закончит. Пришлось идти на хитрость. Случайно получилось, зато эффективно.

На какое-то время я умудрился подусмирить Свирюгина старшего, отлучить от пьянки. Василий Васильевич оказался азартным человеком. На деньги в карты, правда, не играл, но подбить его на какую-нибудь ерунду или на глупый спор мог любой. Ну чисто Борода и Митрич, только значительно младше.

Стоило лишь сказать: «А тебе слабо?», и Свирюгин старший заводился с полоборота, как десятилетний пацан. Вот так однажды я и подловил Василия. Поймал, что называется, на слове. Свирюгин ляпнул, что пить может бросить в любой момент. Я не поверил, ну и забились на месяц. А началось все со спортивных упражнений.

Заглянул как-то к мужикам в ремонтную мастерскую, слово за слово, разговорились. Увидел портрет Свирюгина на стенде, оказалось, знатный колхозник и спортсмен был в свое время. Рабочий день закончился, и Василий накачивался пивом, не торопясь домой. Как так получилось что разговор свернул в сторону вреда алкоголя, честно говоря, не помню. Но случилось.

Свирюгин отмахивался, спорил, ругался, доказывал, уверял, что все это враки и выдумки чистоплюев. Я и предложил устроить соревнования: подтягивание, приседания, отжимания. Василий Васильевич с азартом согласился. И выиграл с разгромным счетом.

Через неделю, кстати, как раз и закончится у Свирюгина старшего месяц трезвости. Ох, как злился Василий Васильевич, но в мастерской оказалось слишком много свидетелей, чтобы слиться. Да и не тот был человек Свирюгин. Алкоголик или нет, но слово свое товарищ Василий привык держать. Матерясь и костеря меня на чем свет стоит, на наших глазах Свирюгин старший отдал мужикам бутылку пива и подтвердил, что на месяц уходит в завязку, потому как спор проиграл.

— Кто ж знал, что ты хоть и городской, а жилистый. А еще учитель! — обиженно буркнул Свирюгин, когда я, фигурально выражаясь, положил его на лопатки. Мастеровым мужикам, кстати, наши соревнования пришлись по душе. Я про себя отметил и предложил как-нибудь устроить «стенка на стенку»: отцы против сыновей. Колхозники поржали, замялись, но идею я отложил в дальний уголок памяти, примерно до февраля. Будем подращивать родительские связи между.

Так что товарищ Лиходед постепенно сдавал позиции. Любопытно, как он умудрился с Лизаветой познакомиться?

Молчание затягивалось, я напомнил я директору о своем присутствии.

— И в чем суть обращения, Юрий Ильич?

— Что? Ах, да… обращение…

Свиридов вернул документ в папку, принялся теребить завязки папки, задумчиво поглядывая на меня поверх очков, и отчего-то дико смущался.

— Это… очень серьезное обвинение, Егор Александрович, — наконец огорченно выдавил из себя Юрий Ильич. — Мне придется обращаться в парторганизацию и к комсоргу… Необходимо собрание… и…

— Я понял, Юрий Ильич. Не волнуйтесь вы так, все в порядке. Могу сразу сказать: обвинения Лизаветы Юрьевны безосновательны. Мы расстались очень давно, более года назад. С тех пор я Баринову не видел, в… кхм… интимные отношения с ней не вступал. Не знаю, от кого у Лизаветы ребенок, но что не от меня — это могу гарантировать.

Я прямо и открыто посмотрел на Юрия Ильича. Директор смущенно отвел глаза, тяжело вздохнул и снова на меня посмотрел.

— Я… верю вам, Егор Александрович… Но тут дело такое… деликатное… К тому же товарищ… э-э-э… Баринова заручилась поддержкой местной… э-э-э… администрации и товарища секретаря партийной организации… Егор Александрович, дорогой вы мой человек! — воскликнул Свиридов, прижимая ладони к груди. — Сделал всё, что мог, бились с Валентиной Ивановной, аки львы на арене, но, увы, увы… Всё, что смогли сделать, — это выбить общее собрание в стенах родного коллектива. Уж не обессудьте.

— Вот сейчас не понял, — удивился я. — Какое собрание, и где оно изначально должно было проходить?

Не успел спросить, как до меня дошло: похоже, меня ждет товарищеский суд и попытка давления. Придет несчастная Лизавета, сядет с понурой головой в первом ряду и будет давить всем своим видом на жалость, требуя призвать к ответу негодяя, то бишь меня. Неужто Баринова всерьез рассчитывает на то, что меня призовут к ответу, и я на ней действительно женюсь? Не дура ли, право слово! Или она решила, если я не соглашусь на шантаж, меня уволят с работы, тогда не останется выбора, придется возвращаться к Москву, кланяться отцу в ноги, просить помощи? Смешная, честно слово.

— Проходить… да… Так вот, товарищ Третьяков согласился, что собрание проведем в школе, значит, у нас, в родных стенах, — взволнованно продолжил Юрий Ильич. — Но настоял, что будет сам лично присутствовать. Уж не знаю, по какой причине, но всё-таки… Вот так… — директор под конец совсем разволновался, потерял связность речи. — Но вы не волнуйтесь, Егор Александрович! Мы вас не бросим! Плечом к плечу, так сказать…

— Юрий Ильич, не волнуйтесь вы так, — мягко заметил я. — Всё будет хорошо, вот увидите. Что от меня сейчас требуется? Или меня от уроков отстранили в связи с облико аморале? — пошутил я.

— Что? — встрепенулся Свиридов. — А, нет-нет, что вы, Егор Александрович, коллектив нисколько не сомневается в вашей порядочности! Товарищи уверены, всё это какое-то глубокое недоразумение. Вы зарекомендовали себя как порядочный человек. Умный, воспитанный, интеллигентный, — принялся перечислять директор. — Коллектив на вашей стороне… — тут Свиридов несколько замялся.

— Кроме отдельных личностей, — усмехнулся я. — Зоя Аркадьевна не верит в мое честное и доброе имя? — уточнил я.

— Ну… Зоя Аркадьевна — сложный человек, — осторожно начал директор. — Завуч привыкла верить фактам. К тому же в прошлом… — Свиридов дернул плечом и замолчал. — Но я уверен, Егор Александрович, товарищ Шпынько тоже на вашей стороне! Выступим, так сказать, единым фронтом… — пылко закончил свою речь.

Мы помолчали. Я видел, что директор мнется, бросает на меня неуверенные чуть виноватые взгляды. Помочь я не стремился: желает спросить — пусть спрашивает, отвечу. Наконец, Свиридов все-таки решился и полюбопытствовал:

— Егор Александрович, уже не обессудьте… но… вы точно не при чем? Тогда почему же гражданочка… зачем же… Прошу простить, вынужден… — директор покраснел, нервным жестом стянул очки и принялся их протирать кончиком галстука.

— Дура потому что, — резко ответил я.

— Что? — без очков глаза Юрия Ильича казались совершенно растерянными где-то даже беспомощными.

— Ни каким боком, Юрий Ильич, не замешан я в проблемах гражданки. У гражданки помутнение рассудка на почве нервного расстройства, вот и выдумает. Честное комсомольское, — твердо объявил я. — Могу идти?

— Да-да, пожалуйста… Там и расписание на завтра… Вас подменяли… Ах да, Егор Александрович! Еще минуточку вашего времени уделите.

— Конечно, Юрий Ильич, — я плюхнулся обратно на стул. — Слушаю вас? Надеюсь, больше никто не стремится навязать мне чужого ребенка? — пошутил я.

— Что вы, Егор Александрович, — замахал руками Свиридов, едва не выронив очки, про которые от волнения совершенно позабыл. С недоумением поглядев на окуляры, Юрий Ильич вернул очки обратно на нос, задумчиво посмотрел на меня, потом улыбнулся и выдал:

— Так вот… Как продвигается работа над ноябрьским проектом?

— Думаю, всё в порядке, процесс идет, мы несколько видоизменили начальную конструкцию, но не волнуйтесь, принципиального различия нет. Только улучшения, — заверил директора.

— Лучшее обычно враг хорошего, — проворчал Свиридов, вздохнул и махнул рукой. — Не задерживаю, Егор Александрович. Простите. Полагаюсь на вас в этом вопросе. До конца недели сделаете?

— Думаю, да. Я как раз иду к Степану Григорьевичу, там мои ребята вместе с ним колдуют, — объяснил директору, поднимаясь из-за стола.

— Ребята? — вскинул голову Юрий Ильич. — Ваш класс? — удивился.

— Ну да, — я пожал плечами. — Что тут такого? Парни и девочки вполне взрослые для ответственной задачи. К тому же все они талантливы. А это замечательный способ проявить свои таланты, попробовать себя в новом деле. Быть может, даже определиться с дальнейшей жизнью.

— Ну да… Ну да… вы правы, Егор Александрович, — кивнул Юрий Ильич, задумчиво на меня поглядывая. — Не напортачат? — взволнованно поинтересовался.

— Не должны, — уверенно заявил я. — К тому же они работают не одни, а под присмотром старшего товарища. Степан Григорьевич не позволит напортачить.

— Это да, да… — снова рассеянно закивал Юрий Ильич. — Ну, всё, ступайте, Егор Александрович… А мне еще работать и работать… Бумажки, будь они неладны, — тяжело вздохнув, пожаловался директор.

— До завтра, Юрий Ильич, — попрощался я.

— До свидания, Егор Александрович… — бросил Свиридов, не поднимая головы, моментально погрузившись в работу.

Но не успел я выйти в приемную, как снова раздался директорский голос:

— Егор Александрович, что ж вы… И я запамятовал.

— Да, Юрий Ильич? — я заглянул обратно в кабинет.

— Собрание назначили на завтра… после занятий… — и снова эта виноватая улыбка.

Вот не любит наш директор проблемы. Точнее, не так. Юрий Ильич глубоко порядочный человек, и подобного рода собрания и товарищеские суды, видимо, для него за гранью понимания, вызывают неловкость и смущение. Ну а мне смущаться нечего. Даже если у Лизаветы на руках справка из родильного дома и от гинеколога, стать моей женой это не поможет. Я точно знаю, что это не мой ребенок. И не Егора Зверева. Впрочем, сильно сомневаюсь, что младенец вообще существует где-нибудь, кроме как в воображении Лизаветы Бариновой.