Учитель. Назад в СССР-5

Глава 10

— Егор Александрович, там к вам пришли, — кокетливо стреляя в меня глазками, притворно недовольным тоном объявила медсестра Зиночка.

Чем уж я приглянулся двадцатипятилетней Зиночке Сергеевой, не ведаю, общались-то всего пару раз. Разве что отсутствием кольца на правой руке и тем, что в гости ко мне приходили исключительно мужики за пятьдесят. Тем не менее, пользовался я этой симпатией без зазрения совести. Разживался пирожками и лимонадом, газетами и журналами, даже цыганил сигареты, запрещенные строгим доктором Альбертом Матвеевичем Воронковым. Тем самым, который н позволил моим старикам-разбойникам забрать меня из больницы. Продукты Зиночка приобретала за мои средства, а раковые палочки покупала на деньги сопалатников, ругалась, но тайком нам приносила.

Кстати, рука у Зиночки оказалась легкая, вопреки мнению соседа Васи, который уверял, что уколы лучше всего делает Мариночка. Ну, собственно, с такой анестезией как у Мариночки, любые медицинские действия покажутся безболезненными. Как говорится, есть на что отвлечься. Зиночка фигурой не блистала, но зато, как выяснилось, характер у нее легкий, веселый и немного гневливый. Но это если попасть под горячую руку или нарушить режим.

Степан Григорьевич и Василий Дмитриевич навещали меня каждый вечер. В больничке я торчал уже пятый день, считая дни до выписки. Но вредный лечащий врач не говорил ни «да», ни «нет», уклончиво отвечал: «Посмотрим», — в ответ на мой постоянный вопрос: «Когда меня отпустят домой?»

Если первые два дня меня малость штормило, нет-нет, да и накатывала тошнота и головокружение, то на третий я начал маяться от безделья и суки. Газеты и журналы читаны-перечитаны, с мужиками в домино сыграно, медсестер, что называется, всех обаял, со всеми позаигрывал от нечего делать, всем внимание уделил. Наша палата резко приобрела статус виповской, чему соседи по палате не переставали удивляться.

Мария Семеновна, санитарка глубоко в возрасте, угощала каждый день пирогами. Приносила солидный кусок, который мы с мужиками с удовольствием уничтожали за скудным завтраком. В больничном рационе я любил отчего-то сладкий чай из огромной бадьи да кусок хлеба с кругляшом масла. Вот такое странное пристрастие с детских лет. Может, сказывается детдомовское детство, а может и правда вкусно, поди, разбери. Но кружка чая с домашним пирогом всяко вкуснее.

А всего-то и понадобилось, со скуки помочь пожилой, но очень бойкой и суровой старушке. Сначала починил любимую швабру, затем отладил ручку приемника, которая западала, мешая настраиваться на нужную волну. Потом прибил полочку, наладил крючок в туалете. В благодарность Мария Семеновна, или просто Семеновна как санитарку привыкли называть в отделении, принялась баловать меня домашней выпечкой. Ну а я и не отказывался. Вкусно же.

Про Зиночку и говорить не приходится. Тут, что называется, сработала любовь с первого взгляда. Шучу, конечно, скорее сыграла роль мой возраст. К моему удивлению, в отделении травмы самым молодым пациентом оказался именно я. Остальным особям мужского пола было хорошо за сорок. Лежали кто с чем: переломы, сильные вывихи, ушибы, сильны побои. С сотрясением тоже были, но в основном мальчишки от десяти до пятнадцати лет, какая уж к ним влюблённость. Так что да, я попал как кур в ощип: симпатичный, с хорошей профессией, молодой и холостой. Ну, просто мечта любой незамужней медсестры репродуктивного возраста.

Больничка оказалась районная, не та, в которую мы на «Скорой» отвозили Марию Федоровну Беспалову. Небольшое двухэтажное здание, с выкрашенными в суровый синий цвет стенами, с потёртыми полами и въевшимся больничным ароматом хлорки, кислой капусты и мокрых тряпок для пола.

Чистенько, но бедненько. Персонал приятный, в меру строгий, если вести себя нормально, так и послабления выдают в виде «сбегать воздухом подышать», то бишь, посмолить запрещенку. Девочки медсестрички закрывали на подобные шалости глаза, прекрасно понимая, что взрослые дяденьки с большим никотиновым стажем долго не выдержат на антисигаретной диете, устроят бунт. Но лекции о вреде курения читали каждый раз перед тем, как милостиво выдать разрешение на выход.

— Кто там, Зиночка? — поинтересовался, откладывая газету, поднимаясь с кровати.

— Увидите, — сверкнула глазами Верочка, улыбнулась и вышла из палаты.

«Судя по милой улыбке, явно не Оксана и не Лизавета», — прикинул я.

Вряд ли бы медсестра обрадовалась молодым и привлекательным посетительницам, которые припожаловали к объекту ее матримониальных планов.

— Опять твои конструкторы? — хмыкнул сосед по палате.

— Это вряд ли, рановато еще, — кинув взгляд на свои часы, ответил я. — Они обычно позже выбираются, работа, домашние дела. Да и не собирались вроде сегодня.

Я, кстати, очень обрадовался, когда Степан Григорьевич и дядь Вася выдали мне страшную тайну: мол, Марии Федоровне было заявлено, что меня отправили в район на какие-то курсы. Лизавете и Оксане объявили тоже самое.

— Невеста-то твоя рвет и мечет, — похохатывая, вещал Митрич. — Уж прям тигра злая, гневалась так, что стены дрожали!

— Пускай, — отмахнулся я. — То есть Марии Федоровне о собственных злоключениях вы не поведали? — уточнил у мужичков.

— Ляксандрыч, ну в самом деле, зачем Маню-о беспокоить? — замялся Митрич, тревожно на меня поглядывая.

— Вот и славно, вот и хорошо, — улыбнулся я, нахмурился, заметив, как мужички-разбойнички переглянулись.

— Что? — уточнил я.

— Дык это… ты прям как Звениконь вылитый, токма молодой… — хохотнул дядь Вася.

— В смысле? — не сообразил я.

— Так то жеж Лукич завсегда славничает да ладничает, — пояснил Митрич.

Спустя полминуты до меня дошло: действительно, председатель Иван Лукич очень любил приговаривать «вот и ладно, вот и хорошо». Похоже, процесс внедрения меня в сельскую жизнь проходит ускоренными темпами. Врастаю, так сказать, в местное население всеми корнями.

«Вот и ладно, вот и хорошо», — усмехнулся про себя.

— А директору что рассказали? — поинтересовался у Степана Григорьевича.

Завхоз нахмурился, насупился, тяжко вздохнул и признался:

— Юрию Ильичу пришлось правду говорить. И про яму, и про все… Ты, Егор Александрович, не беспокойся, все честь по чести обсказал. Не виноватый ты ни в чем. Это мы, старые дурни… — Борода сокрушенно покачала головой. — Свиридов мужик правильный, дальше него история не пойдет. Попросил я. Да и больничный-то настоящий, в больничке ты лежишь, — заверил Борода.

Судя по хмурому лицу завхоза, влетело ему от товарища директора по первое число за их с Митричем выкрутасы. Что называется, и хотел бы Степан Григорьевич присочинить, да не вышло, пришлось правду говорить. Впрочем, уверен, Борода и не собирался врать своему давнему товарищу, по совместительству директору школы.

— А все Гришка твой, — наябедничал Митрич. — Сдал с потрохами.

Я перевел взгляд с дядь Васи на завхоза, желая услышать пояснения.

— Искал нас… — Степан Григорьевич дернул плечом, не желая углубляться в тему.

Я скрыл улыбку, примерно представил, что произошло. Похоже, Гришаня отыскал обоих друзей-товарищей, когда они вернулись в село из больнички, в которую меня доставили. Ну и выпытал, что да как. Похоже, еще и высказал все, что думает о двух великовозрастных шалопаях. В последнем, правда, я засомневался. Все-таки на селе не принято высказывать старшему, тем более отцу, вое неудовольствие. Но, думаю, Гришин взгляд был более чем красноречив.

— А чего он… без сопливых бы разобрались… — буркнул Митрич. — Ишь ты, к директору он пошел докладывать…

— Так он за товарища переживал, пропал человек никто не ведает, где… Много ты понимаешь, — встал на защиту сына Степан Григорьевич.

— А мы на что? Неужто не сказали Ильичу, что Ляксандрыч в больничке? — возмутился дядь Вася. — Торопыга!

— Как там лампочка поживает? — влез я в начинающийся спор.

— Да что ей сделается, — буркнул завхоз, переключаясь на рабочие моменты. — Я там полюбопытствовал на твои рисовки… больно мудрено, Егор Александрыч. Да и времени у нас мало… опять-таки, матерьялу нету…

— Стекло добуду, тут будь спокоен, Ляксандрыч, — тут же влез с комментариями Митрич. — А вот рисовать — это жеж не по моей части. Да и Григорич не художник, — растерянно почесал в затылке Беспалов.

— Так вам и не надо. Степан Григорьевич, тут такое дело… вы бы мне парней моих в больничку прислали. Несколько человек. Я бы им суть дела объяснил, что да как. Я и сам собирался с ребятами над проектом поработать, да вот не срослось, — я развел руками, демонстрируя больничный коричневый халат.

— Ну… неудобно вышло… — тут же смутились оба спорщика. — Ты уж не серчай, Ляксандрыч… — в сто первый раз, наверное, пробормотал виновато Митрич.

— Да нормально все, Василий Дмитрич. Вы-то при чем? Не вы же тот камень на поляну положили, — точно так же в сто первый раз успокоил я дядь Васю. Отчего-то во всей истории, которая приключилась со мной, он винил исключительно себя. Беспалов только махнул рукой в ответ на мои слова.

— Так что, скажете ребятам? Только чтоб больше никому. Чтоб больше никто из класса не знал, — попросил я.

— Кого звать-то? — уточнил хмурый завхоз.

— Сережу Беспалова, — тут Митрич довольно хмыкнул. — Пашу Барыкина, Федю Швеца и Полину Гордееву, — перечислил я. — И Володю Свирюгина, — подумав, добавил к списку.

— А Полька-то тебе на кой-понадобилась? — удивился Митрич. — Она ни паять, ни строгать не приспособлена.

— Рисует хорошо, — коротко пояснил я. Затем, видя, что завхоз и дядь Вася не понимают, о чем речь, разъяснил:

— На коробе надо нарисовать сцены из нашей советской жизни. Я вот даже идеи набросал.

Я достал из кармана больничных штанов свой блокнот с набросками, раскрыл на нужной странице и принялся объяснять свою идею.

— Ну, ты голова, Ляксандрыч, — присвистнул Митрич. — А, Григорич?

— Угу, — задумчиво протянул завхоз.

— А девчонка-то справится? Тут бы учителку привлечь, по рисованию, — засомневался дядь Вася.

— Привлеку, — согласился я. — Вот вернусь в строй и всех привлеку.

Вот так больничка внезапно превратилась в филиал школьной мастерской. Похоже, ко мне пожаловали как раз ребята, которых я попросил оповестить. Оказалось, я слегка ошибся. Пришел весь мой класс.

— Твое ж… полугодие, — выругался себе под нос, когда вышел из палаты и обнаружил моих девятиклассников, которые оккупировали медсестринский пятачок и не желали ничего слышать, требовали немедленно проводить их ко мне.

— Вот, полюбуйтесь, Егор Александрович, — Зиночка почему-то всегда именовала меня по имени-отчеству. Медсестричка махнула рукой в сторону школяров. — Хулиганят.

— Ну что, вы, Зиночка, — улыбнулся медсестре. — Это они не хулиганят. Это они тихо себя ведут.

Зиночка недоверчиво фыркнула, пристально посмотрела на меня, проверяя, шучу я или нет, и с сомнением в голосе произнесла:

— Если это тихо, что же бывает, когда они шумят?

— Лучше вам не знать, — заверил я медсестричку, отчего-то сразу припомнив непоседливых пацанов из седьмого класса.

— Ну и что мне с вами делать? — уперев руки в бока, поинтересовалась Зинаида, нахмурив тонкие выщипанные бровки.

— Ой, Егор Александрович! — воскликнула Тонечка Любочкина, обернувшись и обнаружив меня в компании медсестры.

— Егор Александрович! Здрасте, — загалдели ученики наперебой.

— Здравствуйте, Егор Александрович, а мы вот к вам! — воскликнула Антонина, задрав к верху авоську с какими-то свертками.

Мелькнула нехорошая мысль, что с этого момента все село в курс: молодой учитель ни в какой ни в командировке, а в больнице. Иначе откуда у девочек сетки с провизией? Не иначе как родители собирали в путь-дорожку. Похоже, надежды сохранить больничный в тайне, рухнули, догадка моя подтвердилась.

— А все Полина, — буркнул Пашка Барыкин, когда мы спустились в больничный дворик и заняли скамейку. — Случайно проболталась Тоне.

— Я не проболталась! — вспыхнула скромная Полина. — Я врать не умею, — тихо пискнула девушка. — А Тоня, она спросила, куда я собираюсь…

— Ну да, ничего ты, Пашка не понимаешь! И вообще, почему это вам можно, а нам нет? Мы тоже хотели проведать Егора Александровича! Вдруг помощь нужна! — заявила Любочкина, сверкая глазами на Барыкина.

— Ну все, завелась, — махнул рукой Пашка, демонстративно закатывая глаза.

— И ничего я не завелась! — возмутилась Антонина.- Егор Александрович, вот скажите ему! Чего он!

— Скажу вам всем: спасибо, что пришли, — я посмотрел на каждого ученика, улыбнулся каждому из ребят.

Как так получилось, что буквально за два месяца эти почти уже не дети, но еще и не взрослые стали мне ближе всего на свете? Я снова ощущал себя командиром, ответственным за судьбы, жизнь и психическое здоровье своих бойцов. И пускай бойцы гражданские и никакая война нам покуда не светит, но да, маленький принц прав: мы в ответе за тех, кого приручили. Мы в ответе за то, какие мысли вложим в голову юного поколения, доверие которого завоевали, или только-только завоевываем.

— Спасибо, ребята, — еще раз поблагодарил я и перешел к сути. — Нужна ваша помощь, — обратился к ученикам.

— Что делать надо? — тут же поинтересовались парни, девочки притихли, с любопытством поглядывая на меня.

— Есть идея соорудить вот такую конструкцию на годовщину Октября, для демонстрации.

Я вытащил из кармана блокнот и кратко обрисовал суть задумки.

— Что от нас требуется? — деловито поинтересовался Федька Швец.

— Конкретно от тебя, Федор, твое умение работать с деревом и возжигателем.

Отчего-то Федька внезапно покраснел, зыркнул на девчонок, на парней даже не глянул.

Я слегка растерялся: что-то не так сказал, или сделал?

— Не переживайте, Егор Александрович. Отчего-то наш Федя считает, что выжигание — это занятие для малышни. И стесняется.

— Да-да, — подтвердила Зина Григорьева. — Но вы не сомневайтесь, Егор Александрович, он все сделает просто отлично! У него талант! — заверила девушка.

— Федя, в творчестве нет ничего постыдного или глупого, — заговорил я. — У тебя талант, и его стоит развивать, и пользоваться на благо.

— Скажете тоже, талант, — фыркнул Швец, но расслабился. — Чего надо-то?

— А вот что, — я достал еще один листок, разложил на скамейке, разгладил и объяснил ребятам свою идею. — Полина у нас хорошо рисует, насколько мне известно. Полина, сможешь нарисовать самые важные сцены из советской жизни на коробе, чтобы Федор затем выжег? Я тут накидал список.

— Конечно, Егор Александрович, — заверила Полина, слегка зардевшись.

— Конечно, сможет! — чуть приобняв подружку за плечи, уверенно заявила Людочка Волошина. — Я помогу, Поля, не переживай.

— Ты тоже рисуешь? — уважительно поинтересовался я.

— Ну… немного… — смутилась Люда. — Не так хорошо, как Поля. Поля — она художница самая настоящая. А я так… балуюсь…

— И ничего я не художница, — еще больше смутилась Гордеева. — Скажешь тоже.

— Да вы не слушайте ее, — загалдели девочки разом. — Она талант! Поля очень хорошо рисует! Ее и Вера Павловна хвалит. И убеждает поступать в художественное училище. Да только…

Девичьи голоса разом смолки, ученицы смущенно переглянулись, как будто заступили за запрещенную черту.

— Только что? Может, помощь нужна? — уточнила я, внимательно разглядывая девочек.

— Все хорошо, правда, — теребя кончик косы, рассеянно улыбнулась Полина.

— Да просто родители говорят, что художник — это не профессия, а баловство одно. И надо получить хорошую специальность, чтобы семью кормить и детей, — внезапно встрял в разговор молчавший до этого Володя Свирюгин.

«М-да… знакомая ситуация…» — чуть не сказал я вслух. Только кивнул понимающе. Мы немного помолчали, а затем принялись обсуждать проект и задачи, которые каждый из учеников будет выполнять.

С ребятами мы так увлеклись, обсуждая проект, что ученики мои едва не пропустили последний автобус в Жеребцово. Заверив меня, что все будет в порядке, и они со всем справятся, десятиклассники дружною гурьбою покинули больничку, а я вернулся в палату. Старичков-разбойничков сегодня не ожидалось, завхоз решил не смущать молодое поколение, а Митрич с огорчением объявил, что «Маня чего-то подозревает, припахала к огороду, зараза».

— Егор Александрович, к вам снова… делегация… — недовольным тоном объявила Зиночка, появляясь на пороге нашей палаты.

— Кто на это раз? — удивленно поинтересовался я.

Но Зинаида фыркнула, развернулась и скрылась за дверью.

«Странно — мелькнула мысль. — Кто мог вызвать недовольство нашей милой Зиночки?»