Учитель. Назад в СССР-5

Глава 17

Расставание с Елизаветой вышло коротким, но бурным с ее стороны. Баринова резко высказала все, что обо мне думает. Пообещала «этого так не оставить». Но простое упоминание о фальсификации медицинских документов остановило напор бывшей невесты Егора. Впрочем, я нисколько не сомневался: если товарищ Третьяков выполнит свою угрозу и доведет информацию по партийной линии до самого верха в столице, проблемы возникнут не только у Лизы, но и у Баринова старшего, который занимал не последнюю должность в партийной иерархии столицы.

Елизавету на вокзал я отвез сам лично, во избежание, так сказать, любых неожиданностей. Нет, побега я не ожидал, как и внезапного возвращения после такого провала, но до последнего не верил, что Баринова уедет, не хлопнув театрально дверью.

Всю дорогу в город Лизавета молчала, но на вокзале оторвалась по полной. Но ее злые нападки на Оксану, на мою школу, на «тупое окружение, в котором ты деградируешь», не возымели никакого действия. Разъярённая, пышущая гневом Лиза, в растрепанных чувствах, раздавленная неудачей, отчалила наконец-то на поезде в первопрестольную.

Я с облегчением выдохнул, а вечером обнаружил пропажу заметок Егора по поводу школьной системы. Сначала расстроился, затем махнул рукой. у меня свои планы на советское образование, а Лиза… Ну что же, пусть попробует придумать что-то путное из черновиков бывшего жениха. Я же сосредоточился на первостепенной задаче.

До седьмого Октября оставались считанные дни, а у нас конь хоть и повалялся, да не всю траву еще вытоптал. В том смысле, из-за разборок с Елизаветой, затем вызова в район по поводу неудачного салюта, следом разговора наедине с парторгом Третьяковым, который не оставлял надежды добиться от меня свидетельских показаний, я совершенно не успевал контролировать процесс создания лампы Ильича. И не принимал должного участия в деятельности своих десятиклассников.

В конце концов, когда я, наконец, вырвался из круговерти проблем, растущих со скоростью лавины, до праздника оставалась неделя.

— Егор Александрович! Ну не горит! Етить ее… — возмущался Беспалов Сережка.

— А ну цыц! Язык-то попридержи! — рявкнул Митрич, опережая меня.

Мы собрались в мастерской вокруг лампы, чтобы полностью собрать конструкцию и сделать первый запуск.

— Аккумуляторы сдохли, — уверенно заявил дядь Вася.

— Да сам ты сдох! — возмутился Степан Григорьевич. — Полные они. Сам проверял! Тут что-то другое. Может, контакты отошли? — задумчиво пробурчал завхоз, обходя по кругу стеклянное сооружение.

Основа лампы получилась знатная. Честно говоря, я даже не ожидал, что моя идея в умелых руках заиграет такими красками. Вера Павловна оказалась талантливой художницей. Все три стекла, вырезанных в форме языков пламени, учительница расписала не просто алой краской по краям. Она превратила стекло в полыхающий костер.

Причем что вблизи, что издалека огонь выглядел как настоящий. Протяни руку и обожжешься. В самом центре красного пламени красовался портрет великого пролетарского вождя Владимира Ильича Ленина. Совсем как живой, узнаваемый с первого взгляда.

Федя Швец и Полина тоже постарались на славу. Рисунки Гордеевой, выжженные умелой рукой Федора, смотрелись как живые. Деревянная Основа, покрытая лаком, смотрелась солидно, сияла, привлекая внимание.

И вот теперь мы все вместе ломали голову, пытаясь понять, в чем причина главной неудачи. Почему лампочки, которые так легко включались и выключались вчера, сегодня после сборки всей конструкции отказываются работать.

— А вот неча было усорш… увесрсор… тьфу ты… — выругался Митрич. — Неча было от начального плана отходить! Сказано — вкл-выкл, вот и все дела! Саныч плохого не посоветует! А ты: «Давайте улучшим, давайте усорш… уверсор… тьфу ты… лучше сделаем, дольше сиять будет!» Сделали! — дядь Вася плюнул себе под ноги, сердито зыркнув в сторону Степана Григорьевича.

— Да нормально все было! — рявкнул завхоз. — Неча было лезть со своими советами, особливо с отверткой поперед батьки в лампу! Тоже мне! Электрик! Иди вона теперь разбирай на детали, гляди, чего перегорело! Ты понимаешь, дурная твоя башка, чего ты наделал? А? — Борода расстроенно махнул рукой и снова склонился над гирляндой.

— Да погодите вы, разберемся, — уверенно сказал я, перебирая пальцами каждую детальку, каждую лампочку, каждый проводок. — Вот оно! — через полчаса напряженной тишины обрадовался я. — Тут разрыв.

— Это чего же, а? — прищурился Митрич. — А это как же? Провода цельные были! Я тебе говорю, Саныч, — заволновался дядь Вася. — Не было такого, чтобы поломатые! Вот те крест! — Беспалов широко размахнулся и перекрестился на глазах у изумленной публики.

— Религия — опиум для народа, — пробасил Пашка Барыкин, старательно скрывая улыбку.

Десятый класс дружно заулыбался, глядя на возмущенного Митрича, который, похоже, даже не понял, что сделал.

— А? Да чтоб вас! А ну, признавайтесь! Кто тут лазил без нас? А? — наступая на десятиклассников, требовал Василий Дмитриевич. — Целое было! Говорю тебе, Саныч, вот ей-богу! Вчера все горело. А сегодня чего? А?

— А сегодня ты со своей отверткой! — отрезал завхоз. — А я говорил: не лезь. А ты: «Я только гаечку покручу!»

— Чего? — опешил Митрич.

— Я только гаечку покручу! — повторно передразнил товарища завхоз. — Тьфу ты! Подкрутил!

— Да при чем тут гайка, ежели провод! — остолбенел дядь Вася. — Ляксандрыч, вот ей-богу, не виноватый я. Это вона пацанята небось баловались…

— Не трогали мы, — насупился Федька Швец. — Мы чего, совсем без ума, что ли? Такой труд и на тебе, поломать? Столько сил вбухали. И времени! Чего вы, дядь Вася, — обиженно шмыгнул носом Швец.

— Да чего ты… Ну… погорячился дядь Вася чутка… Ты того… Звиняй, Федька… — крякнул виновато Беспалов. — Серега, ты точно к проводам не лез? — тут же переключился на внука. — А то я тебя знаю!

— Дед, ты чего? Не трогал я ничего! — возмутился Сергей. — И вообще…

— Чего? — угрожающе сдвинув брови, пророкотал дед.

— А, ничего… — Сережка беспомощно глянул на деда, махнул рукой и отошел в сторонку, от греха подальше.

— Егор Александрович… — негромко позвал меня Свирюгин, копошащийся вместе со мной возле прибора.

— Что-то нашел? — уточнил я.

Пока шла жаркая дискуссия, выискивались виноватые, мы с Володей продолжали исследовать конструкцию на предмет поломок. Поврежденный кусок провода меня тоже смутил, как и Митрича. Не может хорошая вещь вот так просто на пустом месте взять и перетереться.

— Тут это… Поработал кто-то… — негромко произнес Володя, когда я подошел к нему и указал на поломку.

Кто-то покопался во внутренних настройках лампы. Причем сделал это так искусно, что мы даже не поняли сразу в чем дело. Переходник, который соорудили, чтобы подключить лампу к аккумуляторам, оказался поврежден точно так же, как и переключатель.

В этот раз мы решили создать более сложную систему освещения, распределив осветительную ленту по всем стеклянным полотнам. Из-за этого пришлось паять тонкую сложную схему, на которой сходились все режимы управления. А управлялось все световое обеспечение с примитивного грубоватого пульта.

Пульт этот придумали мы вместе со Свирюгиным. Я объяснил Володе, что хочу получить на выходе, дня три мы ломали голову, чертили схемы, изучали в библиотеке все доступные подшивки «Науки и техники», но результат затраченных усилий того стоил. Пусть и громоздкий, но пульт ручного управления мы с Володей соорудили. Крупная коробка с четырьмя кнопками на шести батарейках и тумблером включения-выключения.

Я расстроено разглядывал изуродованные внутренности нашего агрегата. Кто-то старательно выковыривал из него начинку, затем аккуратно склеил обе части вместе, не подкопаешься. Если бы не дотошный Свирюгин, заметивший слегка неровную склейку, мы бы еще долго бились над поломкой, искали, в чем причина. А провод, похоже, повредили, чтобы отвести глаза.

— Это что же, а? — растерянным голосом с надрывом поинтересовался Митрич, подходя ближе.

— Не понял, как так-то… — повторил вслед за товарищем Степан Григорьевич. — Это чего такое, а?

— Узнаю кто — убью! — рявкнул Швец.

— Спокойно, никто никого убивать не будет, — остановил я панику пополам со злобой. — Отставить слезы, — велел девочкам. — И возмущения, — это уже молодым и не очень мужчинам. — Разбираться будем потом. Сейчас главная задача — починить пульт. Володя, справимся? Или вернемся к изначальному плану?

— Справимся, — поколебавшись, ответил Володя. — Детали нужны… — Свирюгин вскинул голову, посмотрел на меня вопросительно.

Я лихорадочно соображал, что из запчастей у меня осталось. За эту неделю я раза три успел смотаться в Академический городок к Почемучке, добывая всякие мелкие детальки и прочие очень нужные вещи. Товарищ Боровой Юрий Витальевич, из научного городка, с которым в свое время познакомил меня бывший преподаватель, уже недовольно морщился при виде меня, несмотря на оплату.

Володя вздохнул и снова занялся пультом, бережно раскладывая на столе разворочанные детали.

— Детали я добуду, ты не сомневайся, малец! — засуетился тут же дядь Вася. — Вечером будут, — заверил нас всех.

— Так это как же… — Степан Григорьевич поднял на меня растерянный взгляд. — Это ж чего же, а? Это кто-то… сюда… ко мне… и вот так вот? — завхоз смотрел на меня глазами обиженного ребенка, на глазах у которого поломали любимую машинку. — Это кто жеж… а? Это жеж… Мы, значит, вот, а он, значит, вот так… — Борода растерянно махнул рукой, как-то весь сгорбился.

Но уже через минуту выпрямился, сверкая глазами.

— А, мы вот чего, Саныч. Вы, значит, того… ремонтируйте, а я найду, кто это сделал. И уж я с него шкуру живьем спущу, — заверил разъяренный завхоз.

— Шкуру не надо, Степан Григорьевич, — попросил я.

— Это чего жеж? Жалеешь его, ирода? — возмутился Борода.

— Так посадят, — терпеливо пояснил я.

— А? — опешил трудовик, потом нахмурился, сверля меня глазами. Но, в конце концов, до Бороды дошло: я не издеваюсь, всего лишь переключаю внимание на обыденные вещи.

— Ну шкуру-то, оно, конечно, не буду… Но ремня по первое число выпишу, — рявкнул Степан Григорьевич, кинув взгляд на притихших десятиклассников.

Полина забилась в угол, зажав ладошкой рот, и тихо плакала. Рядом стоял Федька, по-мужски скупо выражая утешение. Швец неловко похлопывал девушку по плечу и приговаривал время от времени:

— Ну-ну… Ну-ну…

К моей радости, остальные парни не смеялись ни над Федором, ни над девушкой. Злыми глазами следили за осторожными движениями Свирюгина, который продолжал изучать поломку.

— Ну, вот что, ребята, — привлекая внимание, позвал я. — Ступайте-ка домой.

— Да вы что, Егор Александрович!

— Какой домой! Мы с вами!

— Да как так-то! — заволновались мои десятиклассники.

— А вот так. Завтра в школу. У вас, небось, еще уроки не сделаны. Мы тут ничем не поможем, только мешать будем. Работать, когда над тобой пять пар глаз, такое себе удовольствие. Так что все по домам. В том числе и Степан Григорьевич, и Василий Дмитриевич, и мы с Володей.

— А как же пульт? — судорожно всхлипнув, робко спросила Полина, разрушая угрюмое недовольное молчание нашей команды.

— Пульт будем чинить завтра. Василий Дмитриевич как принесет запчасти, так и починим.

— Вы нам скажете? — настойчиво уточнила Гордеева.

— Конечно, мы же одна команда, — заверил я девушку.

— Ну, смотрите, вы обещали. Пойдемте, ребята. И вправду, когда над душой стоят, дело не идет. По себе знаю. — Полина светло улыбнулась мальчишкам и поднялась со стула.

— Егор Александрович, вы, если чего — гонца шлите, мы мигом соберемся, — буркнул Пашка Барыкин, пристально на меня глядя.

— Обязательно.

— Слово? — уточнил Паша.

— Слово, — подтвердил я.

— Пойдемте, ребята, — кивнул Барыкин, и десятый класс медленно, нехотя двинулся к выходу из мастерской.

— Я… заберу это? — не глядя на меня, уточнил Свирюгин.

— Зачем? — из чистого любопытства поинтересовался я.

— Дома еще посмотрю… У меня там… оборудование… — Володя кинул на меня короткий смущенный взгляд и снова уставился на самодельный пульт.

— Хорошо, — согласился я.

— Степан Григорьевич, вы чего застыли? — удивился я, обнаружив завхоза с замком в руках.

— А? — отмер Борода. — Да вот все голову ломаю, какой такой паршивец ключ подобрал… Или взломал…

— На взлом-то не похоже, — встрял со своим экспертным мнением Митрич. — Тут бы бороздки шли, царапинки… Помнишь, у Валерьяна вскрывали, Варька его все ругалася, что мы новый замок поцарапали… А тута вона… чисто, как в больничке!

— Вот и я гляжу — чисто… — проворчал Борода. — Вы ступайте, я еще тут покумекаю, поломаю голову, — отмахнулся Степан Григорьевич. — Может обнаружу чего важного.

— Ну, бывай, — махнул Митрич и остался стоять на месте, поглядывая на нас со Свирюгиным.

— Володя, идем, — окликнул я.

Заметил я за Свирюгиным такую странность: когда задача увлекала парня, он словно выпадал из нашей реальности в какую-то свою, другую, и не проявлялся в настоящей жизни, покуда не решал задачу. Точно так же было и с пультом. И вот сейчас, похоже, Володя уже раскладывал в голове схему повреждений по полочкам и прикидывал, как починить.

— А? Да… До свидания, — пробормотал Свирюгин, бережно сложил части пульта и осторожно уложил в портфель. — До свидания, — еще раз попрощался парень и покинул мастерскую.

— Вовк ну ты как починишь? Справишься? — загомонила за дверями парни, поджидавшие Володю.

Ответа Свирюгина я дожидаться не стал, переключился на дядь Васю.

— Василий Дмитриевич, у меня к вам дело.

— А? Ну давай, свое дело, — прищурился Митрич.

— Пойдемте, по дороге расскажу. Степан Григорьевич, мы ушли.

— Да-да… Да-да… — рассеянно отозвался Борода, развернулся и пошел в сторону своего рабочего стола.

Оглянувшись у самого выхода, я заметил, что завхоз внимательно разглядывает замок через большое увеличительное стекло. Надеюсь, врезной замок товарищ Борода не будет вынимать, чтобы убедиться в отсутствии следов взлома. Уж не знаю, отчего так повелось, но мастерская школьная запиралась на огромный амбарный замок, который прикрывал обычный врезной.

— Так чего хотел-то, Ляксандрыч?

— А вот чего, Василий Дмитриевич… — и я рассказал Беспалову старшему свою идею.

Праздничное утро вторника выдалось морозным. Мороз щипал щеки, веселил душу предвкушением праздника. Я бодрым шагом торопился в школу по плохо освещенным улицам села, время от времени зябко ежась и зевая. Все-таки не хватало мне в новой жизни вкусного хорошего кофе.

Накануне в понедельник после уроков во всех классах прошли генеральные уборки. Старшеклассники украшали школу транспарантами, красными гвоздиками, созданными девочками на уроках труда из гофрированной бумаги. Цветов навертели целую кучу, и маленьких, на лацканы пальто, и больших, на демонстрацию и для школьных коридоров. Прошли репетиции под присмотром строгой Зои Аркадьевны. Как ни странно, ни одно приготовление не вызвало гнева и недовольства нашего завуча.

С момента собрания мы с товарищем Шпынько почти не пересекались. Извинений я от завуча не ждал, но Зоя Аркадьевна и тут смогла меня удивить: умела признавать свои ошибки. Впрочем, я не был уверен, что товарищ Шпынько до конца поверила в мою непричастность к мифической беременности Бариновой. Эту тему мы с завучем более не затрагивали. Но, к моему удивлению, заместитель директора приняла деятельное участие в моей подготовке к выступлению на общем районном собрании учителей, где мне предстояло выступить в роли докладчика. И отстаивала меня в РОНО, куда пришлось ехать по поводу салюта, устроенного семиклассниками.

Поначалу я как-то напрягся, ожидая подвоха. Но все прошло гладко и в образовании, и с моим докладом. В конторе завуч грудью встала на мою защиту. В докладе Зоя Аркадьевна четко и понятно разложила по полочкам, как писать речь, расписать цели и задачи, на что обратить внимание, куда расставить акценты. Спокойно и деловито внесла правки. Точнее, отметила красным спорные места, предложила переформулировать, не более того. Я удивился, но виду не подал. Посмотрим, что дальше будет. Может, не такая она и вредная, наша завуч?

Школьные артисты благополучно отстрелялись, сдали реквизит не менее строгой пионервожатой Кудрявцевой и отправились по домам. На экстренном совещании, созванном в понедельник, мы с Юрием Ильичом и Степаном Григорьевичем обсудили самый сложный момент: когда устанавливать конструкцию на машину. Путем коллективных споров пришли к общему знаменателю: седьмого числа утром лампочка Ильича будет водружена на грузовик, который будет участвовать на демонстрации от нашей школы.

— А то ишь, чего удумали! Ночью на улице с конструкцией! Тогда охрану усиливай! — возмущался нашей безалаберностью товарищ Борода. — Мало вам диверсии с пультой? Решили лампу туда же? То-то же.

— Так отчего ж на улице, — удивился я. — В колхозном гараже оставим. Машина все одно оттуда с утра прибудет.

— Да ладно вам, Степан Григорьевич! — устало отмахивался директор. — Утром так утром. Тогда и транспаранты приколотим. И выставку вашу… Вот насчет выставки, товарищ Зверев, вы уверены? — обратился ко мне Свиридов.

Ниночка Кудрявцева таки успела провести конкурс и рисунков, и плакатов в честь Великого Октября, и теперь лучшие изобразительные работы планировалось разместить по бортам грузовика, надежно укрепив в специальных подставках. Рамки для рисунков сделали наши школьники на уроках труда.

— Уверен, — подтвердил я. — Ребята старались. Кроме того, главный приз конкурса — участие рисунка в демонстрации. А вы говорите, отменить.

— Да не отменяю я, — поморщился уставший директор. — Ну, хорошо. Значит, завтра в шесть утра наряжаем, готовимся.

— Без опозданий мне! — сурово приказал Степан Григорьевич.

— Так точно, — не сговариваясь, ответили мы с директором и через секунду дружно рассмеялись.

Завхоз хмыкнул, покачал головой, махнул на нас рукой и потопал в мастерские. Я попрощался с директором, вернулся в класс, еще раз напомнил своим ученикам, кто приходит украшать машину, а кому можно и попозже в школу.

В результате выяснил, что весь класс собирается придти к шести утра и дружно потрудиться над преображением грузовика для выезда на демонстрацию.

И вот наступил вторник. Праздничное утро на школьном дворе встретило меня открытыми воротами, грузовиком с сонным водителем, что сидел за рулем и неторопливо пил чая из термоса. И тихим женским поскуливанием, переходящим в рыдания. Странные звуки доносились из распахнутых настежь дверей в мастерскую. Девушка пыталась сдерживать плач, но ей это плохо удавалось.

Неприятное предчувствие кольнуло затылок, я почти бегом ворвался в помещение и обнаружил, что весь мой класс во главе со Степаном Григорьевичем, над чем-то столпился. По всей видимости, наша дружная команда стояла вокруг конструкции. Самой лампы почему-то не было видно, хотя от входа изделие обычно заметно прекрасно.

— Что тут происходит? — резко бросил я. — Полина, почему ты плачешь? — уточнил у Гордеевой, которая стояла за спинами ребят, обхватив себя за плечи, и навзрыд плакала.

Десятый класс обернулся, затем ребята расступились, и моим глазам предстала удручающая картина.

— Твою… — выругался я вслух.

От нашей лампочки Ильича остался только короб, который старательно разрисовала Полина и выжигал Федор. Посреди осколков сидел на корточках угрюмый Свирюгин, прижимая к груди починенный пульт.