Тверской баскак. Том Шестой

Часть 1 Глава 6

Середина июня 1263 года

Скрипнув, закрылась тяжелая дубовая дверь, а мы с Иргиль по-прежнему стоим в напряженной тишине. Между нами всего три шага, но почему-то преодолеть их невероятно трудно.

Иргиль вскидывает на меня свои темно-зеленые глаза.

— Давай просто попрощаемся и не будем мучить друг друга. — Она старается, чтобы ее голос звучал спокойно и бесстрастно, но все равно я слышу в нем надрывные нотки.

В отличие от нее, я настроен помучиться, поэтому решительно шагаю вперед и беру ее за руку.

— Зачем⁈ — В моем голосе прозвучала сталь. Объясни мне дураку. — Почему мы должны расстаться! Я не хочу! Если ты говоришь, что без боли не будет, то я готов терпеть боль! Все эти годы я помнил и ждал тебя, и сейчас я хочу знать, что с тобой происходит⁈

Три года назад своей холодной отстраненностью ей удалось застать меня врасплох, ее показное равнодушие достигло цели. Я вспылил, позволил обиде взять верх и ушел. Сегодня я готов к встрече, и ей уже не удастся оттолкнуть меня так легко.

Иргиль молчит, и я, пользуясь этим, всматриваюсь в ее лицо.

«Нет, она все-таки изменилась! Теперь, когда в ней расцвела настоящая женщина, она стала еще прекрасней и загадочней».

В порыве нежности пытаюсь прижать ее к себе, но маленькие ладошки жестко упираются мне в грудь.

— Не надо! — Его голос звучит мягко и властно одновременно. — Не надо, не испытывай меня. Я знаю, что принесу тебе несчастье и не хочу этого!

Не отпуская ее, добавляю в голос твердости.

— Что ж, ради тебя я готов рискнуть!

— Чем⁈ — В глубине ее зрачков вспыхивает насмешливое зеленое пламя. — Своей женой, своими детьми, или своими грандиозными планами⁈

Ее напор заставляет меня смутиться. Таких вопросов я себе не задавал и потому не нахожусь сразу с ответом, а Иргиль впечатывает слово за словом.

— Семь лет назад, оставляя меня в Орде, ты показал мне, что для тебя по-настоящему важно, и я приняла это. Я знаю, ты не такой как все, ты чужой в этом мире и у тебя своя миссия. В твоей голове крутятся судьбы мира, ты играешь в игры, где ставкой ложится судьба царств и жизни сотен тысяч людей. Поэтому я помогла тебе тогда и помогаю сейчас, но я не позволю тебе играть со мной.

— Я никогда не играл с тобой! — Сказав, понимаю, что это звучит как оправдание, а я не хочу оправдываться. Да, я не могу посвятить себя целиком ни ей, ни семье, слишком уж много судеб зависят от любого моего шага, но я люблю ее и в этом никогда ей не врал.

Мне трудно сейчас полностью определиться со своими желаниями, но одно я знаю точно — я не хочу терять эту женщину.

Именно это я и хочу донести до нее, впиваясь взглядом в ее глаза.

— Все, что ты говоришь — правда, но сейчас это не важно! Сейчас для меня имеет значение только одно — ты еще любишь меня⁈ Скажи мне честно! Если нет, то я больше никогда не побеспокою тебя!

Мой вопрос застывает в воздухе, но Иргиль молчит. Секунда за секундой стучат в моей голове, как стрелка метронома, и с каждым утекающим мгновением шанс получить положительный ответ все меньше и меньше. Я чувствую это, но по-прежнему прижимаю ее к себе и жду.

Я вижу, какая борьба идет внутри Иргиль, но моя настойчивость все же побеждает ее нежелание.

Она не выдерживает и срывается.

— Да, я люблю тебя! Это ты хотел услышать! Я по-прежнему люблю тебя! — Выкрикнув, она вдруг успокоилась и продолжила уже другим тоном. — Но так как было уже не будет! И не в тебе одном дело! Я уже другая! За эти семь лет я почувствовала в себе большую силу и испугалась ее. Я твердо знаю: если ты останешься со мной, то я заберу тебя полностью, возможно, даже против своей воли, но заберу всего без остатка.

В ее глазах вдруг заплескалась безграничная нежность.

— Твой друг Калида прав, я ведьма! Если ты останешься со мной, то будешь несчастен, потому что потеряешь все, что тебе по-настоящему дорого: свою семью, свою власть и ту цель, к которой так стремишься!

Ее теплые пальцы коснулись моей щеки.

— Я очень люблю тебя, Ваня, потому и отпускаю!

В этот миг в ней что-то изменилось, и я почувствовал резкую боль в голове, будто кто-то сжал ее стальными пальцами. Мои ладони враз потеряли силу, а руки, сжимающие женскую талию, бессильно опустились. Перед глазами застилающе повисло белое облако с жестким безжизненным лицом, а где-то в глубине моего сознания зазвучал голос, которому невозможно сопротивляться.

«Уходи, иначе погибнешь!»

Сколько я так простоял, не знаю, но возвращение оказалось еще хуже. Едва реальное зрение вернулось ко мне, как я увидел, что Иргиль уже нет рядом, зато появилась жуткая головная боль и ощущение ватной слабости во всем теле.

«Да уж, Иргиль постаралась, чтобы ее забота дошла до меня в полной мере!» — Сделав первый шаг и ощутив, как от слабости закружилась голова, я остановился.

— Не торопись! — Приободрив себя, я не смог удержаться от иронии.

«Говорила мне мама — не влюбляйся, Ваня! От любви одна головная боль!»

Со двора доносится людской гомон и ржание лошадей. Там Калида раздает последние распоряжение перед выездом. Мы покидаем усадьбу «Темный бор».

Основная цель, ради которой мы проделали этот путь, выполнена. Вчера в тайной беседе Боракчин-хатун дала Абатай-нойону клятвенное заверение, что ее сын после восшествия на трон улуса Джучи присягнет на верность Великому хану Хубилаю, а отвезти эту весть в Каракорум поручат именно ему — Абатай-нойону.

Ханский посол оказался калачом тертым и, словно почувствовав подставу со стороны бывшей ханши, потребовал и от меня гарантий выполнения ее обязательств. Зная о мстительных планах Боракчин, я этого делать, естественно, не хотел, но вынужден был уступить. Затягивание дела было не в моих интересах, а Абатай грозился вообще расторгнуть наметившуюся сделку.

Дав гарантии ханскому послу, я обменялся взглядами с Боракчин, дав ей безмолвно понять, что ее месть откладывается и придется держать слово. Та сделала вид, что ее это не особо волнует, что, впрочем, было недалеко от истины. Она искренне считала, что кинет меня с той же легкостью, с какой собиралась кинуть Абатая.

После, уже наедине с ханским баскаком, мы согласовали его дальнейшие действия. Всю свою банду он обязался разогнать по другим княжествам, с тем чтобы в Твери остался только он сам с самыми доверенными писцами. Они не будут ходить по дворам, не будут ничего пересчитывать и проверять, а перепишут всю информацию с листов, кои я им предоставлю.

В общем, дело сделано, и я бы должен чувствовать себя победителем, но горький осадок в душе не дает насладиться торжеством в полной мере. Наоборот, какое-то злое раздражение грызет душу, и причиной тому опять Иргиль. Она пропала в ночь, когда я ворочался с тяжелой головой после ее «исчерпывающего откровения». Куда, зачем⁈ Непонятно! Просто утром её уже не было в усадьбе, и тщательные поиски ни к чему не привели. Да, я особо и не надеялся её найти, что-то подсказывало мне: если она не захочет, чтобы ее нашли, ее никто и никогда не найдет. Гипнотические способности Иргиль всегда были на высоте, а нынешнюю свою силу она продемонстрировала мне только что. Наш последний разговор оставил у меня, мягко говоря, вопросы, и то, что я не смогу их ей задать, выворачивает мне душу. Я уже ничего не могу исправить, и это невыносимо. Нет ничего хуже собственного бессилия!

Конечно, разумом я все понимаю: она ушла, чтобы защитить меня. В первую очередь от себя самой, но понимание не спасает меня от ощущения пустоты и недосказанности. Мне все кажется, что если бы я повел себя иначе, что-то сказал по-другому, что-то сделал не так, то смог бы изменить ее решение. Смог бы убедить ее в том, что главное — быть вместе, и что вдвоем мы обязательно справимся с любыми проблемами. Теперь уже этого не скажешь и ничего не изменишь, и то, что я упустил свой шанс, терзает меня и не дает покоя.

Избавиться от этого самобичевания невозможно, душевные муки может излечить только время или новое нервное потрясение. Что-нибудь экстремальное, такое, чтобы адреналин в крови взлетел до небес. Была бы сейчас началась какая-нибудь война, я бы, ей богу, помчался на поле боя, но войны нет, и нет ни малейшего шанса совершить что-то отчаянное и безрассудное.

Слышу шаги на крыльце и поворачиваюсь к двери. Она распахивается, и стоящий на пороге Калида сообщает.

— Все готово, можно трогаться в путь.

— Хорошо! — Киваю ему на ходу и выхожу во двор.

Стремянной тут же подводит мою кобылу, и я уже было вставил ногу в стремя, как замятня у ворот вдруг привлекла мое внимание.

Бросаю туда взгляд и вижу, как стрелок у ворот орет на странно одетого мужика.

— Куда прешь⁈ А ну, иди отсюда!

Несмотря на грозный вид стража, мужик не уходит, а пытается что-то объяснить тому по-своему.

Прислушиваюсь, и мой дар подсказывает мне, что чужак говорит на древнем финно-угорском языке с ярко выраженным карельским диалектом. Знаю, не надо мне в это лезть! Всех проблем не решить и каждому бедолаге на Руси не помочь, но сегодня мне до зарезу надо отвлечься от мыслей об Иргиль. Проблемы какого-то карела не наполнят мою кровь адреналином, как кавалерийская атака, но хоть что-то!

Ставлю ногу обратно на землю и поворачиваюсь к Калиде.

— Кто это?

Тот переводит мой вопрос сотнику, оставленному здесь за старшего.

— Кто это⁈ — Для убедительности палец Калиды тыкает в мужика у ворот.

Проследив за направлением пальца, сотник несколько растерянно отвечает:

— Дак, это карелы! Тут недалеча стоят.

Ответ не приносит мне никакой информации, и я недовольно хмурюсь. Брови Калиды синхронно повторяют мою мимику, и испуганный сотник тут же поясняет.

— Ентот старший у них, а чего хочет… Дык, кто ж его разберет — нехристя-то!

Вижу, что от сотника большего не добиться, и иду сам к воротам. Останавливаюсь в шаге от одетого в меха чужака и спрашиваю:

— Чего ты хотел, отец?

Обращаюсь к нему почтительно, потому как вблизи различаю, что передо мной уже старый человек.

Тот факт, что я говорю с ним на его же языке, не удивил чужака, а наоборот привел в восторг.

— Коли по-нашему знаешь, то, видать, ты тот самый консул и есть, про которого люди гаворят. — Словно забыв, зачем пришел, старик тут же отвлекся. — А ты и всякого зверя язык понимашь али тока человечий?

Мягко усмехнувшись, качаю головой.

— Нет, отец, по-звериному не понимаю и по-птичьи тож.

— Ааа! — Все так же завороженно глядя на меня кивает карел, и мне приходится напомнить ему:

— Так чего ты хотел-то? Говори, не бойся!

— А чего мне бояться, — с вызовом начал старик, — я уж пожил свое и бояться разучился!

Вдруг осознав, что начал не с того, он спохватился и, резко стянув с головы меховую шапку, склонился в поклоне.

— Ты уж извиняй, консул, за мое невежество. Мы к тебе со всем уважением. — Он выпрямился и, утерев со лба пот, забегал глазами. — Ты не серчай, дело у нас к тебе, защиты просим.

Калида осторожно тронул меня за плечо.

— Ехать бы надо! Вон ордынец уже в седле сидит.

«Ничего, подождет!» — Со злым раздражением бурчу про себя и вновь обращаюсь к старику.

— Так от какой беды ты защиты ищешь?

Покосившись на Калиду, старый карел развел руками.

— Мы тут испокон века живем. Вон там у озера. — Он махнул рукой в сторону леса. — Живем бедно, но налог завсегда платим. Под Ногородом жили, так ему платили, а как отец нынешнего князя, Жидислав Старый, под Тверь подался, так Бежецкому князю стали платить.

То, о чем говорит старик я хорошо помню. Это было еще в самом начале, тогда Бежецк был под Новгородом. Князь сего городка, ныне покойный Жидислав Ингваревич Старый, видать, сильно тяготился новгородским ярмом, потому как одним из первых откликнулся на мой призыв вступать в Союз городов. Я обещал всем членам Союза защиту, чем хитрожопый князек и воспользовался в полной мере. Едва вступив в союз, Жидислав тут же послал Новгород куда подальше и объявил себя самостоятельным. Новгородской господе это сильно не понравилось, но мне пришлось вступиться. Ссориться со мной и набирающей силу Тверью Новгород не решился, и дело как-то тихо сошло на тормозах.

Прокрутив все это в голове, бросаю на замолчавшего старика вопросительный взгляд.

— Так и чего же ты хочешь, не пойму?

— Дак справедливости! — Старик заискивающе глянул мне в глаза. — Мы сынку Жидислава, Ингварю Бежецкому, платим подушную, а защиты от него не имеем.

Ситуация понятней не стала, и, видя мое непонимание, в разговор встрял подошедший со спины сотник.

— Не разумею, чего ентот старый гаворит, тока думаю тут дело в ушкуйниках новогородских.

— Вот, вот! — Обрадовался старик, услышав знакомое слово. — Разбойники енти пришли и дань с нас требуют, а иначе грозят все дома наши сжечь, мужчин побить, а баб в полон увезти.

Теперь стало более понятна суть вопроса, а старик суетливо продолжает.

— Мы в Бежецк старейшин отправили, к Ингвару Жидиславичу с поклоном, мол, мы тебе подушный сбор платим, так ты защиту нам дай.

— Ну, а он⁈ — Спрашиваю, не сдержав интереса, и старик в сердцах машет рукой.

— Дак выгнал со двора! Едва псами своими не затравил, кричал, что с новгородцами ссориться из-за всякой чухони не станет.

Поворачиваюсь к Калиде, и тот, уже предвидя, что я сейчас скажу, умоляюще поднял руки.

— Нет, нет! Тока не сейчас!

Игнорируя его вопль, вновь обращаюсь к старику.

— А много ль ушкуников тех?

Почесав затылок, тот выдает внушительную цифру.

— Да сотни полторы, не меньше.

«Ого!» — Мысленно воскликнув, я теперь лучше понимаю Бежецкого князя. У того, поди, в дружине и трех десятков не наберется, ему, впору, о безопасности самого Бежецка беспокоиться. Полторы сотни отпетых головорезов не остановит деревянный тын городских укреплений.

Старый карел по-прежнему с надеждой смотрит на меня, а я мысленно подсчитываю.

«Тридцать стрелков моей охраны, полсотни в усадьбе. Даже если приплюсовать бежецких дружинников, то едва ли сотня наберется!»

В другое время я даже думать бы не стал. Риск здесь не уместен! Когда вернулись бы в Тверь, отправил оттуда возмущенное письмо в Новгород и потребовал извинений и компенсации. Даю девять из десяти, что новгородцы согласились бы, вернули все сторицей и молодежь свою урезонили. Им ссориться с Союзом городов резона нет, у них не только вся торговля на нас завязана, но и другая не менее важная причина имеется. Без нашего хлеба Новгород и одной зимы не переживет.

Так бы я поступил в другой раз, а сегодня я такой вариант отбросил сразу.

«Ты хотел отвлечься, хотел адреналина⁈ Вот и получай!»

Осталось решить только, как действовать.

Вновь поворачиваюсь к Калиде.

— Значит так! Бери десяток стрелков и отвези Абатай-нойона назад в Тверь. Я же с остальными.…

Договорить мне Калида не дал.

— И не думай даже! Я тебя не оставлю!

Из линии конных стрелков он выцепил глазами десятника.

— Ордынца вон и Ярила доставит, дело нехитрое.

Делаю строгое лицо.

— Не спорь! Делай как я сказал!

Я так жестко с ним, потому что понимаю, я собираюсь совершить рискованную глупость и трезвая разумность Калиды мне в этом точно не нужна.

Калида окаменел лицом и нахмурил брови.

— Нет! Хошь гони меня, хошь казни, но одному тебе сунуться в этот блудняк я не позволю.

За последние годы я уже так привык к беспрекословному подчинению, что вспыхнувший гнев — моя первая реакция на отказ подчиниться. Рот уже открылся для крика, но тут, как страховка, сработала многолетняя привычка держать эмоции под контролем. Выдохнув, отбрасываю минутный порыв и понимаю, что устраивать разборки на глазах Абатая и почти сотни стрелков плохая затея.

Резанув гневным взглядом по лицу друга, склоняюсь к его уху.

— Ладно оставайся, но даже не пытайся меня остановить!

Мрачно кивнув, Калида тут же развернулся и рявкнул на Ярилу.

— А ты чего лыбишься! Бери свой десяток и езжайте в Тверь. За ордынца головой отвечаешь!

Видя настрой старшего, десятник тянуть не стал и махнул возчикам рукой.

— Давай пошли! А ну, поживее!

Телеги тронулись к воротам, а я подошел к недоуменно вращающему головой Абатай-нойону.

— У меня тут неотложные дела появились, так ты не обессудь, поезжай один. Вон тот десятник, — я показал пальцем на Ярилу, — позаботиться о том, чтобы в дороге ты не знал ни в чем нужды.

Абатай недовольно скривил губы, но я не стал ждать его претензий. Хлопок по лошадиному крупу, и низкорослый степной конек бодро рванулся вслед за выстраивающимися стрелками охраны.

Проследив, как в воротах скрылся последний всадник, поворачиваюсь к Калиде. Тот с каменным лицом изображает безмолвное осуждение.

Игнорирую его здравый смысл и бодро хлопаю своего верного друга по плечу.

— Да, не хмурься ты! Все будет хорошо! Просто покажем новгородцам, кто на этой земле хозяин!