Тверской баскак. Том Шестой

Часть 2 Глава 10

Начало августа 1266 года

Дневной бриз разгоняет на море легкую волну, и, стремясь к берегу, большая десятивесельная шлюпка кутается в пену прибоя. Вот она уткнулась днищем в песок, и, не теряя времени, гребцы спрыгнули в бурлящую воду. Не давая волне развернуть шлюпку поперек, они с разгона вытащили ее берег, где, завалившись набок, она застыла, как выброшенное на песок морское чудовище.

Стоя на ступенях городской набережной, я смотрю, как Карл Рудигер орет на матросов, пытающихся помочь замершим от переживаний пассажирам. Те же неловко топчась и пытаясь сохранить достоинство и целостность своих дорогих одежд, терпеливо ждут, когда моряки организуют им сходню.

Наконец, трап установлен, и первой на песок Дербентского пляжа ступает сафьяновый сапожок Боракчин-хатун. За ней спускается ее верная служанка Фатима и новый советник Эсрем-ходжа. Следом за ними, аккуратно неся свое тучное тело, идут председатель Ганзейского союза города Любек Франц Шульцгруммер и его представитель в Твери Отто Рокстаден. Последними сходят на берег адмирал моего первого и единственного флота Карл Рудигер и председатель совета Ост-Индской компании Ефим Гнездович.

«Ну, не умилительно ли? — Не могу удержаться от ироничной усмешки. — Когда и где еще увидишь Золотоордынскую ханшу в кампании с немецкими бюргерами и бывшим пиратом?»

Ганзейцам я не удивлен, они прибыли точно в согласии с нашей январской договоренностью. Вместе с большим тверским караваном, они спустились по Волге до новой столицы Золотой Орды Сарай-Мунке. Там с середины июня до конца июля они ждали, чем разрешится стояние на реке Уллучай, а как только туда дошла весть о победе, Ефим Гнездович двинул остаток каравана к острогу Оля'. Там товар германских гостей и Боракчин со свитой перегрузили на три корабля Рудигера, и вот не прошло и пяти дней, как они бросили якорь на рейде Дербента.

Мысленно произнеся название города, я обвел взглядом небольшой городок, зажатый внутри двух длинных стен. Сам город Дербент, обнищавший за последние годы, ничем не примечателен, а вот его укрепления — это поистине жемчужина фортификации.

Две стены, протянувшиеся на расстояние не менее чем три тысячи шагов, перекрывают узкую долину от морского побережья до первых горных отрогов. Внизу у побережья расстояние между северной и южной стеной — около четырехсот шагов, а в горах они обе сходятся к цитадели Нарын-кала, полностью закрывая проход на юг кочевникам с севера и одновременно защищая зажатое внутри стен поселение.

При наличии достаточного гарнизона взять эти укрепления было бы непросто, но нам, к счастью, штурмовать их не пришлось.

Тут мои воспоминания отскочили к событиям полуторамесячной давности. Тогда, сразу после разговора с Ногаем, у меня не возникло ощущения, что положение вот-вот изменится к лучшему. Он ушел, не ответив мне ни да, ни нет, и еще четыре дня от него не было ни слуху, ни духу. Я уже серьезно начал подумывать, а не ошибся ли я в нем, когда с рассветом пятого дня дозорные принесли весть, что тумены Ногая начали сниматься с лагеря, а его передовые дозоры уже переходят реку в десяти верстах выше по течению.

Это был нелегкий момент, потребовавший от меня очень и очень рискованного решения. Три тумена вражеской конницы заходили нам во фланг, а у меня не было полной уверенности в том, как на это реагировать. Ногай никак не известил меня о своем решении, и о его намерениях я мог только догадываться.

Если он принял мое предложение и хочет обойти наши позиции с целью уйти к себе на Тамань, то мне следовало его пропустить и немедля атаковать оставшееся войско Менгу-Тимура. Вот только гарантий, что это именно так, у меня тогда не было никаких! Наоборот, в глубине души роилось подспудное подозрение, что Ногай затеял коварный маневр.

«Он надеется на твое бездействие, — шептала мне затаившаяся подозрительность, — хочет зайти тебе в тыл и обрушиться на ничего не подозревающую союзную конницу!»

Сомнения мои длились недолго. Приказав трубить тревогу, я решил увидеть все сам. Вскочив в седло, я пулей вылетел из крепости, пересек реку и выскочил на возвышенность, откуда была видна движущаяся лента Ногайской орды. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять: так в атаку не ходят! Орда двигалась размеренно и неспешно, словно бы этой демонстрацией Ногай открывал мне свои намерения.

«Ну что за понты! — Мысленно выругался я тогда. — А просто предупредить нельзя было, ведь так и до греха недалеко!»

Потом примчался Калида и обматерил меня по-всякому. Я даже оправдываться не стал, он, конечно, был прав, я легко мог напороться на ордынский разъезд и угодить в плен. Дав ему пару секунд выпустить пар, я приказал немедленно атаковать лагерь Менгу-Тимура.

Опасность того, что Ногай увидит наш неприкрытый фланг и воспользуется этим не так, как я ожидал, по-прежнему существовала, но я решил рискнуть. Надо было пользоваться моментом, пока Менгу-Тимур еще не пришел в себя, а его воины подавлены и ошеломлены случившимся.

Орда Ногая еще переправлялась через реку Уллучай в десяти верстах к западу, когда мы начали штурм лагеря Менгу-Тимура. Не дожидаясь подхода всадников Тугая, четыре полка конных стрелков перешли реку и связали боем передовые отряды степняков.

В это время пехота стелила толстые доски прямо в воду создавая две колеи для пушечных колес и тачанок с баллистами. Речка мелкая, но каменистое дно не давало быстро перевезти артиллерию. Колеса застревали между камнями, стопоря движение, поэтому я заблаговременно приказал расчистить одно место от крупные камней, дабы быстро и без помех проложить колею.

Как только на другую сторону перекинули первые пушки, и раздались орудийные залпы, пошла в атаку пехота. Менгу-Тимур попытался было отбросить атакующие порядки обратно за реку, но обойти нашу пехоту с флангов ему помешал плотный огонь артиллерии и баллист, а удар в лоб встретили длинные пики пикинеров и рой арбалетных болтов.

На этом боевой дух его воинства окончательно угас. Бесцельно потоптавшись перед строем пехоты, степная конница начала медленно отходить, а когда им во фланг зашли батыры Тугая и Барсумбека, то отступление мгновенно превратилось в повальное бегство.

На их плечах наша конница ворвалась в Дербент, и все мощные укрепления этого города, включая цитадель Нарын-Кала достались нам практически без боя. Пленных было во множестве, но вот Менгу-Тимура среди них не оказалось. Как ни хотелось Тугаю угодить своей госпоже, порадовать Боракчин ему было нечем. Главный соперник ее сына сбежал, и пока даже трудно было сказать куда.

У него была только одна дорога к спасению — на юг, но там сейчас войска ильхана Абага. Рискнет ли он отдать себя в руки своего злейшего врага или будет пробираться в сторону Черного моря к дружественным тюркским султанатам⁈ На этот вопрос у меня нет ответа. Единственно, что я знаю наверняка — Туда-Менгу жив и умрет еще очень и очень нескоро! По той истории, которую я когда-то изучал, у него впереди целых четырнадцать лет, и на что он их потратит, сомневаться не приходится.

Впрочем, это не моя головная боль, пусть Боракчин-хатун переживает и рассылает убийц во все концы доступного ей мира!

Отставив на этом воспоминания, встречаю идущую мне навстречу представительную делегацию.

Боракчин важно шагает первой. Она уже в двух шагах, и, склонив голову, я прижимаю обе ладони к сердцу.

— Рад приветствовать досточтимую Боракчин-хатун на земле Дербента!

Не ответив мне ни единым жестом, та продолжила шествовать с каменным выражением лица, словно бы не замечая никого вокруг. Не обратила она внимания и на замерших в почтительном поклоне Тугая, Барсумбека и других знатных монголов.

Слуга подвел ей оседланного коня, и регентша уверенно взлетела в седло. Ее служанка сделала тоже самое, и вся группа встречающих монголов тронулась вслед за ними.

Проводив их взглядом, я поворачиваю голову обратно и чуть не вздрагиваю, наткнувшись взглядом на круглое лицо ханского советника.

Пробуравив меня своими узкими глазками и не тратя времени на приветствия, тот бросает мне прямо в лицо.

— Госпожа Боракчин-хатун желает видеть тебя сегодня вечером!

Не дожидаясь ответа, он проследовал за своей госпожой, а я, покачав головой: «Ну что за люди? Где ваши манеры?» — уже встречаю подошедших немцев.

Ответный поклон в сторону ганзейцев, дружеское объятие на приветствие Рудегера и Гнездовича. Прохор тут же подхватывает немцев, дабы проводить их к отведенным им покоям. Ефима берет под опеку Калида, а Рудигеру я предлагаю проследовать за мной.

— Ну, давай, адмирал, рассказывай, как ты тут справляешься? — Начинаю я, едва сделав первый шаг.

Карл, не тушуясь, сходу начинает хвастать, смешно коверкая русские слова.

— Ты же видел, консул, три моих красафца на рейд? Три пушка на флагманском «Любимце фетров», по одна на «Решительном» и на «Грозном». Так что ты только покажи враг, порвем лю-бо-го!

Да, я видел корабли на рейде, издали и еще обязательно осмотрю их со всей тщательностью. Ведь их строили по моему рисунку мастера-корабелы из Любека и Ростока. Я привез их из Западного похода и отправил на верфь Оля' в дельте Волги.

Сделать настоящий чертеж того, что я хочу, со всеми шпангоутами, обшивкой и прочим, мне было не под силу. Ну, не умею я чертить и в строительстве судов не шибко разбираюсь. Так, имею общее представление и все! Я ж таки историк, а не корабел.

Впрочем, от чертежа проку все равно было бы немного, ибо немцы понятия о таком не имели. Они все строили на глаз, без всяких бумаг, имея в голове только заказанные размеры. Я же кроме этого дал им еще и рисунок, набросав на нем нечто похожее на бриг девятнадцатого века.

То, что получилось, я видел сегодня издали. Вроде неплохо! Опять же адмирал хвалит, значит, вышло получше тех коггов, на которых он бороздил Балтику.

Продолжаю слушать ломаную речь бывшего ганзейского командора и по ходу перевожу его на другую тему.

— Как у тебя с экипажем, с провизией? Больные есть?

Рудегер тут же перестраивается.

— Больной нет! Экипажь сыт и до-во-лен! — Тут окончательно обессилев и утерев пот, он переходит на немецкий. — Все как ты сказывал, консул! В море, кроме солонины и сухарей, завсегда к столу парням дают компот из сухофруктов. Лимоны опять же, настой это ваш, как его…

Он почесал затылок и, вспомнив, обрадовался.

— Сбитень! Завсегда у нас, ежели есть, где воду вскипятить, конечно!

Одобрительно киваю, но дальше уже не слушаю. Все это, несомненно, важно, но подождет! Сейчас я слишком озабочен предстоящим разговором с Боракчин-хатун и не могу сосредоточиться ни на чем другом.

На улице жара за тридцать, а в комнате даже прохладно. Толстенные стены дома и крохотные стрельчатые окна не пускают нагретый за день воздух вовнутрь. Пол большой комнаты застлан дорогим иранским ковром, в дальних углах на специальных крючках висят две спиртовые лампы, компенсируя нехватку света из окон. В торце комнаты на разбросанных подушках расположилась Боракчин, справа от нее новоявленный советник, а слева, скрестив по-монгольски ноги, сидит Тугай.

Перед ними вытянутый достархан на низеньких гнутых ножках. На нем блюдо с дымящимся пловом, куски нарезанной баранины и засахаренные фрукты. Все это предлагается запивать кумысом, что наводит меня на мысль о неизбежном расстройстве желудка

Я сижу напротив Боракчин с другой стороны стола и непроизвольно отмечаю, что лампы и расписной, покрытый лаком столик — нашего тверского производства. Еще, несмотря на каменное выражение лица Тугая, вижу, что его совсем не радует благосклонность госпожи к какому-то чужаку.

«Еще бы, — иронично хмыкаю про себя, — пока он там кровь проливал, к его госпоже присосался какой-то книжный червь из Бухары!»

Я уже навел справки у Ефима Гнездовича. Этот Эсрем-ходжа мусульманин и мутный тип! Появился в Сарай-Мунке этой весной. Пришел вместе с большим караваном из Бухары. Сходу объявил себя большим знатоком ислама и просил у Боракчин разрешение и денег на строительство новой мечети в столице. Разрешение ему дали, денег, наверняка, нет, но в юрте регентши он стал частым гостем. Пошли даже слухи, что Туда-Мунке скоро примет мусульманство.

Я знаю, что такое возможно. В той истории, что мне известна, это обращение в ислам произойдет гораздо позже — лишь лет через двадцать. С учетом нынешних изменений все может произойти гораздо быстрее, ведь и ханом он стал на двадцать лет раньше.

Еще я постоянно держу в уме, что согласно классической истории Туда-Мунке власть не удержал, и его таки сверг сынок недавно побитого нами Менгу-Тимура. Как сказали бы врачи, у моего ставленника врожденная предрасположенность к дурной болезни!

Пока я мысленно упражнялся в иронии, Боракчин взяла щепотку риса и жеманно отправила ее себе в рот. Это послужило сигналом, и Тугай с Эсрем-ходжой тоже принялись за еду. Я беру лишь засахаренные орехи и отказываюсь от плова и кумыса. На мой взгляд, отравить орехи сложнее всего, а то, что отравить тут могут запросто, я не забываю никогда. Склад ума Боракчин-хатун довольно оригинальный, и что ей может прийти в голову не знает никто.

Медленно пережевывая рис, Боракчин пригубила пиалу с кумысом и подняла на меня взгляд.

— Я приехала сюда, дабы самой убедиться в состоянии дел и обсудить нашу дальнейшую политику в отношении ильхана Абага.

По нашим предварительным договоренностям с Боракчин, в случае утверждения ее сына на престоле, тот должен уступить ильхану спорные территории Азербайджана. Те, за которые еще недавно шли яростные сражения и которые без боя достались Абага-хану, когда Берке неожиданно развернул свое войско на север.

Теперь, как я вижу, она решила отыграть назад. А что⁈ Менгу-Тимур разбит, Ногай признал власть Туда-Мунке, есть от чего разыграться аппетиту. Наверняка, еще и советники руку приложили!

Такой поворот я ожидал, но сейчас своим ответом изображаю полное неведение.

— А что не так! Я полагал, что мы уже все обсудили⁈

Вместо ответа Боракчин-хатун повела глазами в сторону Эсрем-ходжи, и тот сразу же отреагировал.

— Видишь ли, консул, — начал он, вытирая с пальцев капающий жир, — ты, наверное, не знаешь, но здесь всем известно, что Великий Чингисхан приписал Ширван к улусу Джучи. То есть, ильхан Абага завладел тем, что ему не принадлежит, и если сейчас мудрейшая Боракчин-хатун уступит, то многие посчитают это слабостью.

Он сделал паузу и театрально поднял указательный палец.

— А со слабыми никто не считается! Мубарек-хан уже забрал Хорезм, Ширван отдадим Абага-хану! Что дальше⁈ Пустим врагов в свои дом, позволим хозяйничать во всей Дешт-и-Кыпчак⁈

Выдохнув, бухарец закончил свою речь, и регентша перевела взгляд на Тугая, мол, что ты скажешь⁈ Тугай, настоящий монгол по духу, и отдавать что-либо претит ему вообще!

Заговорив, он нахмурил свои редкие брови.

— Сейчас у нас достаточно сил, чтобы выкинуть Хулагуидов из Ширвана. Если консул Твери нас поддержит, то Абага-хан сбежит из Баку также, как и Менгу-Тимур сбежал из Дербента.

«Ну вот, хоть кто-то спустился с небес на землю! — Это я о словах монгола про мою поддержку. — Без меня вам не то, что Баку, вам и Дербент не удержать!»

Тугай не мастер слова, и речь его коротка. Едва он замолк, как взгляд Боракчин уставился на меня. В нем я читаю немой укор: «Ты слышал, что говорят мои советники; в отличие от тебя, они не советуют уступать ильхану».

— Твой советники абсолютно правы! — Начинаю несколько неожиданно для Боракчин и ловлю в ее глазах искру вспыхнувшего удивления. Она никак не ожидала так быстро добиться от меня согласия.

Удивление ее длится недолго, потому что я тут же разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов.

— Вот только выводы они делают не совсем правильные! Со слабыми не считаются — это верно, но какое решение сделает Туда-Мунке слабым⁈ Вот где ошибаются твои советники, о многомудрая Боракчин-хатун! Не уступка Ширвана Абага-хану, а война за него, вот что приведет твоего сына к гибели! Подумай, мудрейшая Боракчин-хатун! Ведь Менгу-Тимур жив и где-то зализывает раны. Может быть, он уже на пути в Хорезм, и Мубарек-хан обещал ему помощь, а может Ногай даст ему своих воинов! Не важно, кто ему поможет, но нет сомнений, как только мы увязнем в войне на Кавказе, он ударит нам в спину!

Смотрю прямо в глаза Боракчин и вижу, что именно этого она и боится.

«Значит, чтобы не говорили ее советники, — уверенно констатирую про себя, — она будет делать то, что я скажу!»

Подумав так, вбиваю последний гвоздь в сомнения регентши.

— Пока твои воины, о мудрейшая Боракчин-хатун, будут сражаться за далекий Ширван, твой главный враг ударит в самое сердце! Он поведет свое войско прямо на столицу, стремясь захватить и убить твоего сына!

Этот удар достигает своей цели, и Боракчин нервно закусывает нижнюю губу. Я вижу, что безопасность сына ей куда дороже и Ширвана, и Хорезма вместе взятых! Это значит, что она согласится на предложенный мною размен. Она признает уже занятый войсками Абаги Ширван частью его владений, а он в ответ признает ханом улуса Джучи ее сына и подпишет с ним мирный договор.

Зачем мне все это надо⁈ Зачем я заставляю ее отдать этот чертов Ширван и заключить мир? Да пусть бы резали друг друга, чем меньше их останется, тем лучше! Это, конечно, так! Да только как бы они не резались, воинов в Великой степи хватит еще на несколько веков, а результат мне нужен уже сейчас!

В первую очередь, я вижу его в установлении твердого и безопасного торгового пути из Балтийского моря в Иран, а для этого мне необходим мир с Абага-ханом. В обмен на Ширван я хочу получить с него свой бакшиш! Мне нужен доступ к его иранским портам на Каспии, и не просто, а желательно беспошлинный, с правом постройки своих дворов и дальнейшего транзита через подвластные ему земли. Глядишь, так еще при моей жизни до Индии доберемся!