Тверской баскак. Том Шестой

Часть 1 Глава 2

Начало мая 1263 года

Войдя в горницу, кивком головы приветствую всех сидящих за столом. Братья Нездиничи, гремя стульями, вскакивают со своих мест и кланяются мне в пояс. Проходя, делаю знак рукой, мол, не стоит — тут мы одна семья и чиниться не будем. Тут же дарю улыбку жене, ободряюще подмигиваю старшей дочери и сыновьям. Одному семь, другому только четыре, но он, хоть и с нянькой, но тоже здесь за общим столом. Пусть привыкает!

То, что женщины и дети сидят за одним столом с мужчинами — это мое новшество, и новгородские бояре этого не одобряют. Впрочем, как и тверские. В этом времени такое не принято. Ныне, в любой семье от боярского терема до крестьянской избы женщина прислуживает за столом мужчине-кормильцу, а сама ест после и на женской половине. Не то чтобы я такой радетель женского равноправия, просто я к такому не привык. Ну, не нравится мне унижать близкого мне человека, что поделать⁈ В другом времени я вырос и воспитывался матерью, которую очень любил и уважал. За годы, проведенные здесь, мое мнение не изменилось. Пока я ходил в холостяках, так и проблемы не было, а как женился, так сразу пришлось столкнуться. Воспитанная в благонравной новгородской семье, Евпраксия попыталась было внести эти правила и в наш дом, но я пресек ее привычки на корню. Со словами «есть кому подать в этом доме» усадил ее рядом с собой, и вот с тех пор и жена, и с рождением дочь всегда сидят с мужчинами за одним столом.

Это, как и бритьё бороды, как и новая одежда, — те порядки, которые постепенно входят в оборот. Примера с царя Петра я не беру, общество об колено не ломаю и самолично бороды боярам не режу. У меня другой подход. В основном, те люди что сейчас занимают важные посты в построенном мною государстве и армии — это люди, прошедшие через школу военного училища. Их заставлять брить подбородок не надо. Такое они еще там усвоили. Опять же, их с детства учили ровняться на меня, я для них и царь, и бог, и высший авторитет, и пример для подражания. Для них все просто, ежели консул одевает короткий камзол и штаны, вместо длинной подпоясанной рубахи, то значит и им так надо. Ежели у консула за столом жена и дочь сидят, то, стало быть, и у них так должно быть.

С остальным народом, конечно, посложнее, особенно с родовитым боярством. Там любое новшество в штыки, мол, отцы и деды наши так делали, и мы будем. Как отцы и деды носили, так и мы станем носить. Бороду брить грех, порты басурманские православному одевать негоже, и тому подобное… Но тут главное в том, что мне все равно! Не хотите, не надо! Прошло то время, когда я в поддержке боярской нуждался. Ныне не я нуждаюсь в боярах и прочих людях родовитых, а они во мне. Вот такой вот курьез. Ну, не нужны мне бояре! И в этом весь фокус! Бояре и прочие именитые люди, как руководители подвластных земель, полководцы и главы приказов, мне не требуются. У меня есть кадры для этого. Причем так получилось, что я не оттирал знать от власти, руководства государством и командованием армии, я просто создал новое государство, другую армию и другие институты управления. Армия теперь, хоть и небольшая, но постоянная. Мне боярское ополчение давно уже не требуется. Городовой полк или поместную конницу уж не помню, когда и собирали, а в новой армии, уж извиняйте, я свои порядки держу. Там для офицерского звания школу да училище нужно закончить, за старину рода и заслуги дедов там чины не даются.

В гражданской жизни я тоже бояр не трогаю. В думе по старшинству заседают, как и прежде. В шубах и шапках, все по старине, только вот реальным делом занимаются нововведенные мною приказы, в которые я людей назначаю. Главами приказов в первую очередь становятся либо верные мне люди из старого боярства, такие как Острата, либо окончившие училище и уже показавшие себя в деле капитаны.

Из этих людей я черпаю тех, кто двигает мои замыслы в жизнь, но и высокородной аристократии я не отказываю. Только уж коли ты ко мне пришел, то будь добр следуй моим правилам, а со своим уставом не лезь. Это мой метод воспитания — «мягкая сила», можно сказать. Хочешь быть ближе к консулу, принимай новизну. Хочешь руководить государством, командовать полками — будь добр принять, а нет, так скатертью дорога, можешь как сыч сидеть в своем поместье, никто тебя не тронет.

Я свои порядки никому не навязываю, но и открытого противостояния не терплю. Те из бояр и князей, что поумней, давно уже правила раскусили и детей своих в училище определили. Вон наследник Старицкого князя, у меня до командира роты дослужился, а как отец его умер, так я его на родительский стол отпустил. Княжит ныне, а вот братья его младшие по-прежнему служат, и всем хорошо. Князю, потому что не подсиживают под ним престол, а младшим сыновьям — не надо дармоедами при брате сидеть. Есть где на жизнь им заработать, да славу себе стяжать. Этот пример для многих бояр и сыновей княжеских, коим наследство не светит, — образец и единственно возможный путь, на котором можно и богатство, и титул себе новый добыть. Так что боярство именитое притерлось уже и поняло, во многом, что ныне новые правила на Твери, и коли хочешь от жизни не отстать, то надо принимать их или, на худой конец, примириться и против не выступать.

Очередь из желающих учиться растет. В Заволжском военном училище в этом году уже восьмой выпуск будет, и, в общем-то, мне грамотных и верных людей хватает. Все-таки государство пока у меня невелико и армия небольшая, но я смотрю наперед. Потому после западного похода я открыл еще одно военное училище уже в Твери и начал набор еще трех пехотных и двух кавалерийских полков.

Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока я садился за стол. Усевшись, поднимаю взгляд и показываю стольнику, можно начинать. Тот степенно кивнул слугам — давайте мол. Тут же на столе появилась супница, и слуга начал разливать щи по тарелкам.

Первое ели молча, и лишь когда подали жаркое, я решил, что можно начать разговор. Взяв в левую руку вилку, а в правую нож, глянул на свою новгородскую родню.

— Ну, как обстоят дела в Новгороде? Со всем ли справляетесь?

Вижу, как Горята бросил взгляд на старшего, а тот, утерев рушником усы и бороду, зыркнул в мою сторону.

— Да, что у нас за дела то, мелочь всякая. — Он глубокомысленно вздохнул. — Так, суета-сует!

Не меняясь в лице, мысленно усмехаюсь.

«Видать, приперли мелочи-то, коли посадник новгородский в такую даль поперся самолично».

То, что Богдан не доверил разговор брату, а приехал сам, уже говорит само за себя, что подгорает у них там и подгорает крепко.

Продолжаю молча жевать и наблюдать, как Богдан неловко орудует ножом и вилкой, а тот, оставив, наконец, борьбу со столовыми приборами, решился начать.

— Спасибо тебе, консул, за заботу, за то, что интересуешься делами нашими. В Новагороде мы порядок держим, жаловаться грех, но уж коли ты спросил, то скажу тебе по-родственному. Есть у нас одна заноза! — Он сделал еще одну театральную паузу. — Видишь ли, во прошлом годе появился на Пскове некий датчанин Боггарт Виттольд и начал меха скупать, зерно опять же и прочее. Приподнялся он там, а ныне хочет двор свой на Новгороде поставить.

Поднимаю взгляд в немом вопросе, мол, и в чем проблема-то, не пойму. Горята, не утерпев, опережает брата.

— Дак, этот дан треклятый все торговлю нам портит!

Я демонстративно изображаю удивление, мол, как так, какой-то там дан в Новгороде портит кровь всесильным Нездиничам.

Окинув брата недовольным взглядом, Богдан решил пояснить.

— Мы бы сами укоротили чужака, дак у него грамота твоя, мол он представляет Ост-Индскую компанию и имеет право на торговлю во всех землях Союза городов Русских, а также на землях Великого Новгорода. — Старший Нездинич недобро прищурил глаз. — Так мы с тобой ссориться не хотим, потому и просим нижайше. Укоротил бы ты этого чужеземца.

С удовольствием изображаю недоумение.

— Так в ум не возьму, чем вам этот датчанин не угодил-то?

Богдан недовольно поморщился, но все же сознался.

— Он цену завышает специально, хочет нам убыток учинить, да всю торговлю себе захапать.

«Вот оно как…!» — Иронично хмыкаю про себя.

Я абсолютно точно знаю в чем тут дело, потому как на мою «распрекрасную родню» давно уже потоком идут жалобы. Они всю торговлю в Новгороде под себя подмяли. Что такое опт и в чем его выгода, они еще со времен основания Тверской хлебной компании осознали. Вот и решили, почему бы со всем новгородским товаром так не поступить. Особенно, когда Орден подвинули, а Ревель и Нарва открылись для торговли. Начали они скупать у старателей меха, воск, деготь и прочий товар да возить его в Нарву, и далее в Ревель. Там продавали с выгодой, и все бы ничего, но вскоре им пришла в голову мысль, что коли уж их компания в Новгородской земле главный покупатель, то им и цену назначать. Начали они снижать закупочную цену, а с теми, кто не соглашался и сам начинал возить в Эстляндию или упирался продавать, разбирались жестко. Кого люди боярские просто изобьют, кому руку сломают, а у кого и палаты спалят. Вскоре взвыли от них даже другие боярские дома, но связываться с посадником себе дороже. К тому же все знали, чья они родня, и потому даже жаловаться остерегались. Мне же ссориться с родственниками и лезть в Новгородские дрязги тоже было не с руки. Был бы Новгород в Союзе городов, тогда да, а так они народ вольный, сами себе судьи. Я мог бы даже позлорадствовать немного, мол чего вы мне жалуетесь, ежели вы сами от моей защиты отказались, когда вступать в Союз не пожелали.

Расценив мою молчаливую задумчивость по-своему, Богдан решил поторопить.

— Так что ты скажешь-то а…? Ежели ты с этим даном порешаешь, то мы в долгу не останемся. А не хочешь сам, то нам дозволь. Нам ведь тока слово твое и надобно.

Это уже чересчур. Они хоть и родня, но вот так в открытую покупать меня — это уже наглость. Я пока вида не показываю, но уже разозлился. Ведь в чем проблема с этим датчанином, я тоже прекрасно понимаю. Будь это какой простой купец, забравшийся в чужой огород, то он бы уже кровушкой умылся и плевать Нездиничам на все мои грамоты. Они уверены, что сестра за них заступится или попросту отбрехаются. Мол, мы знать ничего не знаем, сам датчанин под лед провалился или в доме сгорел по пьяни. Не стану же я с родней ссориться из-за какого-то там инородца.

Но тут вышла закавыка. Этот Боггарт — муж сестры Эрика Хансена, того самого, что еще недавно был полковником, а ныне за особые заслуги произведен в командоры. Нездиничи про то знают и связываться с Эриком опасаются, он парень горячий и в судебных тонкостях разбираться не станет. Если узнает, что его родню обидели или того хуже, то нипочем не спустит. А ныне все знают, что Хансен у меня в большой милости. Он мне сильно помог урегулировать вопрос с завоеванной Эстляндией.

Как известно, войну начать дело нехитрое, куда труднее войну закончить. Этот вопрос и встал у меня наиглавнейшим после окончания Западного похода. Как заключить мир с датчанами и с Орденом, когда я у них столько земли и городов оттяпал? С Орденом договориться было проще, они считали, что за моей спиной стоят монгольские тумены Бурундая, а с монголами им ссориться, ну совсем, не хотелось. Зато вот с датской короной случилась закавыка. На мирные переговоры они идти отказались и пригрозили всю мою балтийскую торговлю похерить, ежели Ревель им не верну. И ведь смогли бы. Дания была и есть первая морская держава на Балтике.

В общем, дела совсем было зашли в тупик, но тут выяснилось, что у моего полковника Хансена есть сестра, и она замужем за графом Боггартом, который довольно близок к окружению малолетнего короля Эрика V, что только-только взошел на престол. Узнав об этом, я тут же назначил Хансена главой отъезжающего в Копенгаген посольства и уполномочил его обещать все, что угодно, но мир мне привезти. Через полгода он вернулся с ответным посольством короля Дании, во главе которого стоял его зять, этот самый Виттольд Боггарт. Мир в итоге мы заключили, хоть и пришлось раскошелиться, будто это не я, а датчане войну выиграли. Отписал я датскому королю за город Ревель двенадцать тысяч золотых флоринов и пообещал отдавать пятую часть с ежегодного дохода от этого города, а также поклялся с купцов датских в порту Ревеля пошлин не брать. Условия для проигравших просто сказочные, а для десятилетнего короля, вокруг которого слишком много голодных ртов, и подавно. Мирный договор подписали, а Боггарт еще в довесок получил разрешение на торговлю в городах Союза и по всей земле Новгородской.

Датчанин этот оказался человеком предприимчивым и за год развернулся широко. Открыл свои фактории в Изборске, Копорье и даже до Пскова дотянулся. Товар он скупал тот же, что и Нездиничи, но те к тому времени уже совсем обнаглели и платили сущие копейки. Боггарту и набросить-то пришлось совсем чуть-чуть, чтобы весь товар к нему поплыл.

Такая наглость, естественно, возмутила братьев новгородских, и они сурово наехали на супостата. Тот однако ничуть не испугался, а показал им, что «крыша» у него такая, что с ним лучше договариваться, чем с угрозами лезть. Братья отступили и задумались. Раз конкурента физически не устранить, то выходов оставалось немного, либо в ответ цены повышать, либо попытаться убрать датчанина чужими руками. То бишь моими!

Комбинация нехитрая и читается на раз. Вписываться за свою зарвавшуюся родню мне никакого резона нет. Пусть торгуют честно, хорошая конкуренция делу только на пользу.

Решив заканчивать этот разговор, прерываю затянувшееся молчание.

— Вот ты мне скажи, Богдан! Может этот датчанин закон какой нарушил, может налогов в казну не платит?

Уже почувствовав недоброе, старший Нездинич все-таки мотнул головой.

— Да вроде нет. Тока я…

Обрываю его на полуслове и отвечаю предельно жестко.

— А коли нет, так чего же вы ко мне пришли⁈ Мы с вами ведь не тати ночные, не разбойники! Мы люди государственные, народом поставленные законы блюсти, а вы меня на что толкаете⁈ Ведь что ж получается-то⁈ Новгород на землях Союза торгует? Торгует! Союз, по нашему с вами уложению, может любому купцу даровать право торговли на вашей земле? Может! Стало быть, граф Боггарт законное разрешение от меня получил и торгует в Новгородских пределах по всем правилам! Так чего же вы беситесь⁈ Может, власть вам разум помутила, и вы совсем делиться разучились⁈

Мой тон хлещет новгородских гостей не хуже слов, и лицо Богдана наливается в ответ багровыми красками гнева. Он понимает, что отвечать мне не стоит, но крутой новгородский нрав поджигает ему кровь.

Видя, что разговор сворачивает на опасную тропу, Горята попытался сгладить эффект от моих слов.

— По закону, так оно понятно, но мы ж хотели по-семейному дело решить. — Начал он. — Чай не чужие…

Не даю ему закончить.

— Ежели обсудить какой подарок вашей сестре подарить на именины, то да, в этом случае не чужие, а по всем другим вопросам я для вас, как и для всех, консул Союза городов Русских. Это вам надо навсегда запомнить, консул поступает только по закону и вам того же советует! Так что будем считать, что я слов ваших сегодня не слышал. — Тут я впиваюсь взглядом в лицо старшего Нездинича. — Надеюсь, мы поняли друг друга и с купцом датским никаких случайностей не произойдет⁈

Набычившись, тот потянул пару секунд, но все же кивнул.

— Поняли, отчего ж не понять!

От вида новгородца и этих слов повеяло угрозой, и над столом повисла тяжелая тишина. Я вижу, как побледнела моя жена. Она понимает, что ее старший брат сейчас может сорваться, ведь только что его — посадника Новгородского — отчитали как мальчишку. Еще она понимает, что ежели ее брат сейчас взбрыкнет и наговорит лишнего, то это может привести к разрыву, а без моей поддержки Богдану в кресле посадника и месяца не усидеть. В Новгороде у Нездиничей врагов, что блох на собаке.

Разрывая напряжение, Евпраксия вдруг поднялась и, улыбнувшись во всю ширь своего лица, обратилась к детям.

— Так, милые, не будем слушать скучные разговоры взрослых! Пойдемте со мной, я прикажу подать десерт в детскую. Заскучавшие сыновья тут же выскочили из-за стола, а Катерина хоть и наградила мать вызывающим взглядом, но перечить тоже не стала.

Едва дети направились к двери, Евпраксия положила ладонь на плечо брата, одновременно одарив меня мягкой улыбкой.

— Надеюсь, вы не будете слишком шуметь… — Она многозначительно посмотрела на нас обоих.

Успев подумать, что жена у меня умеет быть по-настоящему бесподобной и вести себя так, словно закончила высшую дипломатическую школу, возвращаю ей успокаивающую улыбку.

— Ну что ты, не волнуйся! Мы посидим тут по-семейному. Выпьем тихонечко настоечки, да поболтаем о делах наших бренных.

Мягкое давление сестры возымело действие и на Богдана, тот сумел взять себя в руки и молча пожал лежащую у него на плече женскую ладонь, мол, не волнуйся, я тебя понял. Этот жест Богдана вызвал вздох облегчения не только у сестры, но и у младшего брата. Зная бешеный нрав старшего, Горята уже начал готовиться к худшему.

Шелестя подолом платья по полу, Евпраксия вышла из столовой, а Богдан поднял на меня тяжелый взгляд.

— Вот ты говоришь по закону…? — Он уже успокоился, но не ответить мне совсем для него было невыносимо. — Мол, мы у себя в Новгородчине живем неправедно! А у тебя что?!. Ты сам-то знаешь, что у тебя самого под носом твориться⁈ Какой у тебя на Союзной земле закон, и есть ли он вообще⁈

Он криво усмехнулся и бросил взгляд на брата. Найдя на лице того подтверждение своим словам, он также резко продолжил.

— Мы пока что ничего такого не видели! На земле Низовской не первый год торгуем и уж знаем, что да как! В твоих городах закон, что дышло, у кого сила тому и вышло! Ежели князь в городе власть прибрал, то он вертит как хочет, ежели городская дума одолела, то знать бояре чинят, что в голову взбредет, а на Волге… Так там твоя компания, эта Ос-индуская беспредельничает. Денег у них не перечесть, вот и покупают всех: и князей, и бояр, и закон!

Богдан замолчал, ожидая от меня гневной реакции, но ее не последовало. Я все это знаю, и тут старший Нездинич прав. Нет у городов Союза одного закона и общего контроля его соблюдения, оттого и бардак такой творится. Нужен единый для всех городов Союза закон, как бы сказали в будущем, уголовный и гражданско-административный кодексы.

Еще до начала Западного похода я было взялся за это, но, реально оценив, сколько там работы, сдался, едва начав. Чтобы одолеть такое дело, нужно день и ночь заниматься только созданием этих кодексов, а у меня времени на это как не было, так и нет. Оставив это дело, я не выбросил его из головы. Воюя в Европе и собирая там нужных для Руси людей, я нашел и для этого дела спецов. В столице Богемии мои бойцы как-то отбили у ордынцев одного богослова, знатока законов Юстиниана, а еще через год Куранбаса выкупил у возвращающихся из Италии воинов Бурундая аж профессора университета Болоньи. Ныне эти два ученых мужа, не поднимая головы, работают над первым Общесоюзным судебником, и я очень надеюсь, что успею его отредактировать и провести через Палату князей и Земский собор уже этой зимой.

Вспомнив все это, я спокойно дождался окончания обличительной речи, а затем иронично улыбнулся.

— Ты прав, Богдан Нездинич, нет порядка на земле Русской, но это не значит, что и нам с тобой можно его нарушать. Мы, власть предержащие, должны быть столпами правопорядка, а не его нарушителями. Ныне я уже работаю над созданием единых законов для всего Союза городов Русских, так что повремени малость, и сам вскоре увидишь, как все поменяется.

То, что я смягчился и не отреагировал на резкий тон Богдана, обрадовало его брата, и тот тоже растянул рот в улыбке.

— Ты, Фрязин, мастак всякие новомодные штуки придумывать. — Горята решил подсластить ситуацию панибратской лестью. — У тебя может и выйдет!

Его старший брат отнесся к моим словам более серьезно, хоть и покачал головой.

— Законы придумать можно, тока где взять силу, чтобы всех людей их выполнять заставить.