Тверской баскак. Том Шестой

Часть 1 Глава 13

Конец августа 1263 года

Два десятка убогих полуразвалившихся землянок и заросшая травой нетронутая целина вокруг. Я смотрю на то место, где меня должна была встретить новая деревня с сытыми жизнерадостными жителями, и еле справляюсь с душащим меня гневом.

«Что же это такое⁈ — Мой взгляд еще раз проходится по развалинам и упирается в изможденного старика, сидящего прямо на земле. Направляю кобылу в его сторону, а в голове непрерывно идет анализ царящего вокруг запустения. — На разбойный набег непохоже. Крепость цела, значит, большинство должно было спастись. Что же тогда⁈ Болезнь, мор? Тоже не то! Нет ни кладбища, ни могил. Да и вообще, похоже здесь давно уже никто не живет! Почему⁈ Почему я ничего об этом не знаю⁈»

Успехи последних лет приучили меня к победам, и вот так вот в одночасье столкнуться с провалом? Это обескураживающе! И ведь пока непонятно, это только одно поселение в таком состоянии или в реальности все деревни здесь, на юге, выглядят также, как эта. На бумаге и в отчетах результат был совсем иной.

Кроме злости и бешенства, в глубине души меня грызет стыд. Лесть, слава и собственная гордыня заставили поверить в то, что я выше обстоятельств, и любое дело мне по плечу. И вот! Я смотрю на результат трехлетних усилий и не могу поверить в увиденное.

Мой взгляд яростно хлестнул по лицу Куранбасы. Он — главное ответственное лицо за скупку полона и его перемещение на пустующие земли, но я не спешу разбрасываться обвинениями. Пусть я облажался, пусть «медные трубы» вскружили мне голову, но опыт никуда не делся, и он говорит мне, что торопиться с «казнью» не следует.

"Тем более, что с милостью я, кажется, уже поспешил!' — Мысленно издеваясь над самим собой, спрыгиваю с лошади и подхожу к старику.

Вслед за мной спешивается Калида, охрана и все, кто успел подъехать. Плотной толпой мы обступаем старца, но тот, словно не замечая появившихся чужаков, выглядит совершенно безучастным. Его отсутствующий взгляд на изможденным до крайности лице не смотрит ни на меня, ни на стоящих вокруг людей.

Осторожно трогаю его за плечо.

— Эй, старый! Что-то твоих односельчан не видно! Где они⁈

— А⁈ Чаво⁈ — Приложив ладонь к уху, тот хрипит мне в ответ, и я склоняюсь к его лицу.

— Где все⁈ — Обвожу рукой пустующие землянки.

Старик на миг возвращается в реальность и, проведя взглядом вслед за моей рукой, разом выдыхает.

— Так нету никого!

Я жду продолжения, и он таки добавляет:

— Забрали всех!

— Кто⁈ — Зло вскрикиваю от нетерпения, потому как сейчас не в том состоянии, чтобы вести разговор в таком замедленном темпе.

Ответ приходит вновь с изнуряющей задержкой.

— Дык, откуда ж мне знать!

То ли старик совсем выжил из ума от голода и горя, то ли еще чего, но мне уже понятно — ясности от него не добиться. В голове вновь зароились самые разнообразные объяснения, от набега ордынцев до чумы или какой другой болезни.

Оставляю старика в покое и поднимаю взгляд на Куранбасу. Тот демонстративно-растерянно разводит руками, мол, я ни сном ни духом!

Наступившую грозовую тишину неожиданно нарушает голос проводника Тимохи.

Сдвинув шапку на затылок и настороженно покосившись на Куранбасу, он ошарашивает меня новостью.

— Так это, продали же всех!

— Кто⁈ Кому⁈ — Чувствую, как закипающая внутри ярость рвется наружу, и, еле сдержавшись, повторяю вопрос. — Кто продал?

Почувствовав мою плохо скрываемую злость, Тимоха уже не рад, что встрял, и невольно пятится от меня.

— Дак я что⁈ Я ничего! Кто тут чего мутит, не знаю!

— Ты чего несешь⁈ — Тут же насел на Тимоху Куранбаса. — За языком-то следи!

Обрезаю взглядом возмущение половца и подбадриваю проводника.

— Ты не тушуйся, Тимоха! Давай-ка поподробней и никого не бойся!

Получив поддержку, проводник воспрял духом.

— Я сюда караваны с невольниками вожу. Там завсегда старшим татарин Бейдар. В прошлом годе в эту деревню раза четыре заходили, а по зиме, когда в последний раз сюды полон привели, тута уже приказные от бояр черниговских ждали. Тоды всех пригодных для работы им и продали, а стариков да хворых здесь бросили. Из них тока вон тот дед и выжил!

Перевожу не сулящий ничего хорошего взгляд на Куранбасу.

— А ты что скажешь, дружок мой разлюбезный⁈ Как такое могло случиться⁈

В моем голосе звучит такая неприкрытая угроза, что вокруг Куранбасы тут же образуется пустота. Все стоящие рядом поспешили от греха подальше отодвинуться от провинившегося.

Выпучив глаза, Куранбаса замямлил оправдания.

— Да я знать не знал! Поверь, господин, ни сном ни духом…!

Не найдя ни грамма сочувствия в моих глазах, он вдруг бухнулся на колени и завопил.

— Прости, господин, оплошность мою! Доверился дурным людям, а те и рады! Обманули меня супостаты. Обвели вокруг пальца!

В том, что Куранбасу можно обвести вокруг пальца, я очень сильно сомневаюсь, особенно по части денег. Что-что, а уж считать монеты он умеет, и три года успешной торговли тому доказательство.

Сейчас мне больше всего хочется врезать моему старому приятелю правой в ухо от всей души. Так, чтобы он рухнул кулем на землю и даже на десятый счет не поднялся. Хочется, но я сдерживаю эмоции. Бить на глазах у всех своего доверенного человека — это умаление мне в первую очередь. Мол, у себя под носом вора не увидел, так что уж про другие дела говорить! К тому же, коли Куранбаса виновен, так его не бить, а вздернуть надо на первом же суку!

Вешать старого приятеля мне все же не хочется, но понимание, что людей уже не вернуть, бесит собственным бессилием.

Как могу, пытаюсь мысленно успокоить разбушевавшиеся нервы.

«Может, в отместку пройтись огнем и мечом по боярским усадьбам! А что это даст⁈ Да, ничего! Только всех на Черниговщине против себя настрою. Они в своем праве были, людишек не крали, не с разбоя брали! Они честно уплатили, и с них спроса нет! Спрашивать надо с того, кто эту схему провернул!»

Поднимаю взгляд на далекие стены острога и осознаю простую истину.

«Без одобрения власти какому-то караванщику Бейдару такое было бы не спроворить! Он весь полон, что привел должен был по описи сдать, а принять его следовало коменданту острога. Ибо власть здесь одна — это мой острог и его комендант, Васька Стрый!»

Напрягаю память, пытаясь выудить оттуда все, что я знаю о нем.

«Он из корпуса Эрика Хансена, и его, как и всех, я лично на этот пост утверждал. — С трудом, но все же припоминаю лицо этого капитана. — Да, точно он! Из тверских мещан, закончил Заволжское училище, воевал храбро, живота не щадил, за то и был награжден капитанским званием».

Когда отправлял сюда комендантом, думалось, кто честно сражался, тот и во всех делах будет честен, а оно вон как вышло.

«Видать, не устоял Стрый против дьявольского блеска золотого тельца! — Стиснув зубы, бросаю взгляд в сторону острога. — Не устоял!»

Куранбаса все еще на коленях и, задрав голову, заискивающе смотрит мне в лицо. Полностью игнорирую его мольбы и киваю на него Калиде.

— Этого под стражу, старика накормить… — Мой зло-прищуренный взгляд застывает на стенах крепости. — А я поеду потолкую кое с кем!

Взлетев в седло, пришпориваю лошадку и с ходу бросаю ее в галоп.

Летит из-под копыт мягкая земля, стелется придорожный ковыль. Привычно пружиня в седле, пролетаю пару верст вдоль реки и, заскочив на крутой берег, осаживаю кобылу у открытых ворот крепости.

Два алебардщика, выставив свое грозное оружие, заступают мне путь.

— Кто таков⁈ Чаго надо⁈ — Орет один, что помладше, а второй уже тянет его за рукав, шипя ему в ухо.

— Сдурел, консула не узнаешь!

Оттянув своего напарника, он вытянулся во фрунт.

— Алебардщик первой роты второго Тверского полка, Ивашка Полоз, — Зычно чеканит он строго по уставу, — приветствует тебя, господин консул!

Позади нарастающе грохочут копыта, и сбоку от меня вдруг взвивается на дыбы жеребец. Плеть Калиды обрушивается на второго бойца, который все еще наставляет на меня алебарду.

— А ну, с дороги! Ты на кого оружье наставил, бестолочь! Запорю…!

Парень ошалело закрывается руками, и, спасая его от плети, я придерживаю разбушевавшегося друга.

— Остынь!

Дорога свободна, а тратить время на разборки я не собираюсь. Вновь пришпориваю кобылу, и та, ошалев от криков и блеска оружия, так рванулась вперед, что я едва удержался в седле.

Пролетев небольшой плац и возмущенно захрапев, она встала у крыльца бревенчатой избы со свежей соломенной крышей. Спрыгиваю с седла и в два прыжка взлетаю на крыльцо. Рванув ручку, врываюсь в сени и в нос сразу же бьет кислый запах браги.

«Все ясно!» — Понимание ситуации лишь добавляет злости, и я ударом ноги распахиваю дверь в горницу.

Маленькое мутное окошко еле-еле освещает дальний угол. Мой взгляд выцепляет сидящего за столом огромного мужика в исподней рубахе. На столешне краюха хлеба, миска с репчатым луком и салом, глиняная кружка. Под столом пузатый бочонок с сивухой.

— Ты кто таков⁈ — Злой пьяно-мутный взгляд уставился на меня. — Как посмел⁈

'Так, оно может и лучше! — Бормочу про себя, понимая, что спьяну и в темноте капитан меня не узнал. — Так-то оно будет правильней!

— Пшел вон, песий сын! — Угрожающе зарычав, Стрый поднялся из-за стола и двинулся в мою сторону. Подпускаю его на дистанцию удара и впечатываю правый хук прямо в квадратный подбородок.

Грузное тело с грохотом валится на пол, а звук ударившегося о доски затылка возвещает о неизбежном сотрясении мозга.

«Это только в том случае, если он их еще не пропил!» — Кривлю рот в саркастической усмешке и подхожу ближе.

К моему злобному удовлетворению капитан очухивается довольно быстро.

Встав на четвереньки и помотав головой словно бык, он бешено захрипел.

— Убьююю!

Не давая подняться, носок моего сапога врезается ему под ребра. Одного удара не хватает, и только со второго туша коменданта вновь валится на пол.

Выдохнув, чувствую за спиной чье-то присутствие. Оборачиваюсь и вижу Калиду с парой стрелков. Все трое застыли в дверях, благоразумно решив не лезть под горячую руку.

«Это разумно!» — Усмехаюсь про себя и подхожу в растянувшемуся на полу коменданту. Жду секунд десять, прежде чем тот снова начинает подниматься. Присев, он вскидывает на меня окровавленное лицо.

— Ты кто⁈ — С трудом произносит он еле шевелящимся языком.

— Не узнаешь⁈ — Еще раз всаживаю свой кулак в его широкую физиономию.

В этот раз получилось не так удачно, и разбитые костяшки отозвались болью. Не обращая внимания, присаживаюсь рядом с лежащим капитаном.

— Это совесть твоя, Стрый, пришла! — Смотрю, как вместе с осмысленностью в глазах коменданта появляется страх.

Он, наконец-то, узнал меня и зашевелил окровавленными губами.

— Господин консул! Капитан первой роты алебардщиков второго Тверского полка приветствует тебя!

С усмешкой поворачиваюсь к Калиде.

— Видал, нашего училища школа! Хошь пьяный, хошь мертвый, а устав у него от зубов отскакивает!

Поднимаясь, киваю бойцам на лежащее тело.

— Приведите его в чувство и ко мне на допрос!

Я сижу за столом. Рядом Калида и ротный писарь с пером и листом бумаги. Напротив в окровавленном нижнем белье стоит бывший комендант крепости — Васька Стрый. Руки у него по-прежнему связаны, хотя с первого взгляда видно, что отрезвление уже наступило, и в его душе не осталось ничего, кроме стыда, раскаяния и чувства вины.

Поднимаю на капитана жесткий взгляд.

— Лучше все сам расскажи! Поблажек не обещаю, но хоть душу облегчишь!

Шмыгнув носом, Васька утер рукавом потек крови.

— Поблажек не ищу! Уж коль сам виноват, сам и отвечу!

Василий начал сбивчивый рассказ, из которого выходило, что примерно два года назад татарин Бейдар пригласил его на праздник по случаю благополучного завершения очередного перехода. Там он попечалился о нищенском положении сотника и сказал, что может помочь это исправить.

Стрый поинтересовался как, и Бейдар живо обрисовал ему картину. Мол, пару семей из полона продаем, а в бумагу пишем, что умерли от болезни! У ушлого татарина и покупатели тут же нашлись, и вообще все было на мази. Главный аргумент у него был такой — да кто этих людишек считает⁈ Десятком больше, десятком меньше, тверские богатеи не обеднеют, да и разбираться не будут!

Сначала продали пару семей, потом еще пяток. Поначалу татарин даже обещал возместить недостачу следующей ходкой, мол, на разницу в цене прикупит еще рабов, но вместо этого в следующий раз продали уже человек тридцать. Денег у Васьки стало много, но куда их тут тратить⁈ Кроме вина и браги не на что! Да и покоя на душе у коменданта больше не было. В общем запил Васька крепко, чем не преминул воспользоваться хитрый татарин. Капитан подписывал бумаги, не глядя, а вот жителей в деревне больше не становилось. Жадность довела Бейдара до того, что он продал всех, кто был в поселении, и последующий караван тоже продал целиком.

«А чего ж мелочиться, коли есть такой дурень, — меряю бывшего капитана злым взглядом, — который все подписывает и всю вину на себя берет!»

Теперь мне все ясно! Людей, конечно, жаль, их уже не вернуть, и тут ничего не поделаешь, времена ныне страшные, жизнь человеческая гроша ломаного не стоит. Потеря денег тоже не сильно волнует. Деньги дело наживное, и если повезет, то все, что украдено, вытрясем из татарина, когда поймаем, а вот время…! Жизнь коротка и хотелось бы увидеть результат своих замыслов воочию.

Отбросив эмоции, пытаюсь отнестись к потерям философски.

«Того времени, что мне отпущено, все равно не хватит, чтобы увидеть конечный результат, а у истории свой временной отсчет. Для истории главное процесс! Чтобы он шел в правильном направлении и не сворачивал с выбранного курса!».

Я уже почти совсем успокоился, и единственный вопрос, который до сих пор меня беспокоит, это участвовал ли кто-нибудь еще кроме Стрыя в махинациях Бейдара. Другими словами, получал ли Куранбаса или кто из командования корпусом свою долю за прикрытие.

Поэтому, едва Васька закончил свою исповедь, спрашиваю его напрямую.

— Получал ли еще кто-нибудь деньги от татарина, кроме тебя, или может ты сам делился с полковником или командором?

— Неее! — Испуганно тянет Стрый. — Да коли бы датчанин узнал, так он бы меня собственными руками забил бы насмерть. Он же бешеный черт, да и полковник наш Фрол Давыдыч такой же!

«Ладно! — Облегченно выдыхаю. — Одной бедой меньше!»

Был ли в доле Куранбаса, комендант вряд ли мог знать, но я все же спрашиваю.

— А Куранбаса?!. Татарин часом не обмолвился, что тот тоже в доле⁈

Стрый лишь пожал плечами.

— Да вроде нет! Не помню! Я ж завсегда пьяный был!

«Понятно!» — Бормочу про себя, хотя все наоборот. В отношении Куранбасы никакой ясности как раз нет.

Даю знак страже вывести задержанного и, как только за ними закрывается дверь, поворачиваюсь к Калиде.

— Что скажешь?

Тот не задумывается ни на секунду.

— Повесить сукиного сына прямо на плацу! Чтобы каждый боец видел, чем воровство и пьянство заканчивается!

Не отвечаю ему сразу. Человек из другого более гуманного века все еще живет во мне, и он пытается найти оправдательные мотивы.

«Васька Стрый герой, живота своего не щадивший за дело твое! Он достоин снисхождения!»

Я сегодняшний, загрубевший душой и телом, смотрю на все сквозь призму рациональности и суровой действительности. Доводы мои просты, но неопровержимы.

«Все это в прошлом, а сегодня Васька — алкаш, вор и пропойца! Прощать его нельзя, люди не поймут, а наказать помягче… Как⁈ Каторги тут нет, исправительных лагерей и подавно…! Заточить в порубе… Так уж лучше казнь, чем в темноте и сырости заживо гнить!»

Подумав, киваю писарю.

— Запиши! За воровство и нерадение службе своей приговариваю Ваську Стрыя к казни перед строем.

Сказав, поднимаю тяжелый взгляд на Калиду.

— Вешать не будем! Чай не пес шелудивый, а капитан, хоть и разжалованный! Заслужил умереть достойно, от железа! Пущай голову ему отрубят, как и положено служилому человеку.

Калида спорить не стал, и я поднялся.

— Ладно, коли с этим закончили, то пойдем-ка посмотрим во что тут рота превратилась при таком командовании!

Выходим на крыльцо, и я смотрю на выстроенную полусотню бойцов. Это утвержденный мною гарнизон малых крепостей на границе степного пояса. Два десятка конных стрелков и смешанный пехотный взвод. Смешанный, потому как в таком взводе либо стрелки довооружались алебардой, либо алебардщики арбалетом или громобоем.

Такая полусотня, засевшая за валами крепости, могла оттянуть на себя до полутысячи идущих в набег степняков. Здесь же, в крепости, по моему замыслу, должны были укрываться и переселенцы в случае налета.

«Кто ж знал, что вместо защиты, они…!» — Мысленно крою в сердцах всех казнокрадов, превращающих самый идеальный план в говно.

Спускаюсь по ступеням крыльца и иду вдоль строя. Настроение у меня хуже нет, и первое впечатление такое же.

«Не бедствуют они тут! — Зло бурчу про себя. — Ряхи сытые, да и животы вон понаели! На казенном харче так не отожраться. Грабят поди соседей!»

Последнее предположение мне не понравилось, но разбираться еще и в этом сейчас нет ни желания, ни времени. Сейчас надо решить, что делать с гарнизоном крепости. Вглядываюсь в лица бойцов и оцениваю амуницию. Арбалеты у многих без должного ухода, одежда не стирана, да и сами бойцы заросшие как бродяги. В общем не гарнизон крепости, а тати ночные.

«Расформировывать надо часть и на перевоспитание отдавать в 'хорошие руки». — Это пока все, что приходит мне в голову, и тут вдруг мой взгляд натыкается на бойца, разительно отличающегося от всех прочих. Тегиляй чистый, исправный и сидит как влитой. Сапоги начищены, подбородок выбрит, волосы подстрижены, и даже шлем сияет на солнце свежей полировкой.

Останавливаюсь перед ним.

— Кто таков⁈ — В моем голосе звучит вся злость и разочарование сегодняшнего дня.

Задрав подбородок, боец рапортует строго по уставу.

— Десятник первой конной сотни Козимовского полка Дорпат Обруч!

Козимовский полк назван так в честь своего первого легендарного командира Козимы Гороха. Сам Козима, к несчастью, помер после возвращения из Западного похода. То ли старые раны доконали, то ли болезнь какая приключилась. В этом времени вообще, люди долго не живут. Мало кто дотягивает до пятидесяти, так что я в свои пятьдесят три уже могу рассчитывать на народное прозвище старый.

Это отступление пронеслось в моей голове, пока я оценивал выправку бойца. Удовлетворенный увиденным, задаю еще один вопрос.

— Откуда будешь? Где учился?

— Нее! — Мотает он головой. — Я грамоте не обучен. Из крестьян я вольных. Мы под острог Калужский пришли с юга. Тамо я в полк и нанялся.

— Как же ты до десятника дослужился, коли неграмотный? — Выражаю недоверчивое удивление, и Дорпат, стесняясь, отвечает.

— Дак, еще полковник Козима присвоил. Сказал не грамотность десятника делает, а усердие в службе!

С улыбкой оборачиваюсь к Калиде.

— Видал⁈ Узнаю Козиму, не больно покойный ученость-то жаловал!

Не отреагировав на мою сентиментальность, Калида бросил хмурый взгляд на бойца.

— Что же ты десятник отряд свой запустил?

— Виноват! — Гаркнув, Дорпат вытянулся во фрунт. — Не приложил должного старания!

То, что парень не оправдывается и не ссылается на общий развал и пьянство командира, мне нравится. Значит, привык за себя и дела свои отвечать.

Глянув еще раз ему в глаза, неожиданно принимаю решение.

— С сего дня ты командир гарнизона! Через месяц приеду проверю! Справишься, будешь капитаном, а нет, так вслед за Васькой башку свою на плаху положишь!

Вспыхнувшие глаза парня говорят мне, что он справится, и рубить еще одну голову не придется.

На этом разворачиваюсь и иду обратно к командирской избе. На ходу подзываю к себе Калиду.

— Оставь этому Дорпату пару наших бойцов на подмогу, и с ним самим беседу проведи. Накажи строго, пусть не церемонится, и за любое неповиновение карает безжалостно! — Помолчав и вспомнив все сегодняшние события, добавляю: — Вот еще что, Куранбасу выпусти! Дай ему охрану, и пусть он привезет мне этого ушлого татарина Бейдара! Тока живого пусть привезет! У меня к нему пара вопросов будет.