Тверской баскак. Том Шестой

Часть 1 Глава 15

Середина сентября 1263 года

Две сотни арбалетчиков, спрятавшись за сколоченными щитами, выдвинулись на прицельную позицию и не дают защитникам даже носа высунуть из бойниц.

Рядом со мной шестеро стрелков, у каждого из них в руках полуторалитровое ядро для баллист, начиненное порохом. Каждое ядро в сетке с крюком, и, нарисовав на песке ворота, я объясняю парням куда надо вбивать крюки.

— Вот смотрите, — рисую им места, где обычно крепятся петли ворот, — заряды должны быть, как можно ближе к петлям. Уяснили⁈

Получаю утвердительные кивки и дружный ответ:

— Понятно, господин консул!

После этого оцениваю взглядом еще двадцатку бойцов, стоящую рядом с толстым восьмиметровым бревном. Оно обвязано так, чтобы каждый из двадцати штурмовиков мог ухватиться за веревочную петлю и приложить максимум усилий.

Получаю от их десятника рапорт о готовности и даю отмашку.

— Ну, с богом!

По команде арбалетчики перестраиваются в три линии, делая и без того плотный обстрел бойниц практически непрерывным. Такой огонь не дает защитникам кремля ни одного шанса нанести прицельный выстрел, и, пользуясь этим, минеры рванули к воротам.

Смотрю, как они бегут, растянувшись в две линии, не обращая внимания на те редкие стрелы, что все-таки летят в них со стен. Не сдержавшись, морщусь с досады, когда одна из них каким-то немыслимым способом все-таки достигает цели.

Крайний в левой тройке боец вдруг с криком падает на землю, хватаясь за торчащую из ноги стрелу. В полном соответствии с приказом его товарищи продолжили бег к воротам, а за раненым выдвинулась тройка подготовленных для этого санитаров. Прикрываясь большими, сколоченными из толстых досок щитами, они добрались до раненого и начали оттаскивать его из зоны поражения. Эта возня с раненым привлекла к себе все внимание стрелков на стенах, позволив остальной пятерке минеров благополучно добраться до ворот.

Приладив свои заряды в районы петель, они подожгли запалы и тут же бросились обратно. Все пятеро были примерно на середине площади, когда прогремел взрыв. Когда-нибудь в будущем взрыв пяти шаров с неочищенным порохом не произведет впечатления, но сегодня это было сродни обрушению неба на землю. Грохнуло так, что земля вздрогнула под ногами, и, кажется, весь город Киев шатнуло из стороны в сторону.

Бойцы вокруг меня хоть и были готовы к взрыву, но все равно аж присели и слегка оглушенные застыли в ступоре. Воротную башню заволокло черным дымом с рыжими языками пламени, а по всей площади растекся серый вонючий туман.

Понять, насколько разрушительным был взрыв еще невозможно, и я жду, пока пороховая дымка рассеется.

Несколько томительных мгновений, и в разрывах серой пелены уже видно, что башня осталась цела. Несколько покосилась, но в целом, выдержала, а вот ворота, как я и ожидал, сорвало-таки с петель. Взрыв вырвал ворота с места, но сцепленные тяжелым запором дубовые створки не рухнули вниз, а расклинились в воротной арке, по-прежнему перекрывая проход.

К такому исходу я тоже подготовился и командую бойцам с тараном:

— Пошли!

Подхватив тяжелое бревно, двадцать стрелков сорвались с места и побежали к воротам. Защитники на стенах все еще ошарашены взрывом, и ни одна стрела не встречает бегущих.

С полного разгона таран врезается в ворота, разваливая их на две части и обрушивая разбитые створки вниз.

Стоящие наготове отряды встречают это успех радостным ревом, и боевой клич Твери гремит над площадью.

— Твееерь! Твееерь! — Надрывая свои луженые глотки, конные сотни срываются с места в галоп и на полном скаку врываются в темное нутро обгоревшей воротной арки.

На мгновение клич стихает, но тут же вспыхивает вновь вместе с лязгом железа, но уже изнутри кремлевской стены.

В приемной горнице княжего терема жарко и душно. Рассевшиеся по лавкам бояре потеют и сопят нервным дыханием. Десятки толстых горящих свечей добавляют еще жару, а маленькие оконца хоть и открыты, но так невелики, что неспособны принести вовнутрь уличную прохладу.

Гремя железом, первыми в палату входят мои телохранители и застывают по бокам распахнутой двери. За ними вхожу я и, не останавливаясь, иду между двух боярских рядов. Охрана не следует за мной, а остается у входа. Это стоило мне серьезного спора с Калидой. Тот категорически настаивал на том, чтобы стража не оставляла меня одного ни на минуту.

— Мы только что взяли штурмом этот город! — Убеждал он меня. — У многих из сидящих в зале от нашего оружия погибли близкие, а может и сыновья. А вдруг кто-то из них не сдержит эмоций и попробует отомстить⁈

Я со всем соглашался и отбивался лишь одним аргументом.

— Ты хочешь, чтобы я пришел на встречу с женщиной окруженный со всех сторон охраной⁈ Чтобы потом все зубоскалили, мол, консул Твери испугался киевской княгини⁈

В конце концов все закончилось, как и всегда, Калида плюнул и сказал: «Поступай как знаешь, но меня потом не вини!» Будто я когда-нибудь его хоть в чем-то винил!

Теперь вот шагаю под прицелом хмурых насупленных взглядов и чувствую, как неприятно заныла зажившая на левом боку рана. Словно бы напоминая: вот к чему приводит твое легкомыслие!

«Пожалуй, Калида был не так уж и неправ! — Постфактум соглашаюсь со своим другом. — Вон тот мордатый вполне мог припрятать ножичек за голенищем!»

Ничего удивительного, ведь еще несколько часов назад на площади кремля шел бой. Короткий, но яростный и злой! Хотя с того момента, как мы ворвались во внутренний двор, сопротивление было обречено.

Защитники сломались окончательно, лишь когда я въехал в кремль и громогласно пообещал всем, кто сложит оружие, сохранить жизнь. Это послужило финальным гонгом, и оставшиеся княжеские дружинники побросали мечи и копья на землю.

Во избежание ненужных эксцессов я приказал запереть всех пленных на конюшне, занять башни и стены, но входить в княжий терем запретил.

«Не стоит излишне злоупотреблять силой и пугать женщин да детей! — Подумал я тогда. — Лучше поговорить в более спокойной обстановке!»

Послав к княгине боярина Яриму Истомича, я настоятельно посоветовал той немедленно собрать именитых людей киевских на заседание думы. Княгиня благоразумно послушалась, и сбор городского совета подействовал успокоительно на всех. На саму Александру Брячиславну, на бояр да и на весь остальной народ киевский. А что!.. Не грабят, не убивают, думу вон собирают, значит, все как обычно, волноваться не о чем!

Я пришел, когда все уже собрались и расселись по своим местам. Специально заставил их ждать, дабы не расслаблялись совсем и четко понимали, кто тут ныне заказывает музыку.

Сейчас вот иду между боярских рядов, не показывая и доли одолевающих меня сомнений. Привычно излучаю внешнюю уверенность и холодное презрительное равнодушие. Мой взгляд оценивающе скользит по красным напряженным лицам бояр, на ходу отмечая о многом говорящие мелочи. Почти все присутствующие в зале стараются не смотреть на сидящую в княжеском кресле княгиню, а вот меня рассматривают с интересом и не стесняясь. О чем это говорит? Да все просто! Именитые бояре Киева пришли сюда поторговаться, но только за себя, а судьба княжеского семейства их уже не интересует. Княгиню Александру Брячиславну и ее детей киевское боярство уже списало со счетов и полностью отдало на мой откуп.

«Таков неписанный закон! — Хмыкаю про себя. — Имущество проигравшего отходит победителю, а жена и дети в этом беспощадном мире всего лишь часть этого самого имущества!»

В целом я даже рад такому настроению собрания, ибо чем меньше будет у княгини Александры поддержки, тем проще мне будет с ней договориться. И не то чтобы я желал княгине или ее детям зла, нет! Просто кое-что ей неизбежно придется принять, и чем меньше она будет сопротивляться, тем меньше мне придется на нее давить.

С каждым шагом я все ближе и ближе к креслу княгини, и мне уже видны ее глаза, в которых читается жгучая смесь ненависти и презрения.

«Что ж, — тоже примиряюсь с неизбежным и позволяю себе немного иронии, — она имеет на это право, ведь это я захватил ее город и, как она думает, угрожаю ей, ее детям и ее благосостоянию!»

Остановившись в паре шагов, кланяюсь княгине в пояс.

— Приветствую тебя, княгиня Киевская, и желаю тебе многие лета!

В ответ получаю неприкрытую грубость и вызов.

— Тебе, гость незваный, я того же пожелать не могу!

В палате тотчас же зазвенела такая напряженна тишина, что я услышал жужжащую под потолком муху. Все ждали от меня гнева на откровенный вызов, но я лишь иронично улыбнулся.

— Чем же я заслужил такую нелюбовь, княгиня⁈

Этим вопросом я специально даю ей возможность ступить в расставленную ловушку, и она с горяча подставляется.

— Чем⁈ Ты еще спрашиваешь?!. Не ты ли воспользовался отсутствием мужа моего и ворвался в мой город татем непрошенным⁈ Не твои ли вои жгут и грабят град русский, яко ордынцы поганые⁈

Она эмоционально мешает все в кучу, из которой я выбираю лишь то, что мне удобно.

— Твой город?!. Так ведь град Киев не тока твой али мужа твоего, но и вот этих именитых людей, что здесь собрались, — обвожу рукой почтенное собрание, — и всего народа киевского. Отчего бы тебе, пресветлая княгиня, не спросить народ свой, может скажется, что не такой уж я и незваный гость. Может люд киевский ждал меня с надеждой на защиту, кою муж твой не в силах дать народу многострадальному.

Мои слова рождают у княгини рой подозрений, и она бросает затравленный взор на боярские лавки. Ее глаза говорят ей одно, но она не хочет этому верить, и в голосе ее появляется истерическая нотка.

— Лжа в словах твоих, Фрязин! Никто тебя сюда не звал и защиты твоей не искал!

— Нехорошо, пресветлая княгиня, огульно обвинять меня во лжи! Не подобает званию твоему. — Убираю улыбку с лица и добавляю в голос металл. — Чем обвинениями пустыми бросаться, давай лучше спросим людей именитых, киевских. Чего хотят они⁈

Резко обернувшись, обвожу бояр ледяным взглядом.

— Пусть каждый из вас поднимется и скажет, чего он хочет! Чтобы в Киеве все оставалось по-прежнему, чтобы он один одинешенек стоял против степи разбойной, али чтобы весь Союз городов Русских встал у него за спиной, и сила Союза того от невзгод и разбоя ордынского град сей уберегла⁈

Сказав, нахожу глазами боярина Ярима Истомича и впечатываю в него вопрос:

— Давай начнем с тебя, боярин. Поднимись и скажи обществу, какой доли желаешь граду Киеву. В одиночку под рукой княжеской стоять али в союзе со всей Землей Русской быть⁈

Вопрос, конечно, поставлен некорректно и предвзято, но кто же меня здесь поправит.

В наступившей тишине все собрание ждет ответа, и, не глядя на княгиню, Ярима Истомич, говорит то, что и должен.

— Я за Союз городов Русских!

Он садится, а я уже киваю на еще одну подставную фигуру.

— Ну а ты, боярин Кучум, что скажешь⁈

Кучуму я не доверил главную партию, но на роль второй скрипки тот вполне сгодился.

Неспешно поднявшись, он оглядел все собрание и, словно решившись в одночасье, надрывно выкрикнул:

— Как не тяжко речь мне сии слова, но долг пред народом киевским требует от меня правды и потому скажу. В союзе сила, а одиночке смерть! Я за вступление в Союз городов!

«Браво! — Мысленно не могу не поаплодировать блестящей игре. — Чем ничтожней натура, тем выспренней и помпезней слова!»

Дальше поток уже направлять не надо, он сам течет в проложенном русле. Бояре встают один за другим и голосуют за Союз. Тут ведь как: чем больше слов «за», тем труднее последующим выступить «против». Ох, как нелегко пойти против течения, да еще и в одиночку. А любой голос против рискует остаться в одиночестве! Все это понимают, и потому очень скоро вся дума, как один человек, проголосовала за вхождение в Союз.

Я вижу, как с каждым боярским словом сереет лицо княгини и как сжимается в кресле ее маленькая фигура. По-человечески мне ее жаль, никому не пожелаешь предательства ближних, но такова ее доля государева. Не она ее выбирала, но деться от нее ей некуда!

Как только последний боярин сел на лавку, я повернулся к княгине.

— Вот видишь, Александра Брячиславна, не такой уж я и незваный гость в Киеве.

— Радуешься, змей! — Сжавшись, она обожгла меня ненавидящим взглядом. — Ничего, муж мой вернется, он еще всем вам, бояре неверные, покажет, какова она кара за измену!

Мне не хочется добивать бедную женщину, и потому я не говорю ей о том, что мужа она больше не увидит и лучшее, что она может сейчас сделать, — это подумать о судьбе детей своих. Ведь только что своими последними словами она отрезала от себя всех, кто еще мог бы вернуться в ее лагерь. И тех, кто не решился пойти против большинства, но все еще сомневался, и тех последних, кто несмотря на слова, в душе оставался верен своему князю. Ведь слово не воробей, а она только что пообещала всем безжалостный суд за то, что уже было сказано.

Смотрю на искаженное злостью женское лицо и вкладываю в голос максимум мягкости:

— Не стоит тебе, пресветлая княгиня, грозить людям своим карами, ведь никто не лишает стола Великокняжеского ни мужа твоего, ни сына. Как был Александр Ярославич Великим князем Киевским, так до смерти своей им и останется, а уж опосля, кто из сыновей твоих его унаследует, то сему собранию почтенному решать. — Поймав ее взгляд, я заостряю ее внимание на последних словах, дабы до нее дошло, что сейчас от ее поведения и разумного решения зависит унаследуют ли ее сыновья престол Киевский или нет.

На миг ловлю в ее глазах трезвую мысль, и это обнадеживает. Едва я подумал об этом, как поднявшийся боярин Кучум все испортил.

Вновь степенно оглядев боярские ряды, тот вдруг свернул туда, куда его лезть никто не просил.

— Слыхали мы, — начал он, важно поглядывая на своих сотоварищей, — что у тебя, консул, дочь на выданье, и вот какая мысль тоды многим из нас пришла. Кабы обвенчалась дочь твоя с княжичем Дмитрием, так всем нам с того спокойнее было бы. Все-таки кровь родную ты в обиду не дашь, и…

Закончить ему на дал яростный крик княгини.

— Ты что лаешь, пес окаянный! Сына княжеского хошь женить на девке безродной, тока чтоб тебе сытнее жилось! — Она вперилась прожигающим взглядом в Кучума. — Мой сын род свой от самого Рюрика ведет, а это кто⁈

Она презрительно ткнула в меня пальцем.

— Инородец безродный! Из грязи простолюдинской выполз! Язык бы твой смердящий, Кучум, вырвать за такое!

Молча перевожу взгляд с боярина на княгиню и обратно. Сказать, что я озадачен — это ничего не сказать. Давненько меня так не тыкали мордой в грязь, да еще прилюдно.

«Помнится, — пытаюсь иронией прикрыть свою растерянность, — за подобное Святой благоверный князь Владимир спалил город Полоцк и жителей его всех перебил. Правда, тогда он еще не был ни князем, ни святым, ни благоверным, а был простым разбойником и убийцей. Я же ведь не такой⁈ Хотя кое-какая аналогия с тем случаем все же прослеживается, княгиня-то у нас из Полоцких Брячиславичей будет!»

Бросаю убийственный взгляд на Кучума, и тот, съежившись, плюхается обратно на лавку. Да, я собирался обсудить вопрос с женитьбой, но не сейчас же, когда княгиня на взводе! Очевидно, что партия была бы выгодной для всех, но заводить разговор об этом следовало бы попозже, когда страсти улягутся и в женской голове прорежется здравый смысл. И уж точно я бы никогда не доверил такое дело Кучуму!

Теперь исправлять что-либо уже поздно, да и разговаривать с обезумевшей гордячкой у меня пропал всякий интерес. Тем не менее менять свои планы я не собираюсь. Поэтому поворачиваюсь к княгине и впечатываю каждое свое слово, как приказ.

— Ты, княгиня, собирайся, в Тверь поедешь. Поскольку мужа твого нет, а сыновья твои малолетние еще, ты будешь в Палате князей сына своего Дмитрия представлять.

Стараясь не споткнуться в потемках на крутой лестнице, спускаюсь вниз по ступеням. Впереди Прошка с лампой в руке, но света от нее не много, и желтое пятно лишь разгоняет темноту по углам.

— Неужто до утра подождать нельзя было! — Ворчит Прохор. — Чего в ночи-то шляться! Посидели бы эти черти до утра, не цацы, чай!

Я пропускаю Прошкино ворчание мимо ушей, привык уже. К тому же никакая сейчас не ночь, часов девять, наверное, но четкого указателя времени тут, естественно, нет, так что как стемнеет, так и ночь.

Если честно, то мне самому неохота никуда идти. Устал я сегодня, как собака! Завалился бы спать, но ведь сам же обещал, что приду и спрошу. Сегодня приду!

Я не забыл, что в порубе у меня сидят два заслуженных полковника, в чьем героизме и преданности я ни секунды не сомневаюсь. Правильно я поступил или нет, это только время рассудит, а сейчас надо просто довести дело до конца.

Вот и дверь в подвал. Привалившийся к углу охранник, завидев меня, вскакивает как ужаленный.

— Господин консул, рядовой…!

Машу на него рукой, мол, умолкни, и показываю на засов.

— Отпирай!

Скрипит запор, взвизгивают несмазанные петли, и я захожу вовнутрь. В пляшущем свете свечи вижу очумелые со сна лица обоих полковников.

«Видать, никто меня здесь уже не ждал! — Усмехаюсь про себя. — Прав был Прохор! Спать надо было ложиться!»

Проведя жестким взглядом по растрепанным фигурам, останавливаюсь на булгарине.

— Ну что, Бо’ян Руди, хочешь еще у меня спросить за что ты наказан али сам мне скажешь⁈

Булгарин говорить не мастак, он лучше управляется с саблей, чем с языком.

— Дык, чего ж! — Начинает он. — Ясно ж! Виноват, за то и наказан!

«Признание вины уже хорошо, но хотелось бы понимания!» — Еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Это будет уж совсем непедагогично, поэтому держу на лице строгое выражение.

— Так в чем же вина твоя, Бо’ян⁈ — Повторяю вопрос и вижу, толку не будет.

Полковник мой в ступоре и всем своим видом показывает: «Мое дело не думать, мое дело по твоему приказу головы вражеские рубить!»

Оставляю булгарина в покое и перевожу взгляд на Стылого.

— Ну, а ты, Еремей, сразумел за что⁈

Этот, видно сразу, голову над сим вопросом поломал, потому как, не отводя глаз, отвечает:

— Думаю, за то, что гордыню свою поперед дела поставили, а нам, полковникам, прежь другого надоть о воях наших думати! Не о славе и наградах для себе, а о выполнении приказа твого, господин консул!

«Ого! — Мысленно поздравляю себя с уже и нежданным результатом. — Молодец, Еремей Стылый! Будет из тебя толк!»

Порадовавшись в душе, внешне же сохраняю прежнюю суровую жесткость. Ни слова не говоря, делаю шаг к двери, но у самого порога останавливаюсь и поворачиваюсь к замершим полковникам.

— Ну чего встали-то, кто за вас полками вашими командовать будет! Я что ли⁈ А ты, Бо’ян, спасибо скажи Стылому! Иногда надо и головой думать, а не только саблей махать!