Тверской баскак. Том Шестой

Часть 2 Глава 9

Середина июня 1266 года

Смотрю на другую сторону реки Уллучай и вижу курсирующие вдоль берега ордынские разъезды. Сам вражеский лагерь раскинулся в трех верстах от берега, но там постоянно начеку и готовы в любой момент отреагировать на нашу попытку переправиться. Как, собственно, и мы на их!

Наш лагерь стоит ближе к реке, всего в версте от берега, но это уже не полевое укрепление с боевыми фургонами, а настоящая земляная крепость. Времени окопаться у нас тут было достаточно. В этой крепости расквартирована все четыре пехотных полка и вся артиллерия с баллистами, а конные стрелки стоят открытым лагерем на две версты севернее. Там же устроились и союзные ордынцы, огромная стоянка двух туменов степной конницы растянулась на три версты к северо-востоку от лагеря моей конницы.

Мы торчим здесь уже больше месяца. Передовые дозоры Тугая и Стылого вышли к реке одновременно с разъездами Ногая. Ногайцы попытались было переправиться, но их крепко шуганули, и они запросили поддержки.

Подошедший тумен Менгу-Тимура храбро рванул в атаку, но, напоровшись на нашу артиллерию, предпочел откатиться на свою сторону. Его бросились преследовать батыры Тугая, но при переправе потеряли скорость и строй, а на выходе их встретила подготовленная контратака. После короткой стычки тугаевцы с потерями отошли на свой берег.

С тех пор мы так и стоим друг напротив друга. За прошедший месяц каждая из сторон предпринимала попытки перейти реку, но, прямо скажу, без особого энтузиазма. Никому не хотелось больших потерь, поэтому все они закончились ничем. Как наши, так и ихние!

Эта ситуация поставила меня в тупик. Моя армия заточена сражаться с атакующей конницей, на худой конец с пехотой, но все равно атакующей. Штурмовать превосходящие силы противника, да еще в невыгодных условиях с пересечением водной преграды, никак в мои планы не входило.

Такой маневр попахивал безрассудством и грозил обернуться катастрофой. Река неглубокая, но каменистая и с быстрым течением. Пехота и конница способны перейти ее вброд, но чтобы закрепиться на том берегу, надо еще переправить баллисты, пушки и боевые фургоны. А вот это очень и очень проблематично. Особенно когда на другом берегу тебя ждут отборные монгольские сотни.

В общем, после нескольких бесплодных атак с обеих сторон наступило затишье. Мы, как и противник, взяли паузу, чтобы подумать, что делать дальше. Я знаю, что там, на той стороне, сосредоточены огромные силы. Только у Ногая — три тумена, у Менгу-Тимура — тумен, и сверх того наберется еще тысяч на десять разномастных отрядов из числа верных Берке нойонов, успевших подойти до того, как началось противостояние.

Против этой пятидесятитысячной армады конницы у меня есть четыре полка пехоты. По последнему докладу — это одиннадцать тысяч девятьсот восемьдесят пять бойцов. Четыре полка конных стрелков общей численностью тысяча четыреста двадцать сабель. Пятьдесят одна годная к бою баллиста, девятнадцать пусковых ракетных лафетов и двенадцать полевых пушек.

К этому можно приплюсовать тумен Тугая и сборную солянку из отрядов Барсумбека, Куламая и еще пяти нойонов, присоединившихся к нам после звонкой победы на Дону. Последних наберётся тысяч четырнадцать-пятнадцать, так что против ихних пятидесяти мы можем противопоставить максимум тридцать восемь, из которых треть не внушает мне ни малейшего доверия. Они здесь так, для создания численности, не больше!

Ситуация была бы совсем аховой, если бы неделю назад с той стороны не пришла новость, что Берке всё-таки умер. Если бы это случилось месяц назад, я бы обрадовался, а теперь я не знал, радоваться или плакать. Смерть хана могла сыграть как в плюс, так и в минус. Болезнь Берке однозначно сковывало его армию. Ни Ногай, ни Менгу-Тимур не могли возглавить войско, пока был жив Берке.

Теперь он умер и тем самым развязал им руки. Вопрос оставался лишь в одном, признает ли Ногай власть Менгу-Тимура или попробует сам стать полновластным правителем. Первый вариант был для нас крайне невыгоден, а вот второй… За второй я бы помолился и даже приплатил бы изрядно, но прошла неделя, а из лагеря противника не слышно бузы и каких-то разборок.

Значит, как это ни печально, приходится принимать реальность такой, какая она есть. Ногай присягнул на верность Менгу-Тимуру или, по крайней мере, решил поддержать его в притязаниях на трон.

Радостная поначалу новость обернулась полной неопределенностью в плане дальнейшего ожидания, а ожидание без четко видимой цели плохо влияет на моральный дух армии. К тому же месячная стоянка и так уже становится в тягость.

Такие большие массы конницы не могут стоять на месте. Бесчисленные табуны вытаптывают и, мягко говоря, засирают окрестные поля, выедают луга и деревья. Корм приходится завозить с других мест, и чем дольше стоишь, тем все длиннее и длиннее становится плечо снабжения.

Я уж не говорю про людей, их тоже надо кормить, а еще скученность и антисанитария приводят к болезням и эпидемиям. Поэтому я с первых же дней отделил ордынцев от своих. Близилось лето, жара и все, что этому сопутствует при большом скоплении людей: вонь, гниль, зараза и болезни! Степняки — они к таким условиям привычны, и их организм более устойчив, — а вот русскому человеку жара противопоказана. Какая-нибудь мошка кусает монгола и ему хоть бы хны, а наш после этого валится с лихорадкой.

По этой же причине у меня в крепости жесточайшие меры по предупреждению заразных болезней и, не дай бог, эпидемии. Все меры гигиены — это само-собой, но в дополнение к этому строжайший карантин за пределами крепости при наличии малейших симптомов. Госпиталь тоже вынесли за стены и разместили в ближайшем селе.

В целом, пока показатели неплохие. За те неполные восемь месяцев, что мы в походе, потери больными, ранеными и погибшими за весь срок составили одну тысячу триста сорок два человека. Для нынешних мрачных времен это просто ничто!

В этом, конечно, есть огромная заслуга Иргиль. Она, как и прежде, вызывает к себе всеобщую ненависть, но только ее беспримерный подвиг, по-другому и не скажешь, спасает нашу армию от дизентерии, холеры и прочих сомнительных удовольствий.

Подумав об Игиль, бросаю на нее благодарный взгляд. Она стоит рядом и смотрит на меня с какой-то, я бы сказал, материнской заботой.

Когда твоя женщина смотрит на тебя не как на мужчину, а как на ребенка — это раздражает. Из-за этой вынужденной стоянки и полной неопределенности я стал более несдержанным. То, что недавно я бы воспринял с иронией, сейчас вызывает у меня неприятие.

— Не смотри на меня так, — не выдерживаю я, наконец, — ты мне все-таки любовница, а не мать!

С ее лица тут же пропадает забота, и губы трогает насмешливая улыбка.

— Старовата я для полюбовницы-то, может помоложе себе найдешь⁈

«Обиделась! — Мысленно крою самого себя. — Ведь знал же, что обидится на любовницу! Знал, а все равно ляпнул!»

С Иргиль я всегда стараюсь быть помягче, вот и сейчас, брякнув бестактность, тут же пытаюсь ее исправить.

— Прости, милая! — Стараюсь ее успокоить, но говорю совершенно искренне. — Ты у меня единственная! Есть, была и будешь! Никакая молодуха мизинца твоего не стоит!

Иргиль уже завелась и слышит лишь то, что хочет услышать.

— Единственная⁈ — Ее лицо тронула злая гримаска. — А Евдокия, стало быть, мне во сне приснилась!

«Ну, началось! — С безнадегой протянул я про себя. — Сейчас она мне припомнит все, что было и не было!»

Иргиль в жены мои не метит! Не пойдет, даже если вдруг позову. Но, видимо, так уж устроены женщины: припомнить мне соперницу доставляет ей какое-то душевное наслаждение.

В этот раз она почему-то не стала вспоминать все мои прегрешения и нанесенные обиды. Наоборот, налет злого сарказма исчез с ее лица, и вернулось то озабоченно-тревожное выражение, из-за которого все началось.

— Послушай, я же вижу, тебя что-то гнетет! — В голосе Иргиль вновь появились тревожные грудные нотки. — Расскажи мне, может быть, я смогу помочь.

Иргиль хоть и настоящая ведьма, но далеко не всесильна. Разогнать армию врага своими чарами она не сможет. Такое за пределами ее возможностей! Я это прекрасно знаю и отвечаю ей мягкой улыбкой.

— Ты и так делаешь для меня слишком много! За что я тебе безмерно благодарен и…

Прикоснувшись к моим губам, пальчик Иргиль обрывает меня на полуслове.

— Я не об этом! Я все вижу и все понимаю! Мы в ситуации, когда время играет против тебя, но я также чувствую, что у тебя и на этот случай есть план, только ты не знаешь, как его исполнить. Расскажи мне, и, может быть, я смогу помочь!

Она с такой страстью повторила свои слова, что я не решаюсь во второй раз отделаться ничего не значащими словами.

— Хорошо! — Сняв улыбку с лица, я плотно сжимаю губы. — Я поделюсь с тобой своей кручиной, только, вряд ли, ты сможешь что-то изменить.

Она не стала мне возражать, просто промолчала, давая возможность продолжить.

— Видишь ли, я очень надеялся, что после смерти Берке Ногай не захочет подчиняться Менгу-Тимуру и попытается либо его убить, либо выйти со мной на тайные переговоры. К сожалению, пока ничего из этого не произошло. Может быть, еще будет, ведь со дня смерти Берке прошла всего неделя, но я чувствую, что без толчка извне Ногай не решится на мятеж. Наверное, я бы мог его уговорить… Нет, даже не так! Я бы точно его убедил не держаться за Менгу-Тимура, но для этого нужна встреча с ним без сторонних лиц. Только я и он!

Высказавшись, я остановился, а Иргиль внимательно посмотрела на меня своими бездонными зелеными глазами. Несколько мгновений она безмолвно копалась взглядом в глубинах моей души, а потом заговорила так, будто вспомнила о чем-то постороннем, не имеющим отношения к делу.

— У Ногая есть молодая жена Барсина. Говорят, он до сих пор от нее без ума, и эта Барсина сейчас в его лагере.

— Откуда ты знаешь? — Начал было я, но тут же осекся. Если ведьма что-то говорит. Значит, знает наверняка.

Иргиль лишь улыбнулась и продолжила:

— Как-то, когда я еще жила в Золотом Сарае, в ханском дворце случился большой переполох. Роды у молодой жены Ногая пошли очень плохо, открылось кровотечение, и она умирала в муках. Ногай собрал у себя всех лекарей, что были на тот момент в столице и пообещал казнить всех до единого, если они не спасут его любимую жену. Среди прочих в числе заложников оказался и китайский массажист Боракчин-хатун. Он умудрился послать весточку своей госпоже, умоляя спасти его от неминуемой смерти, поскольку ему, как и всем остальным лекарям, уже было ясно — девушка умрет.

Боракчин оказалась в замешательстве. Терять своего китайского массажиста ей было жалко, но и вступать в конфликт с Ногаем, когда тот в таких раздраенных чувствах, ей тоже не хотелось. Ногай, полновластный владетель Тамани, — у него под рукой не меньше тумена преданных воинов; он может быть полезен как друг и опасен как враг, — посчитала Боракчин. Тогда она еще рассчитывала переманить его на свою сторону.

В общем, не решившись силой вытащить своего китайца, она отправила меня в дом Ногая посмотреть, что можно сделать. Я пошла! Да, девушка была уже на пороге смерти. Роды прошли плохо, ребенка развернуло поперек, и он не мог выйти самостоятельно. Лекари решились сделать матери надрез на животе и вытащить плод. Ребенка они достали, но эти коновалы орудовали так, что кровь из бедной девушки хлестала рекой. В общем, когда я пришла бедолаги лекари жались по углам с бледными, как смерть, лицами, а роженица лежала на залитых кровью простынях и умирала.

Я терпеливо слушаю, зная, что Иргиль никогда ничего не говорит зря. Если уж она начала так издалека, значит, видит в этом какой-то смысл. Пока никакого практического смысла в ее истории, мне не видно, но ведь она еще и не закончила.

Уловив мое настроение, Иргиль иронично усмехнулась.

— Не буду утомлять тебя подробностями, что и как я делала, скажу только, девушку я спасла. Неделю просидела у ее постели, но вытащила-таки ее из лап костлявой.

Тут она подняла на меня многозначительный взгляд, и я понял, что мы подошли к кульминации — к тому моменту, ради которого она все это мне и рассказывала!

— Когда стало ясно, что Барсина выживет, Ногай пришел в палату роженицы и сказал мне: «Ты спасла мою жену, и я хочу тебя наградить. Проси, что хочешь, все для тебя сделаю!» Я ответила ему, что мне ничего не надо: за все дела мои меня и вознаградит, и накажет только Бог. Ногай осерчал, ибо отказов правители не любят, но сдержал себя. Долго буравил меня взглядом, а потом вдруг рассмеялся: «Ладно! Не хочешь ни злата, ни серебра — дело твое, но я все равно твой должник. А Ногай всегда платит по своим счетам! Будет что нужно — проси! Когда бы ты ни пришла, покуда я жив, любую просьбу твою исполню!»

Иметь в должниках самого Ногая, конечно, хорошо, но как это связать с сегодняшними проблемами мне пока не ясно. В моей голове завертелись всевозможные варианты, но Иргиль не стала дожидаться, когда я додумаюсь.

— Я могу пойти в лагерь Ногая. — Произнесла она, глядя мне прямо в глаза, — Он помнит о своей клятве, и я попрошу его встретиться с тобой.

— Нет! — Сходу отвергаю ее предложение. — Об этом не может быть и речи!

Иргиль не спорит со мной, просто смотрит на меня и ждет, когда эмоции уступят место разуму. Ее маленькая ладошка легла на мою руку.

— Поверь, я ничем не рискую! Ногай меня не тронет! Захочет встретиться с тобой или нет — этого не знаю, но меня не тронет!

В верстах десяти выше по течению река Уллучай совсем мельчает. Ее можно переехать вброд, не замочив конских лодыжек.

Так мне говорили знающие люди, и сейчас я сам это вижу. Кобыла осторожно ступает по каменистому дну, а бегущий поток бурлит чуть выше ее копыт.

Выехав на противоположный берег, спрыгиваю с седла и сажусь на большой валун. Моего визави еще нет, но ничего, я готов подождать.

Иргиль все-таки удалось уговорить меня, и, скрипя сердцем, я ее отпустил. Ее не было три дня, и все эти три дня я не мог ни есть, ни спать! День и ночь меня грызло ощущение беды, и я клял себя за то, что послушался ее.

Вчера она вернулась. Три дня ожидания так вымотали меня эмоционально, что даже на радость сил не осталось. Обняв ее, я просто прошептал ей на ухо, что больше никогда никуда ее не отпущу.

Она так же тихо ответила мне:

— Я знаю!

Потом был рассказ — со всеми подробностями и с самого начала. Как я и ожидал, едва она перешла реку, то сразу же нарвалась на ордынский дозор. На все вопросы она отвечала, что будет говорить только с Ногаем, и просила отвести ее к темнику.

Когда Иргиль надо, она может сказать так, что ослушаться ее невозможно, и, тем не менее, сразу к Ногаю она не попала. Сначала ее отвели к сотнику, потом к тысячнику, и только на следующее утро Ногай ее принял.

Напомнив о его клятве исполнить любую ее просьбу, Иргиль попросила его назначить мне тайную встречу, упирая на то, что разговор со мной выгоден в первую очередь ему — Ногаю.

Всесильный темник ничего ей сразу не ответил, а приказал страже увести и держать под охраной. Два дня она просидела одна в шатре, не зная, чем завершится ее просьба, но на третий Ногай отпустил ее, назначив мне встречу в этом самом месте.

Пока я не знаю, чем она закончится: возможно, Ногай захочет использовать ее, чтобы захватить меня в плен. О таком варианте мне думать не хочется, но, на всякий случай, разведчики Стылого следят за дорогой на ордынском берегу, а Калида с отрядом прячется на нашем. У всех — строжайший наказ не высовываться и не выдавать себя до самого крайнего случая.

Сижу уже минут пять, но вот слышу стук копыт на каменистой дороге и поднимаю взгляд туда, где тропа выходит к берегу. Через пару мгновений вижу выехавшего из-за скал всадника. Он один!

Двинувшись в мою сторону, он остановил коня в шагах десяти и спрыгнул с седла. Не торопясь, поднимаюсь ему навстречу. Ногая мне довелось видеть всего один раз, десять лет назад, на приеме у Бату-хана. Давненько, но на память я не жалуюсь, и Ногая узнаю сразу: кончики губ надменно загнуты вниз, не монгольский прямой нос с горбинкой на почти круглом широкоскулом лице.

Наклонив голову, изображаю приветствие и получаю от Ногая такое же подобие поклона. Несколько мгновений мы молча рассматриваем друг друга, и только после этого Ногай задает вопрос:

— Так что ты хотел сказать мне, урусс⁈

К этой встрече я подготовился и, не отвечая на вопрос, начинаю по плану:

— Ты, наверняка, знаешь, многоуважаемый Ногай, что покинувший этот мир великий полководец Бурундай не оставил после себя прямых наследников. Бескрайнее небо не даровало ему сыновей, и потому все два года после его смерти в его бывшем улусе идет беспощадная война за власть. В последнее время, правда, приходят новости, что Куридай, внучатый племянник Бурундая, начал брать верх. Он уже отправил на тот свет своего главного противника Садай-Агу, а в битве под Коростенью разгромил своего двоюродного дядю Угэчи. Ежели так пойдет и дальше, то скоро он прибере…

Не дослушав, Ногай грубо оборвал меня на полуслове:

— Какое тебе до всего-этого дело, урусс! Придет время, и мы сами разберемся со всеми своими проблемами.

Одеваю на лицо маску полнейшего равнодушия.

— Конечно, никакого! Пусть Куридай правит, раз сумел пробить себе дорогу, только вот дошли до меня слухи, что ты, Ногай, тоже на место Бурундая метил… — Держу многозначительную паузу, а потом демонстративно развожу руками. — Но раз нет, так и говорить не о чем! Дело хозяйское!

Сказав, начинаю уже было разворачиваться, но, словно внезапно вспомнив, останавливаюсь.

— Да, вот еще что! Ты ведь, наверняка, это и сам знаешь! Когда Куридай утвердит свою власть в низовьях Днепра, он ведь на этом не успокоится! Юноша он амбициозный, его оттуда на Дон потянет, а там и до Тамани недалеко! — Позволяю себе чуть ироничную усмешку, глядя на мрачную физиономию Ногая. — А кого ему бояться! Даже если вы с Менгу-Тимуром здесь, на этой речке все-таки возьмете верх, вам это будет стоить такой крови, что на борьбу с Куридаем сил уже не останется. Это, если еще Менгу-Тимур захочет тебе помогать, что вряд ли! Ему сильный Ногай нужен еще меньше, чем ершистый Куридай!

Замолкаю и кивком головы показываю, что разговор окончен. Ногай по-прежнему медлит, и я уже делаю первый шаг, но он все же останавливает меня.

— Подожди!

Поворачиваю голову и смотрю прямо ему в глаза, пока он не добавляет:

— Так зачем ты меня звал⁈ Ведь не для того же, чтобы пугать Куридаем!

«Ну вот и все, — мысленно поздравляю себя, — мышь сунула нос в мышеловку, осталось только захлопнуть дверцу!»

Держа паузу, медленно разворачиваюсь и возвращаюсь на место. Ногай чуть ниже меня ростом, но гораздо шире в плечах. Он смотрит на меня прищуренным оценивающим взглядом, и, выдержав его, я начинаю.

— Конечно нет, многоуважаемый Ногай! Зачем мне рассказывать тебе то, что ты и так знаешь! Я здесь лишь для того, чтобы дать тебе возможность сделать правильный выбор. Пока ты стоял за хана Берке, я тебя понимал. Он дал тебе во владение Тамань, сделал тебя своим полководцем, а что дал тебе Менгу-Тимур⁈ Что он вообще может дать такому воину как ты, Ногай⁈ Ничего! Он боится тебя, твоей славы, твоей популярности в войске и воткнет нож тебе в спину сразу, как только ты станешь ему не нужен!

Ногай недовольно поморщился.

— Хватит! Что ждать от Менгу-Тимура я знаю и без тебя! Ты лучше скажи, чего мне ждать от тебя⁈

«Вот это другой разговор, — хмыкаю про себя, — сразу, без лишней мишуры, прямо в лоб! Похвально!»

Одеваю на лицо деловое, бесстрастное выражение и добавляю в голос торжественного официоза.

— От себя лично и от лица Великого хана улуса Джучи могу заверить тебя, Ногай! Ежели ты оставишь лагерь Менгу-Тимура, то Туда-Мунке отдаст тебе все земли, коими владел Бурундай в полное и независимое владение! — Впиваюсь в него глазами и добавляю чуть другим тоном: — Не встанешь на нашу сторону, не присоединишься к войску Туда-Мунке, а просто покинешь лагерь Менгу-Тимура.

Несколько секунд напряженной тишины, и Ногай таки ведется на мои посулы, хотя и прячет свой интерес за враждебной недоверчивостью.

— С чего бы мне верить тебе, урусс⁈ Твои слова это всего лишь твои слова, и даже не Туда-Мунке!

Награждаю его жестким ледяным взглядом и достаю из-за пазухи кожаный футляр. Аккуратно вытаскиваю из него пергамент с ханской тамгой Туда-Мунке и передаю его Ногаю.

Тот читает грамоту, в которой написано, что волею Великого хана улуса Джучи ему, Ногаю, правнуку Чингисхана, внуку Тевал-хана, седьмого сына Джучи, отдаются в полноправное и вечное владение все причерноморские степи от Дона до Дуная.

По мере того, как он читает грамоту, на его лице все больше и больше проявляется радостно-растерянное выражение. Глядя на него в этот момент, я могу лишь мысленно умиляться.

«Господи, ну прям как дитя неразумное! В этом веке даже сильные мира сего готовы верить всему, что написано на бумаге и украшено дурацкой печатью! Что мне трудно было поставить ханскую печать, если я держал в своих руках весь ханский дворец. Ни Туда-Мунке, ни его мать и знать об этой бумаге не знают; они оба и писать-то не умеют!»

Полностью прочитав послание, Ногай поднял на меня несколько ошалелый взгляд. Он явно не ожидал такого подарка, вот так сразу, и слегка растерян. Я пользуюсь моментом и отвечаю на все те будущие вопросы, которые задаст себе Ногай, когда его недоверчивый и холодный рассудок вернется в норму.

— Ты можешь сомневаться в верности слова Туда-Мунке, но у тебя нет никаких оснований не верить моему слову. Ведь ты знаешь, кто я такой! Не можешь не знать, что я, консул Твери, еще ни разу своего обещания не нарушил.

Мой взгляд замирает на секунду, и я продолжаю, вкладывая в каждое слово всю свою силу:

— Туда-Мунке — всего лишь слабый болезненный ребенок, а я — тот, кто посадил его на трон Золотой Орды. Мое слово для тебя куда важнее, чем его. И я клянусь тебе: ежели ты оставишь лагерь Менгу-Тимура, то получишь не просто тамгу от хана Туда-Мунке, а мою реальную помощь в подчинении всех причерноморских степей от Дона до Дуная, включая Тавриду! В борьбе с Куридаем она тебе может понадобиться.

Сказав главное, не упускаю момента подсластить пилюлю:

— Не сомневаюсь, ты и сам справишься с зарвавшимся юнцом! Вся Великая степь наслышана о победах Ногая, но ветер войны переменчив, а удача капризна. Моя помощь никому еще не вредила!