Тверской баскак. Том Шестой

Часть 1 Глава 9

Середина июля 1263 года

Качаясь, словно корабль в штормовом море, карета ползет по разбитой дороге. Внутри, обложившись подушками, сижу я и стараюсь не морщиться от каждого толчка. Удается плохо, потому как любое резкое движение все еще отдается болью не восстановившегося до конца организма.

Напротив, откинувшись на спинку дивана, сидит Иргиль. Глаза ее закрыты, и она вроде бы спит, но даже в таком виде от нее исходят флюиды злорадствующего торжества: «Мучаешься⁈ А я тебя предупреждала! Говорила тебе: не надо ехать и без тебя справятся!»

Отодвинув край занавеси, выглядываю в окно. Карета неторопливо катится вдоль расположившегося на дневной отдых корпуса Ваньки Соболя. Роты стрелков, пикинеров и алебардщиков вытянулись вдоль обочины, занимая все открытое пространство по кромке леса.

Я смотрю на то, как деловито и без суеты действуют бойцы, как проносятся мимо вестовые и чувствую ту незримую нить, что соединяет командующего корпусом с каждым его подразделением.

Вместе с чувством удовлетворения это зрелище рождает в моей душе и непрошенные сомнения.

«Может она права? Чего я во всякое дело лезу. Соболь, наверняка, справился бы и сам!» — Ворчу на себя, хотя знаю, что все не так просто и мучаюсь я не зря.

Тут надо сказать, что когда к началу июля я перебрался в Тверь, туда уже через неделю примчался гонец от Смоленского князя. Встревоженный Ростислав Мстиславович «слезно молил» о помощи. Ссылаясь на союзный договор, он просил оказать ему поддержку против большого литовского войска, двигающегося на Мозырь.

Чтобы в очередной раз ни князь Ярослав, ни бояре не упрекали меня в единоличном принятии решения, я решил передать решение этого вопроса Тверской боярской думе. Опыт подобных заседаний говорил мне, что большой пользы от этой затеи не будет, но в таких делах важна форма, а не содержание. Было важно проявить уважение, дабы, как говаривали большевики, правящий класс не посчитал себя обделенным.

В общем, все собрались, как обычно, в большой думной палате. Бояре по старшинству по лавкам, князь на своем месте в торце, я чуть правее, отдельно от всех, но без возвышения, так сказать, первый среди равных.

Едва огласили текст грамоты, как Острата возмущенно фыркнул:

— О каком договоре речь, коли он сам на этот Мозырь напал и сам эту Литву на помощь звал! В Союзном соглашении говорится о помощи в обороне Смоленских границ, а не о том, чтобы мы пособляли Мстислачичам чужие вотчины хапать!

Традиционно на Острату тут же посыпались упреки. Вся бывшая партия боярина Якуна, теперь так же дружно стоящая за его старшим сынком Епифаном Якиничем, начала яростно клевать Острату. Сам же Епифан Якинич, перенявший от отца нелюбовь ко всему, что ни исходило от меня или верных мне людей, не раздумывая, обвинил боярина в предвзятости.

— Знамо нам, чего ты против Смоленских ополчился, — ворчливо начал он, не вставая, — тебя Черниговский князь поди умаслил, чтобы ты его интересы здеся блюл!

В ответ Острата прошелся про умственные способности младшего Якинича, и, как результат, в палате начался общий гвалт. Бояре надрывали голоса, пока князю все это не надоело, и он глянул на председательствующего боярина Малого.

Фрол Игнатич хоть и постарел, но голос у него по-прежнему зычный. Как председатель сего почетного собрания, он гаркнул на разбуянившихся членов с полным осознанием своих полномочий.

— А ну тихо, чего разгалделись, как бабы!

Собрание разом угомонилось, и князь Ярослав устало махнул рукой.

— Давайте по делу, господа бояре, без ора!

После этого страсти улеглись, но жаркие дебаты продолжились. Часа полтора спорили, но, как водится, ни к какому решению так и не пришли. Палата, ожидаемо, раскололась на два лагеря. Одни считали, что Смоленскому князю надо помочь, а другие кричали, что ежели уж кому и помогать, так это Черниговскому Роману Михайловичу, ибо тот больше прав на стол Мозырьский имеет.

Когда стало очевидно, что споры зашли в тупик, я попросил слова. Князь Ярослав одобрительно кивнул, и боярин Малой призвал всех к молчанию.

— Великий князь и уважаемые бояре! — начал я с поклона, — Хочу сказать вам, что не о том мы здесь спорим! Не то важно, кому из князей отойдет этот русский город, а то, что он того и гляди под Литву уйдет!

Один из самых старых приверженцев Якуна, а ныне главный советник его сына, боярин Еремей Толстов тут же выкрикнул с места.

— А нам, на Твери, кака разница, кто будет владеть городищем, Ростислав ли Смоленский, или Миндовг литовский⁈ Нам ни с того, ни с другого прибытка нет!

Боярин явно подставился, и не щелкнуть по носу своего давнего недоброжелателя было бы глупо.

Я наградил его язвительной усмешкой.

— Вот объясни мне, Еремей, как так получается, что по чину ты, вроде бы, думный боярин, а рассуждаешь как простой купчина⁈

По рядам бояр пробежал смешок, заставивший покрыться щеки Еремея багровой краской.

Пользуясь его смятением, я продолжил гнуть свою линию.

— Опять же, прежде чем решать, кому город отдать, смоленским или черниговским, надо сначала его взять! Иначе мы тут зазря делим шкуру неубитого медведя.

Тут общая боярско-княжеская мысль вернулась к тому, с чего, по идее, должна была начаться.

— А пошто нам в этот спор мешаться⁈ — Обобщая мысли большинства, выкрикнул Епифан Якинич. — Пущай сами делят!

Бросив взгляд на князя, я прочел этот же вопрос и в его глазах. Ярослав Ярославич уже давно не тот восторженный юноша, что когда-то приехал в Тверь. В начале года ему стукнуло тридцать четыре, и, по здешним меркам, это возраст начала заката. Он и выглядит точно в соответствии с таким представлением: располнел, обрюзг и совсем охладел к подвигам и славе. Все, что ему интересно, это охота, бабы и выпивка. Вот и тогда он смотрел на меня с немым вопросом: «На кой черт нам нужен этот Мозырь? Зачем нам вообще туда лезть?»

Это был вопрос, на который я не мог дать им честного ответа. Никто из сидящих тогда в горнице не понял бы меня, скажи я им, что лезу туда, потому что не собираюсь никому этот Мозырь отдавать. Более того, я не только хочу заполучить Мозырь в Союз, но и планирую заселить половину Мозырьских земель теми рабами, что до сих пор скупает Куранбаса у Бурундаевых батыров. В перспективе же, я смотрю на этот городок как на плацдарм, откуда приберу к рукам все бывшие южнорусские земли, включая Киевское княжество. Скажи я им это, и услышал бы раскаты гомерического смеха!

Слушать издевательский смех в мои планы не входило, поэтому я ответил в том смысле, какой, я был уверен, они примут:

— Не вмешаемся, Мозырь отойдет Литве, и тогда многие из наших союзников если не скажут, то обязательно подумают: «Тверь выдохлась, уступила литовцам. А раз уступила им, то и нам может уступить, надо просто быть понаглее». — Сказав, обвел все собрание жестким взглядом. — Думаю, не надо вам объяснять, к чему это приведет!

Объяснять, действительно, никому не пришлось. Ведь каждый тверской боярин в той или иной мере пользовался тем влиянием и силой, что приобрела Тверь. Кто у соседей спорные земли нахрапом оттяпал, кто льготы торговые в других городах для себя вытребовал, и прочее, и прочее…

В общем, в поддержании имиджа были заинтересованы все, включая и князя Ярослава. Поэтому после моего выступления прения закончились быстро. Особенно процесс ускорился, кактолько выяснилось, что Тверь убытка не понесет, а все военные расходы лягут на союзные плечи.

Союзные расходы, если честно, практически синоним понятию «мои расходы». Ведь до сих пор города, входящие в Союз, лишь позволяют мне набирать на их земле сотню-другую добровольцев в армию да оплачивают их содержание. Это настолько далеко от реальных расходов на армию, что и говорить не хочется. Такие правила я сам заявил с самого основания Союза, когда главным было уговорить города на объединения и пугать их большими расходами было глупо. Сейчас времена другие, и у меня уже есть рычаги влияния и возможности выдавить из городов гораздо большие средства, но это я берегу к зимнему съезду Земского собора и Палаты князей.

Кто-то может спросить, как же я обходился все это время, на что содержал армию? Как я уже сказал, на свои — или почти на свои! Другими словами, во все созданные мною товарищества и компании я вводил дополнительного акционера — правительство Союза городов Русских. Этот пайщик не вносил долю деньгами, но за ним числилась обязанность по защите и продвижению интересов торгового или мануфактурного производства. Поскольку все участники компаний отлично представляли, что это значит, то никто претензий не предъявлял. К тому же, начиная с самого первого торгового объединения, мое участие стало залогом успеха, и многие, кто не пожелал вникнуть в суть дела, все равно смотрели с пониманием на то, что я снимаю лишние десять процентов с прибыли. Именно эти доходы, вкупе с моими личными, позволили мне не только содержать прежнюю армию, но и набрать после западного похода еще два пехотных и три кавалерийских полка.

Зачем мне увеличение армии, когда прежний состав и так сжирал все мои доходы? Этот вопрос я себе не задавал, потому как изначально главной целью и назначением моей коммерческой деятельности было обеспечение этой самой армии. Этого я никогда не забывал! Моя цель давно уже переросла желание просто выжить, уберечь город Тверь от разгрома и уничтожения. С момента возвращения из Западного похода я окончательно уверился в том, что способен на большее! Даже не так! Не просто способен, а имею средства и возможность коренным образом изменить историю Руси.

Для этой цели я провел дополнительный набор и пересмотрел концепцию построения войска в свете будущего театра военных действий. Акцент смещался на юг, а анализ последних боев убедительно указывал на необходимость укрупнения войсковых соединений. Как минимум, до объединения под одним командованием пехотного и кавалерийского полков. Численность такого соединения в максимальном комплектовании равнялось бы почти четырем с половиной тысячам бойцов, что уже само по себе являлось достаточно грозной силой, достаточной для самостоятельного решения любых задач.

Тогда у меня под рукой уже было четыре полковника проверенных боями и временем. Именно их я и повысил в звании до командоров и командующих корпусами. Так я назвал новое укрупненное соединение.

Торжественно в присутствии князя Ярослава и всей Тверской аристократии я вручил Ивану Соболю, Эрику Хансену из Борншольда, Ратише Ершу и Петру Рябому знаки командорского отличия — красный камзол с тяжелыми серебряными пуговицами и золотым поясным шарфом. К нему же прилагалась именная сабля и золотой нагрудный знак на увесистой золотой цепи.

Вся эта амуниция, не считая положенного жалования и будущей пенсии, уже тянула на стоимость хорошей деревеньки, чем вызвала тяжелые вздохи зависти у тверского боярства. К тому же, кроме датчанина, все остальные командоры вообще были из крестьян, что до того дня было просто немыслимо. Это тоже сработало, и те из высшего сословия, кто поумней, скумекали правильно: зачем с риском расшибить себе лоб, идти против течения, когда оно приносит такие дивиденды!

Прямо после награждения я собрал новоявленных командоров и указал им места сосредоточения их корпусов. Ратиша возвращался обратно в Ревель, где его корпус должен был держать порядок в бывшей Эстляндии, получившей ныне новое название Биармия.

Корпуса Хансена и Петра Рябого отряжались на юг. Первый должен был поставить крепость на месте сожженного татарами легендарного русского города Новгород-Северский, а второй заложить в верховьях Дона новую крепость. Название ей уже дали «Спас-Дальний», а выбрать точное место, примерно в ста верстах к юго-востоку от Тулы, я доверил самому Петру.

В Твери я оставил корпус Ивана Соболя. Он должен был защищать и держать порядок не только в главном городе Союза, но и на всей территории центральной Руси. В моей задумке это соединение оставалось главным стратегическим резервом, на базе которого в случае необходимости будет формироваться дворянское и городское ополчение.

Во всех корпусах из самой толковой свеженабранной молодежи сформировали замену возрастным ветеранам, а тех, вкупе с оставшимся набором, распределили по гарнизонам новых и старых крепостей.

Следующие два года ушли на боевое слаживание новых подразделений, подготовку и обучение молодежи. Так что к лету нынешнего года под моим началом находилась постоянная армия численностью чуть менее двадцати тысяч бойцов. С потенциалом монгольской империи, конечно, не сравнить, но все же это сила, на которую можно опереться в решении любых вопросов.

Возвращаясь опять к тому самому заседанию боярской думы, скажу, что «благословение» князя и бояр я получил и уже через три дня корпус Соболя был на марше. Маршрут для него не в новинку, через Клин и Москву на Калугу, далее на Брянск, а оттуда до Мозыря, можно сказать, рукой подать.

В моих планах было опередить литовское войско и встать лагерем у города до их подхода, но, к сожалению, день назад пришла весть, что мы опоздали. Передовой литовский отряд уже подошел к Мозырю, и горожане, не пожелав садиться в осаду, приняли князем племянника Миндовга — Тройнату.

Старшему сыну Смоленского князя Глебу Ростиславичу вежливо указали на дверь, и тому пришлось покинуть город. По моим сведениям, тот отправился к отцу в Смоленск, а что собирается предпринять в ответ обиженный папаша — пока неизвестно.

Тяжело вздохнув, вновь откидываюсь на подушки и прикрываю глаза. Мне надо хорошенько подумать, потому как ситуация вокруг маленького и до недавнего времени малоизвестного городка складывается крайне запутанной. По донесению дальних дозоров, с северо-запада на помощь Тройнату двигается Нальшанский князь Довмонт с основным литовским войском. Через день-два он будет уже под Мозырем. Мы же только вчера покинули Гомель, и нам еще топать дней пять минимум.

Остальные участники разборки за сей городок пока затаились, и на мои послания предпочитают не отвечать. В Смоленске и Чернигове, явно, решили выждать, чем закончится схватка между мной и Миндовгом, а потом уж действовать по результату. Те же, кто заварил эту кашу, предпочли силовому решению закулисные игры. Александр Ярославич (Невский), по слухам, ныне в Орде, идет проторенным путем и решает вопрос подарками и уговорами хана Берке. Даниил Романович Галицкий пошел почти тем же путем, но ему сподручнее уговаривать не Берке, а Бурундая. Потому сынок его Шварн сейчас едет на Днестр в кочевье великого полководца.

Карету еще раз сильно тряхнуло на ухабе, и, не выдержав, я высунулся в окно.

— Эй, Беляй! — Ору я на возчика. — Полегче! Не дрова везешь!

Слышу с козлов ничего не обещающее: «Извиняй, господин консул», — и откидываюсь обратно на подушки.

«Дороги, мать их! — Мысленно крою извечные проблемы России. — Права Иргиль, надо было дома сидеть!»

В очередной раз возвращаюсь к тому же вопросу и снова понимаю, что мои замыслы никому кроме меня не исполнить. Ведь только я проходил в университете курс древней истории Руси и помню, что в конце лета именно этого года новоявленный король Литвы Миндовг будет убит в результате заговора своего племянника Тройната и князя Довмонта.

Тройнат сейчас в Мозыре, князь Довмонт с войском на подходе, и у меня в голове постоянно крутится мысль, что я упускаю шанс избежать кровопролития.

«Но как⁈ — Снова и снова прокручиваю варианты. — Согласно летописям, эти двое внезапно развернут свое войско и неожиданно нападут на ничего не подозревающего Миндовга. Тут, надо сказать, поводов для этого у обоих предостаточно. Одно только то, что Миндовг отобрал у Довмонта молодую жену и женился на ней сам, уже того стоит, а там еще и по мелочи претензийхоть отбавляй!»

Что это мне дает и как максимально выгодно использовать свои знание? Краеугольный вопрос, не дающий мне покоя с того момента, как я попал в это время. До сих пор мне, вроде бы, удавалось находить правильное решение, а в этот раз я что-то завис.

«Предупредить Миндовга, — вновь начинаю по уже пройденному кругу, — а зачем? Миндовг мне не нужен! Его смерть на какое-то время принесет в Литву смуту и раздоры, что мне только на руку. Не предупреждать, а, наоборот, предложить свою помощь заговорщикам? А она им нужна⁈ У них под рукой почти восьмитысячное войско. Хватит, чтобы убить одного человека!»

Задумавшись, пропускаю момент, когда Иргиль открыла глаза, и неожиданно натыкаюсь на ее пристальный взгляд.

— Если оба варианта не годятся, то верный, скорее всего, где-то посередине! — Звучит ее грудной голос, и мягкая улыбка ложится на ее губы.

В этот момент я ловлю себя на мысли, что это именно то, что ускользало от моего внимания.