Трибунал

Глава I. Запутанность (часть 6)

Оператор третьего ранга Рауль Кабесинья-третий завис, растопыря конечности, в седловине гравитационного кармана. Само упражнение было ему не в новинку — сколько раз, получая на аттестационной комиссии очередной грейд, он вот так же играючи балансировал среди искривлений пространства. Только на этот раз под его управлением находились не гигатонны сухой массы и не петаватты фидеров силовых установок, а банальные пятьдесят с чем-то килограмм тщедушной плоти и жалкие килограмм-силы, этой самой плоти присущие.

Да, этим инструментарием тоже приходилось овладевать, причём овладевать в совершенстве, если, конечно, ты не надумал проломить себе немедленно череп или поломать ноги-руки о ближайшую переборку.

Космическое пространство в рамках крошечных жилых объёмов, отделённых порой от вечной ледяной ночи лишь парой десятков сантиметров армопласта, на поверку выглядело куда более зыбким и опасным лабиринтом, чем яростные недра топологического пространства или плазменные короны горячих звёзд. Там царила точность. Пространство и время самым строгим образом подчинялось математике топологических симметрий, уравнениям состояния и лагранжианам действия, тут же каждую секунду можно было ожидать подвоха даже не от тех миллиардов сложнейших приборов, что поддерживали вокруг тебя условия, совместимые с жизнью, но от примитивной остроты собственных реакций биологической, мать её, природы.

Кабесинья-третий предпочитал с последней дела не иметь вовсе. Его царство прежде было надёжно укрыто в ареале обитания надёжных машин и могучих энергий. С самого появления на свет его, «тинка», готовили к тому, чтобы он как можно реже вспоминал о том, что базово мы все суть плоды адаптации миллиардов поколений склизких бессмысленных комочков плоти. Они, консервы, в точности согласно названию, рождались и всю свою жизнь проводили в недрах жестяных банок — биологических саркофагов, подключённых к агрегатам жизнеобеспечения, но самое главное — к внешним сигнальными системам, взаимодействующим с адаптированным неокортексом «тинка» через искусственные синаптические фидеры и имплантированные кортикальные мосты, функционирующие на скоростях передачи сигнала, недоступных никаким завязанным на медлительную белковую химию нейромедиаторов естественным нейронным сетям.

Так сложнейшее естественное устройство в этом уголке Вселенной — человеческий мозг — само становилось центром принятия решения для бездушных машин, одновременно фактически лишаясь своего главного недостатка. Собственной природы.

Операторы космических крепостей, контроллеры додекаэдра Цепи, навигаторы боевых крафтов Адмиралтейства, погонщики квантовых суперкомпьютеров Семи Миров, да даже и обычные «консервы», из которых уже к началу Века Вне почти полностью состоял рядовой и командный состав террианского флота, все они привычно жили в отвлечённых мирах математических абстракций, бороздя не столько просторы реального — мёртвого, холодного и смертельно опасного космоса, сколько его вполне комфортную, удобную и вполне обжитую упрощённую модель.

Никогда, ни под каким соусом и ни за какие коврижки его не покидая.

Стоило «тинку» задуматься о возврате к истинной, физической реальности, как его тотчас накрывало нечто вроде клаустрофобной паники. Покинуть бесконечный мир гравитационных волн, колеблющих ядовито-прекрасный дип, и злокозненной шевелёнки, готовой обрушиться на субсвет зловещими эхо-импульсами, но ради чего? Ради утлого мирка так называемой «физики», где тебе суждено провести всю свою недолгую жизнь, дыша одним затхлым воздухом со своими товарищами по несчастью, питаясь собственными переработанными на биологической фабрике выделениями и запивая переработанной же мочой?

Оставаясь в собственной консервной банке, «тинк» поддерживал в себе жизнь готовыми растворами, заранее обогащёнными необходимыми для жизни газами и никогда не прикасался к себе подобным даже в мыслях, общаясь с ними через дип-линки («дик-пинки», шутили операторы) и вокорры. Для особых случаев существовали виртуальные приёмные и даже самоходные бипедальные дроиды, удачно заменявшие жаждущей физического общения консерве собственное искорёженное, покалеченное, замурованное в саркофаг тело. Не тело даже, а скорее упрощённый биологический носитель разума. Острого, надменного, узкозаточенного под конкретные задачи и бесстрашного в своей практической бессмертности.

Рауль Кабесинья-третий отчётливо осознавал гибель своих двух первых носителей и был совершенно готов продолжить в том же духе, если придётся. Это мичман Златович с печально знаменитых «трёх шестёрок», в теории, должен был мучиться чёрными космачьими ночами при воспоминаниях о том, как дежурный оператор Кабесинья-второй погиб в факеле тягачей лихтер-рудовоза, спасая его, мичмана Златовича, буйную головушку. Кабесинье-третьему от того было ни жарко, ни холодно. Он снова был в строю. Точнее, не был.

Трёпаное упражнение ему никак не давалось.

А всё его новое растреклятое биологическое тело.

Зачем только он согласился на всё это.

Нелепость! Чистая нелепость!

Променять остроту контроля за каждым атомом в пределах его досягаемости на мегаметры вокруг, получив взамест жалкое, трясущееся, никак не желающее чётко отвечать на его приказы, никак не желающее служить студенистое нечто.

Но упражнение есть упражнение, только выполняя их одно за другим ему удастся вернуть себе видимость власти хотя бы над самим собой, что уж говорить об окружающей действительности.

Рауль Кабесинья-третий постарался, как ему советовал тренер, держать трим — в седловине даже от слишком глубокого дыхания тебя начинало телепать туда-сюда — но перед этим надлежало расслабить непослушные, норовящие сжаться тугими узлами спазмированных мышц конечности, успокоить сердцебиение, затем вот так, расслабленно, легко, словно играючи, щёлкнуть контрольными кольцами, прочувствовав каждое ответное дуновение ветерка в узле треклятой седловины.

А теперь раскрыть глаза навстречу космосу и воспарить, подобно несуразной птице, прочувствовав каждое натянутое до предела сухожилие, каждый вывернутый под нелепым углом сустав, каждый вставший дыбом волосок на цыплячьей коже.

И всё равно у него не выходило.

Только Кабесинья-третий ощутил достижение вожделенного баланса, динамической потенциальной ямы, как его тут же опять куда-то поволокло, потащило, закрутило и ударило больно плечом о переборку.

Уф!

— Всё балуешься?

Риоха всегда появлялся без приглашения.

Потирая ушибленную при падении руку, Кабесинья-третий старался в его сторону даже не оборачиваться. Как ни в чём ни бывало он поднялся, повертел, разогревая связки травмированной плечевой сумки, руками, пару раз присел-встал и лишь после соизволил обернуться.

Интересно, как давно Риоха за ним наблюдает. В отличие от несчастного обладателя непослушного тела, старый товарищ так и остался всё тем же «тинком» из прошлой жизни, а значит, мог запросто подглядывать за Раулем часами, и хрен заметишь.

— Приходится.

Главное не выдать себя кислой миной. Спецы с его опытом предпочитают не выдавать своих эмоций. Для оператора лишняя эмоциональность — потенциальная беда для станции. Даже теперь, проснувшись вне саркофага, Кабесинья-третий продолжал оставаться верным долгу.

— Да не торопись, времени ещё навалом. Приспособишься.

— Ты прекрасно знаешь, что я бы предпочёл поскорее вернуться в строй.

Риоха промолчал. Впрочем, они оба понимали, что в нынешнем его виде шансы у Рауля вернуться в строй были не выше, чем… чем что, в голову никак не приходило. Чем у мичмана Златовича без аномалий добраться до гальюна после попойки?

— Быстрее так быстрее, дело твоё.

— Только не повторяй мне эту мантру, что если бы меня не достали из банки, я бы так до сих пор и лежал в криокамере снулой рыбкой. Жизнь лучше, чем не-жизнь, ага.

Нет большей гадости, чем попрекать коллегу его же собственной биологической смертью.

— А я не повторяю, — хмыкнул в ответ Риоха, — мне одного раза было достаточно. Но ты же видел расписание шлюзований. Мы с Мартинесом и вдвоём за глаза справляемся. Работы нет, все сменные бригады отправлены в криосон после того скандала. Ещё не хватало мне, чтобы операторы за лид-контроль подрались. Не в мою смену!

— Можно подумать, в таком виде я вам полезнее.

Кабесинья-третий сделал широкий жест, проводя вдоль себя ребром ладони, как бы сканируя своё затянутое в бандажи тело или же предъявляя его к опознанию.

Но Риоху этим нехитрым риторическим приёмом было не пронять.

— Моё дело простое. Приказ был выделить опытного оператора для проведения переговоров. Опытнее тебя никого не было. Уж извини, что я тебя настолько ценю как профессионала.

Кабесинья-третий в ответ на тяжеловесную похвалу лишь желчно усмехнулся.

— Ну спасибо на добром слове, кушайте теперь, не обляпайтесь.

Но Риоха уже посерьёзнел.

— Зря ты так к этому относишься. На кону этих переговоров — судьба нашей станции, и не только её. Это серьёзная работа и просьба отнестись к ней соответственно.

— Есть, сорр, — устало махнул рукой Кабесинья-третий. — Только я всё равно не понимаю, в чём суть моего сидения на этих собраниях. С тем же успехом ты там мог бы присутствовать, благо сам же говоришь, что работы толком нет.

Виртуальный образ Риохи тут же приободрился, водружая ногу на ногу и принимаясь рассуждать.

— Сразу видно, что ты социальную психологию сдавал «на отвяжись». Люди существа стайные. Им важен тесный зрительный контакт, они во многом принимают решения исходя не из формальной логики или прямых интересов, но как результат некоей групповой динамики. Потому никакие переговоры не бывают успешны без встреч лицом к лицу.

— Как, интересно, они привлекли к подобным встречам контр-адмирала Финнеана? Он же, как и почти все вояки, тоже консерва.

Тут Риоха почему-то во всё горло хохотнул, как от хорошей шутки.

— Вот и посмотришь. Да ты не волнуйся, ничего там особенного не планируется. Посидите, языками почешете. И лично тебе я бы советовал при этом помалкивать, — внезапно забеспокоился оператор.

— Да уж как-нибудь помолчу. А кто там, кроме нас двоих, будет присутствовать?

— Это как раз самое интересное. Два барристера журидикатуры Тетиса, по представителю от прочих Семи Миров, возможно, кто-нибудь от Большой Дюжины, большинство я ещё в глаза не видел, но это всё не страшно, главное — кто прибыл со стороны так сказать оппонентов.

На этом месте оба сделали кислые мины.

— Не самолично ли адмирал Таугвальдер пожаловал, часом?

— Не всё так плохо. Железную Сидушку, на наше счастье, им хватило ума держать от переговоров подальше. Он будет присутствовать удалённо. Но случаются гости и поинтереснее.

Интереснее вояки, чуть было не открывшего огонь в ЗВ «Тсурифы-6». Как много Кабесинья-третий всего проспал.

— Куда уж интереснее.

— Как тебе такой вариант — эффектор на борту нашей станции?

Рауль чуть не поперхнулся.

— Что ж не лично Соратник? Или кто там, Хранитель?

— Ты зря сомневаешься. Сутки назад по бортовому времени прибыл. Точнее, прибыла́ — с ударением уточнил Риоха, — на «Лебеде» Воина.

— И он тоже решил почтить нас своим вниманием? Я так понимаю, что Конклав — тоже вполне себе участник конфликта.

— Ну, ты не поверишь, но Адмиралтейство тут же попросило Воина незамедлительно станцию покинуть. Именно потому что он — самая что ни на есть спорная сторона переговоров. В итоге «Лебедь», так сказать, доставил пассажирку и тотчас покинул субсвет.

— Спасибо и на этом.

Интересные дела творятся.

— Я одного не пойму, — Кабесинья-третий исподлобья следил за руками призрака, аккуратно сложенными у того на коленях, — как вы вообще довели до такого?

— До какого? — даже не дрогнул. У операторов существовала неизживаемая, почти спазматическая реакция в кризисные моменты. В случае непосредственной опасности станции они тотчас переходили в форсированный режим одним щелчком контрольных колец. Не таких, как сейчас блестели на фалангах Рауля, но даже виртуальные кольца инстинктивно стучали друг о друга в особом, легко узнаваемом ритме. Но ничего подобного сейчас не происходило.

Как будто Риоха вовсе не относил ту ситуацию к числу угрожающих.

— Ты понимаешь, о чём я. «Тсурифа-6» оказалась в эпицентре самого настоящего мятежа. Случилось то, о чём никто даже помыслить не мог. Так как вы вообще довели до такого?

Риоха лишь чуть кривовато усмехнулся в ответ.

— Ты так говоришь, будто я принимал в происходящем какое-то активное участие.

— Не юли. Ты не только принимал участие, но и стал в результате ключевым игроком во всём этом бардаке.

— Это каким же образом?

Глядите, ему и правда любопытно.

— Именно ты под угрозой лишения аккредитации на всех станциях Сектора заставил Таугвальдера захлопнуть орудийные порты.

— Допустим. Ты бы поступил иначе?

— Я не знаю, как бы я поступил. Я к тому времени прочно застрял между жизнью и смертью, продолжая своё существование исключительно в виде собственного бэкапа, тебе это тоже не впервой, Риоха-пятый, — добавил Кабесинья-третий с нажимом, — но для меня всё случившееся остаётся одной большой загадкой ровно с момента моего нештатного пробуждения вот в этом глупом теле.

С этими словами он снова выразительно сделал жест ладонью.

— И опять я слышу какой-то невысказанный упрёк, с которым я не согласен.

Риоха разом сделался собран и твёрд. Шутки кончились.

— Ты исполнил свой долг в прошлой жизни. Ты вернулся в следующей также с целью исполнения своего долга. Для которого ты и появился на свет в ретортах Эру. Тут мы с тобой одинаковы. И когда настал момент мне принимать решение, для принятия которого, к слову, мне и были даны полномочия как дежурному оператору «Тсурифы-6», я не стал мешкать и необходимое решение принял.

— Тем самым подставив станцию по удар и сделав её ещё одной стороной конфликта.

— Неправда. Стороной конфликта она стала в тот момент, когда из дипа на нас начал проецироваться импактный дождь обломков Лидийского крыла.

— Так что, ты тоже считаешь, что во всём виноват Финнеан?

— Я этого не говорил. А вот тот, кто отправил его флот за Ворота Танно, должен мне несколько ответов на вопросы. Жаль только, что улетел.

Любопытно. Судя по его базовой моторике, только в этот момент диалога Риоха начал испытывать искренние эмоции. Всё, что говорилось ранее, было лишь словесной мишурой.

— То есть ты во всём винишь Воина?

— Неважно. Главное, чтобы истинный виновный всего случившегося всё-таки нашёлся.

— А, так это всё-таки не переговоры, а тот самый, упорно отрицаемый тобой трибунал?

— Ни в коем случае. Но лично я буду тщательно следить за всем, что на этих ваших заседаниях будет произноситься и подразумеваться.

Ничего, и кроме него найдутся… наблюдательные. Те насупленные парни с Тетиса выглядели весьма решительно. И глобулы их уж точно не упустят ни слова. А вот ты, брат-оператор, что-то не договариваешь.

— Звучит не так, будто тебе просто нечем заняться. Я бы даже сказал, что ты уже решил для себя, что и где искать.

— Скажи прямо, ты думаешь, что я от тебя что-то скрываю?

— Ну почему же, — Кабесинья-третий потратил пару секунд, подбирая слова, — мне кажется, что ты можешь вполне не нарочно упускать нечто важное. Нечто такое, что представляется тебе само собой разумеющимся, но мне оно при этом попросту не известно. Что-то из того, что случилось между моей физической смертью и моим же преждевременным возвращением три года спустя.

Риоха вполне достоверно затряс в ответ головой, изображая недоумение.

— Что бы это могло быть, такого, что не отображалось бы в общедоступных базах и требовало непременного получения каких-либо сведений от меня лично и никак иначе? Потому что только так бы я мог это всё, хм, так упорно упускать.

— Например, ты мне так и не объяснил, что Лидийское крыло вообще делало за Воротами Танно.

Риоха в ответ лишь сделал большие глаза.

— Но я тебе рассказывал и про триангуляцию, и о пропавшей группе доктора Ламарка.

Подождал, вздохнул и пошёл с самого начала.

— Всё собственно и началось с того, что от них пришёл маяк с координатами. Тут все словно с ума посходили. Четыре ПЛК контр-адмирала Финнеана врубают прожиг, за ними в погоню бросается флот адмирала Таугвальдера, между ними мечется «Лебедь» Воина, начинается полная неразбериха, наша станция остаётся без энергии — первторанги же все ушли, бакены Цепи это всё едва пропускают обратно, в субсвет вместо походного ордера валится каша из импактной шрапнели и уцелевших крафтов, мы с ребятами едва выстраиваем в пределах ЗВ хоть какой-то порядок, и тут возвращается эта самая четвёрка во главе с «Тимберли Хаунтед» контр-адмирала Финнеана, в конце концов, пересмотри ещё раз записи, всё же задокументировано!

Риоха, произнося эту тираду, начал постепенно распаляться.

— И ты прав, я до сих пор не знаю, что на самом деле у них там стряслось, ни Финнеан, ни тем более Таугвальдер мне не докладывают, но это не потому, что я что-то скрываю!

— Вот опять ты за своё. Я не утверждал, что ты что-то скрываешь. Но мне со стороны всё-таки виднее. Вы все находились внутри, вы наблюдали этот дурацкий мятеж в развитии. И потому вы не говорите о главном.

— О чём же?

— О том, что послужило спусковым крючком конфликта.

— Триангуляция?

— Да. Я же застал начало истории. Все, на каждом стендапе перед началом дежурства, только и говорили о фокусе. Мол, в нём главная загадка бытия, стоит нам разобраться с этим фокусом, как будет решена и проблема угрозы, и мы всё-таки сможем покинуть Барьер, окончательно разобраться с врагом, а Цепь станет не нужна.

— Ну, да, было такое.

— И вся эта триангуляция именно потому и была так важна, потому, как я понял, контр-адмирал Финнеан и отправил смертничков майора Томлина с группой доктора Ламарка, потому же и решил во что бы то ни стало, даже нарушив прямой приказ адмирала Таугвальдера и хуже того — Воина, во что бы то ни стало их вернуть со свежей информацией с места. Я ничего не упускаю?

— Ну.

— Фидеры гну. Почему все забыли про фокус?

— Так группа Ламарка и не вернулась. И Финнеан к ним не пробился. И даже разведсаб, триангулировавший в итоге фокус, больше не подавал никаких признаков жизни.

— И никого это не беспокоит? Ну там, Адмиралтейство, Квантум, Порто-Ново, всех прочих?

Риоха в ответ призадумался, попутно листая какие-то датасеты.

— Как я понял, этот квадрант Цепи был блокирован до того, как нейтринная буря по ту сторону Барьера успокоится.

— И переговоры у нас на борту к этой блокаде никакого отношения не имеют?

— Судя по всему, нет.

— И никого не беспокоит, что прошло уже три стандартных года, и пора бы уже хоть немного в этом вопросе пошевелиться?

Риоха пожал в ответ плечами.

— Я не знаю. Чего ты от меня хочешь?

— Да ничего, это же ты сюда явился, мне нотации читать, мол, не торопись, успеешь ещё в форму прийти. Или это не ты был.

— Ладно, уговорил, не буду я тебя больше стараться поддерживать. Раз ты такой подозрительный у нас стал. Только вот что я тебе скажу. Пока ты тут ищешь у меня в речах проговорки и недомолвки, я бы на твоём месте лучше поразмыслил над тем, почему всё-таки именно тебя выделили из всех операторов станции в качестве переговорщика.

— Потому что я один в тот момент болтался в морге бесполезным куском плоти, а у остальных была работа?

— Вовсе нет. Потому что ты всегда был из нашей команды самым социализированным. Ты и погиб-то почему? Спасал экипаж трёпаного рудовоза. Кому в той горячке было до них дело? Тебе. Ну так прекращай ныть, что тебя из канистры будто бы достали против твоей воли. Всё не так, и ты прекрасно это знаешь. Работа есть работа. Теперь — вот такая.

Ну спасибо, будто он не в курсе.

Только ты, Риоха, разговор в сторону-то не уводи.

И тогда Кабесинья-третий достал свой главный козырь.

— Допустим, у меня паранойя. Согласись, в моём положении это не самое страшное, что бывает на свете. Могу себе позволить. В конце концов, к управлению станцией меня всё равно теперь и на пушечный выстрел не подпустят, по крайней мере без глубокого перепрофилирования аугментации и повторного подтверждения грейда. И не спорь, все эти упражнения, что мне тут напрописали коновалы, — это всё полная ерунда. Допустим даже, что меня разбудили для единственной цели — вести эти странные переговоры, которые уже три года идут без меня и, судя по всему, ещё лет сто будут идти после.

— Но?

— Не надо, не торопи меня. Так вот, допустим, нет никакого подвоха, вот только один вопрос, почему именно сейчас?

— Ну, я же объяснял, прибытие новых делегаций, эффектор, смена формата. Возникло предложение расширить присутствие на переговорах представительства самой станции.

— Возникло предложение? Так-таки само собой и возникло?

— Ну, не совсем само собой.

Да, вот оно, Рауль всё-таки попал в точку.

— Не томи.

Даже через дип-линк визуализации было заметно, как Риоха мается. Ох как не хочет он говорить. Так что там, ничего никто ни от кого не скрывает?

— Пожалуй, лучше тебе всё увидеть собственными глазами.

С этими словами Риоха свернул голограмму, оставив только повисший в воздухе указатель.

Тот настойчиво елозил у центральной оси станции, где обыкновенно располагались гейты центральных транспортных систем.

С этим гражданским способом физического перемещения Кабесинья-третий всё никак не мог смириться. В критических ситуациях операторы зачастую физически перемещали свои саркофаги от башни к башне с целью минимизации запаздывания сигнала, однако использовать для этого обычные грузопассажирские капсулы магнитных тоннелей ему до сих пор казалось чем-то отдельно неприятным. Как будто его нарочно тыкали каждый раз носом — теперь ты не один из нас. Ты никакой не оператор, ты обыкновенный бесполезный пакс.

Что же такое увидеть «собственными глазами» требовалось нынче от опального оператора, для чего приходилось в очередной раз переступать через собственную гордость?

И за что ему, собственно, все эти мучения?

Кабесинья-третий со скорбной миной шагнул в раскрывшиеся перед ним створки транспортной капсулы, чтобы тут же едва не влететь лбом в ребро переборки. Падлючая гравитация продолжала играть с ним свои злые шутки. Несмотря на все старания и упражнения, он никак не мог наловчиться вовремя реагировать на рывки уходящей из-под ног палубы.

Наверняка его судорожно вцепившиеся в поручень пальцы сейчас безумно смешили Риоху.

Кабесинья-третий злобно обернулся на превратившуюся в двусмысленное многоточие стрелку указателя. Ну ничего, мы ещё как-нибудь сочтёмся, дорогой товарищ.

Товарищу, впрочем, хватало ума помалкивать.

Так, а куда, собственно, это мы теперь направляемся?

Куцая, пусть и далеко не гражданская аугментация, задумавшись, подсказала интересное. Двигались они к внешним секторам ядра станции, где на границе между госпитальными и квартирмейстерскими отсеками располагалась самая странная ввиду своей почти бессмысленной в реальных условиях секция «Тсурифы-6». Они двигались в сторону гауптвахты.

Там в былые времена проводили ночь перепившие на камбузе палёного космачьего самогона навигаторы гражданских каргошипов, а также временно размещались списанные на гражданку «естественники» из экипажей разведсабов и прочей военной мелочи, отчего-то не совместимой с размещением на борту стандартных саркофагов.

«Консервы» сюда не смогли бы угодить, даже если бы очень постарались. Этих просто погружали в штатный криосон до полного списания или перевода в небоевые службы по итогам надлежащего расследования. Сказать по правде, Кабесинья-третий вообще с трудом помнил о самом существовании гауптвахты на собственной станции.

Интересно, а не станет ли он вот прямо сейчас одним из постояльцев этой утлой обители, не занятой, наверняка, по нынешним унылым временам, вообще никем. А что, возьми Риоха и запри его здесь за лишние вопросы, кто вообще за него впишется, чтобы отсюда его вызволять?

Рауль затравленно оглянулся на заевшее многоточие. И оно тут же вновь молча обратилось стрелкой.

Створки люка разошлись, недвусмысленно прогоняя своего единственного пассажира из капсулы.

Ничего, мы ещё прорвёмся. В конце концов, Кабесинья-третий до сих пор оставался полноправным оператором этой станции со всеми необходимыми регалиями. Вот только реальные права у него, пожалуй, были теперь не больше, чем у любого из прежних посетителей этого скорбного заведения.

Не больше, не к ночи будет помянут, чем у пьяного мичмана Златовича.

— Нам сюда.

Стрелка указателя снова рванула вперёд.

Итак, что у нас тут.

Две соседних камеры, запертые, но не подписанные, как будто заключённые в них люди не заслужили даже хамовато-анонимного «Джон Доу». Интересно, что будет, если рядом запереть ещё и Рауля? Камеры поди изолированы от внешней связи.

Новый панический приступ удалось погасить не сразу.

— Мы чего-то ждём?

— Погоди, я раздам тебе права, это оказалось не так-то просто. Готово, лови.

Стенки камер тут же сделались полупрозрачными, открывая Раулю вид на то, что творилось внутри.

И чего?

Внутри самым банальным образом пребывали по одной особи самой гражданской наружности. В одинаковых оранжевых арестантских робах. Одинаково лохматые и небритые. С одинаковыми иссиня-зелёными следами от чьих-то кулаков, что симметрично расплывались у них вдоль левой скулы.

Впрочем, эта одинаковость распространялась на обоих индивидов не только в стиле одежды или по характеру полученных травм.

Перед Раулем Кабесиньей-третьим сидели на голых арестантских нарах два полных близнеца.

И они при всём этом были ему чем-то неуловимо знакомы. Как будто он их уже где-то видел.

Но кроме собратьев-тинков, полных близнецов среди былых знакомств за Раулем не водилось, можно было и не вспоминать. Нет, этого человека он если и видел раньше, то в единственном экземпляре и, разумеется, не во плоти.

И тут до него дошло, кто перед ним.

Сам Рауль дорого дал бы в тот момент, чтобы вновь лишиться мимических мышц. Их, как и всю прочую органику, не входящую в перечень необходимых для поддержания полноценной жизнедеятельности «тинка» тканей, как правило заранее, задолго до помещения носителя в саркофаг, иссекали ради минимизации возникновения возможных злокачественных аномалий. Трёпаная мимика палила его сейчас перед любым наблюдателем почище всякой старомодной ерунды вроде анекдотического «детектора лжи». По сути, сейчас он стоял перед Риохой открытой книгой — бери-читай — и глупо хлопал глазами, пытаясь сообразить, что происходит.

— Каким образом он… точнее, они тут оказались?

— Ты не поверишь, но мы у тебя и хотели спросить.

Риоха материализовался вновь, но на этот раз выглядел не развязным визитёром, а скорее строгим инспектором. Его образ в чёрном старинном сюртуке и с куцым завитым париком на макушке больше подходил тем самым барристерам Тетиса при исполнении. Кабесинья-третий, и без того растерянный, окончательно потерял опору, борясь с ощущением, будто сама реальность разом валится у него из-под ног.

Всё происходящее выглядело каким-то сомнительным аттракционом, дурной шуткой, несмешным анекдотом. Заходит мичман Златович в бар.

А оператор станции «Тсурифа-6» ему и говорит.

Да, перед Раулем кочумал на гауптвахте собственной персоной его собственный убийца. Ненарочный, и не его самого, а предыдущего носителя, но тем не менее. Это вызывало в нём неожиданно сложные и донельзя бурные эмоции.

— «Три шестёрки» здесь, да?

— Ровно шестьдесят вахт, как пришвартованы. И как всегда не без приключений. Ты бы знал, какой бардак они сумели устроить одним своим появлением.

Дурной анекдот, как и было сказано.

— Как всегда, ничего не меняется. Надо было им вовсе заход в ЗВ запретить.

— Думаешь, поможет?

И тут до Кабесиньи-третьего, наконец, дошла вся степень нелепости происходящего.

— Но который из них мичман Златович? Я не помню, чтобы их в прошлый раз было двое. Или это мой бэкап врёт?

— Никак нет, — Риоха продолжал наблюдать за ним сквозь прищур, как бы оценивая каждое его ответное слово.

— Тогда как они… погоди. Сколько лихтер-рудовозов «Тэ шесть сотен три» сейчас пришвартовано к станции?

— Мог бы и сам удостовериться, прав у тебя теперь хватает. Два, ровным счётом два.

Любопытно.

— Это какая-то техническая ошибка.

— Мы с Мартинесом тоже сперва так и решили, когда заметили странно ведущий себя в канале подхода рудовоз. Потом даже узнали твоих старых знакомых и немедленно перехватили от греха контроль над этой ржавой колошей.

— Сразу надо было так сделать, — проворчал Кабесинья-третий. — Но дайте я угадаю, не помогло?

Риоха кивнул.

— Именно. Стало только хуже. Корабль стремительно терял управление, реагировал неадекватно, телеметрия вообще шла вразнос, в итоге чуть не разворотил нам направляющие, прямо как в тот раз.

Да. Прямо как в тот раз.

Шутка. Это какая-то дурацкая шутка.

— Но вы же справились?

— Нет, мы нет. Пришёл на помощь экипаж «трёх шестёрок».

— Только не говорите, что мичман Златович оказался в кои-то веки в рубке собственного корабля не бесполезным балластом.

— Тут ты не прав. Он вообще-то настоящий герой. Когда крыло Финнеана беспорядочно прорывалось обратно от Ворот Танно, он сумел прикрыть боди-блоком каргокрафт «Принсепс» от разлёта импактных осколков.

Кабесинья-третий исподлобья поглядел на помятые лица мичманов. Вы ещё медаль им выдайте. Обоим.

— Допустим. И в чём же было дело, в итоге?

— Ты не поверишь, но нам от самой границы ЗВ пришло сообщение по аварийному каналу, стали разбираться, оказалось, с нами говорил экипаж того самого нештатного двойника «трёх шестёрок». Вся аварийная ситуация случилась исключительно по нашей вине, мы с Мартинесом не сообразили, что идёт интерференция двух сигналов.

— Опять аварийные транспондеры?

— Да вот нет, дело оказалось сложнее, как видишь, к нам в доки в итоге попала пара абсолютно идентичных кораблей. Со всеми потрохами, начиная с транспондерных кодов и навигационного софта и заканчивая экипажем, пассажирами и грузом.

Бредятина какая.

— Как такое может быть?

— Вот ты мне и скажи. Ты единственный из всех, присутствующих сейчас на станции, кто общался с мичманом Златовичем до всей этой ерунды.

Какое интересное определение.

— Ну, я общался только с одним из этих мичманов Златовичей. Да и то, если ты заметил, крайне недолго.

— А вот они, ты не поверишь, в один голос твердят, что никому здесь не верят и готовы общаться только с тобой.

Кабесинья-третий не мог не съязвить в ответ.

— В особенности — не верят друг другу, да?

— Как ты догадался?

— Да уж не требуется тут особых догадок. Это же они банально подрались, прежде чем сюда угодить?

— Склоняю голову перед твоей прозорливостью.

Риоха и правда делано поклонился.

Стоп. Погодите.

Острый приступ ярости застал Кабесинью-третьего врасплох. Он даже не подозревал, что способен испытывать столь острые эмоции. На долгих две минуты его накрыло такой чёрной волной, что его сознание почти отключилось. Осталась лишь базовая моторика — сжатые до скрипа зубы и побелевшие от усилия кулаки.

Уф. Вроде бы отпустило.

— Так вот почему вы меня разбудили… вот в этом виде?

— Да. Мы с Мартинесом посчитали, что ты единственный из нас, кто сможет в этом всём разобраться. И да, оба они несказанно обрадовались, когда узнали, что ты оказался жив.

Да уж, «оказался». Привезли его домой, оказался он живой. Смешно.

— Я одного не пойму. Это же, я не знаю, такие же «тинки», как и мы. Значит, просто запросите банки Эру, откуда ещё такое может прилететь?

— За три года никакие биоинженеры Семи Миров не способны с нуля собрать полноценного носителя. Ни с бэкапом в наличии, ни тем более без. И тебе это прекрасно известно. Они должны, они обязаны быть старше.

— Хорошо, значит, готовую память записали на готовые болванки. Опять же, зовите спецов с Эру, они вам всё скажут.

— Мы и вызвали. Но если тут замешан кто-то из них, что им мешает банально соврать?

Ну, приехали.

— Ладно. Я понял. Мы в тупике. И тупике давно и тщательно спланированном, — неожиданно для себя Рауль почувствовал, что больше не злится. — Чем я могу помочь расследованию?

— Ты не поверишь, но тебе предстоит общаться с этими двоими и их экипажами.

Вот же черти космачьи, так и знал, что тут будет какой-то ещё подвох.

Двери обеих камер послушно разомкнули замки и тут же распахнулись.

— Во дела, они и правда тебя оживили!

Голосили мичмана́, разумеется, хором.