Сын детей тропы

Глава 8. Погоня

Человек сидел на упавшем стволе и медленно, не торопясь, жевал белый корень старого года, сморщенный и вялый. Шогол-Ву отыскал их ночью на ближайшем поле, забытые при сборе урожая. Дичь не стреляли, хотя тут, близ людского жилья, водились упитанные зайцы. Огня решили не жечь.

— Чего ты ждёшь? — зашипела Ашша-Ри. — Двуликий поднимается всё выше по холму!

— Да, да. Вот доем и пойду. Давно я этакой дряни не едал… Должны у меня быть силы, как по-твоему, а? Нельзя идти на дело, если брюхо от голода подводит и голова плывёт!

— На дело?

— Чего к словам цепляешься, рожа пятнистая? Это я только так говорю. Чего б и не купить ваши мази честно, если вот — в кармане раковины звенят? Но если из-за этой за нами погоня, я ж не знаю, может, они и до Подковок добрались. Может, ноги уносить придётся, а как унесёшь, если они меня едва несут? Из-за вас всё!..

Ашша-Ри вырвала корень из рук человека и отшвырнула в сторону, в заросли раздери-куста. Нептица поглядела любопытно, но подниматься не стала, продолжила чистить перья.

— Иди! — воскликнула Ашша-Ри, указывая рукой. — Живо! Пора уходить, а ты ещё тут!..

— Ладно, ладно, — заворчал человек.

Он поднялся, отряхнулся и побрёл, переступая торчащие корни, туда, где в просветах деревьев темнели изгороди и срубы и поднимались дымки.

Шогол-Ву стоял, прислонившись к тёмному стволу, растрескавшемуся, кривому, и слушал.

Расшалившийся ветер скакал по дороге. Обогнал телегу, что ехала от Заставы, завыл, пугнул рогачей и бросился в лесок. Поднялся, пригибая ветви, вспрыгнул на холм, где ещё раньше растрепал одеяло Двуликого. Погнал клочья, поддевая холодным носом, заметил дымки из труб — и кинулся вниз, путая серые нити, прибивая к земле.

— Ты говорил, спас его из петли? — спросила Ашша-Ри.

Шогол-Ву промолчал.

— Ты, порченый! Знаешь, кого могли оставить в петле? Пусть бы там и гнил! Зачем спас?

Ветер пронёсся между стволов. Нептица вскрикнула недовольно, хлопнула крылом, встряхнулась.

— Ты хоть собирался к Свартину, или я подумала о тебе лучше, чем ты заслужил? Ответь мне, знающий мать!

— Не собирался. Я хотел на Сьёрлиг.

Ашша-Ри поднялась, закусив губы.

— Стоило убить тебя раньше!

— Думаешь, стоит, так попробуй. Нет — молчи.

— Не мне! Племени, когда поняли, что ты порченый. Из великой милости тебе сохранили жизнь. И что племя получило взамен? Предательство!

Ашша-Ри гневно сузила глаза. Тряхнула головой, и ветер разметал чёрные пряди её волос.

— Погляди на людей! Свартин поднял их, своих на своих! Они взяли Зелёные угодья, взяли Приречье, взяли Приозерье — с боем, с кровью! Людское племя вырезало само себя, и что? Они уже о том забыли! Своих они не винят, зато мы, дети тропы, им как кость в горле. А в чём наша вина? В чём, скажи? Мы были на стороне Свартина, как многие из людей. Он предал нас, нарушил клятву — в чём наша вина? Это гнилое племя. Оно не знает справедливости и чести. И после всего ты решил помочь одному из них?

Шогол-Ву промолчал, и охотница воскликнула:

— Тебе нечего сказать! Трус и предатель, вот ты кто! Спроси себя сам, зачем живёшь!

— Я спрашивал, — ответил Шогол-Ву. — Я спрашивал, Ашша-Ри, и не только теперь. Я вошёл в пору, когда мог удержать имя, но вспомни, торопились мне его давать? У ночных костров нарекали других, тех, что пришли под улыбку Двуликого позже меня — а я был только дитя племени, безымянное дитя! Я вошёл в пору, когда других звали женщины, лишь тогда Койчи-Ит меня нарёк. Вспомни ещё, многие ли сочли за честь дать свои голоса, чтобы вождь выткал из них новое имя.

— Ты смеешь жаловаться, порченый? Будь благодарен, что тебя приняли — такого! Ты должен был стиснуть зубы и доказать, что годишься быть одним из нас!

— Разве я жил не так, Ашша-Ри? Меня поставили к котлам, а это работа дочерей племени, не сыновей. Это дело для слабых. Сказал я хоть слово против? И разве я бился хуже других в нашем последнем бою? Хоть раз ослушался вождя, нарушил законы?

Он дал Ашше-Ри время ответить, но та промолчала.

— Ты говоришь, должен был доказать. Как долго пришлось бы доказывать? Терпеть насмешки, упрёки, которых не заслужил. Сидеть у огня под круглым оком, когда женщины выбирают других, но меня — никогда. Ты говоришь, я предал племя. Нет, Ашша-Ри, это племя предало меня. Я жил как верный сын, а племя отвергало меня. Я ждал довольно. Мне не нашлось места среди вас, а значит, настала пора уйти. Я больше ничего не должен детям тропы.

— Тебе позволили жить. Это уже великий дар!

— Этот дар мы все получаем без просьбы. Боги дают и ничего не требуют взамен. Имеем ли право мы, живущие внизу, присваивать дар жизни себе и требовать, чтобы кто-то был за него благодарен? Я не вижу в том справедливости, Ашша-Ри.

Нептица, следившая за разговором, поднялась, расставила крылья. Шипя и щёлкая клювом, встала между спорщиками. Шогол-Ву положил ладонь на вздыбленные перья на белой шее.

Ашша-Ри глядела сумрачно, сощурив тёмные глаза, но ничего не говорила. Сплюнув, она встала у соседнего ствола и застыла, слушая ветер.

— Может, ты прав, — сказала она с неохотой чуть погодя. — Тебе лучше уйти. Племя никогда не примет такого. Но тебе нигде не будет места, ты понимаешь?

Нептица, утихшая было, повернулась на голос, защёлкала клювом.

— Ты никто. Не сын тропы, не человек. Мы терпели тебя, порченый — тебе это было не по душе. Но может статься, больше никто не будет тебя терпеть.

— Может, и так. Но больше я не стану оставаться там, где меня лишь терпят, и считать это удачей.

Они умолкли, и только голос ветра звучал в роще.

Ветер, разыгравшийся, скачущий то туда, то сюда, унёсся к Подковкам, а когда вернулся, притащил в зубах добычу: пёсий лай, крик испуганного рогача, людские голоса. Шогол-Ву отлепился от ствола.

— Что-то случилось, — сказала Ашша-Ри. — Нужно идти, скорее!

Запятнанный поспешил, переходя с широкого шага на бег, выгадывая путь меж старых пней, поваленных стволов и цепких кустарников, обходя ямы. Ветер нёсся следом, кружил, тревожил.

— Куда? — раздалось за спиной. — Уходим!.. Ты готов отдать жизнь за людскую падаль?..

Шогол-Ву бежал навстречу шуму. Он видел уже суету у окраины, пляшущего на привязи чёрного рогача, растерянных людей. Рычали псы, кричала домашняя птица, визжала женщина.

Он бросился задворками, стараясь не уходить далеко от шума. Перепрыгнул изгородь, другую и столкнулся с испуганным мужиком у двери хлева. Тот попятился, роняя мешок, просыпал зерно. Открыл рот — крик не вышел.

Шогол-Ву мотнул головой и заспешил дальше. Несушки закричали истошно. Одна бросилась под ноги, хлопая крыльями, за ней вторая. Запятнанный едва успел отскочить.

Человек вертелся у колодца. Видно, бежал с другого конца деревушки. Его нагоняли трое, а ещё двое были рядом, обходили сруб и не догадались пока зайти с разных концов. У каждого око на груди.

Человек схватил ведро, привязанное к вороту и брошенное кем-то на срубе, и выплеснул воду на стража. Тот попятился, утирая лицо. Второй занёс топор, удар пришёлся по ведру, и оно раскололось. Топор взлетел опять.

— Живым брать! Живым!.. — неслось по улице. Смешались крики — женские, мужские, не разобрать слов.

Стрела ударила стража в плечо, разворачивая. Топор выпал. Человек, прикрывший голову, оглянулся.

— Выродок! — запоздало крикнул мужик за спиной.

— Сзади! — завопил человек.

Шогол-Ву не успел обернуться. Начал движение, заметил тусклый блеск и бросился вперёд, упал, перекатился. Вилы, медленные в неловкой руке, прошли мимо.

— Выродка убить! Второй нужен живым!

Кричал черноволосый, тот самый, которому они пели в трактире. Хмурый и встрёпанный, он скалился, как дикий зверь, хотя ему наверняка было больно. Через щёку тянулась свежая рана, глаз чудом уцелел.

Он был уже тут, у колодца, и стражники с ним. Без цепов, с топорами. Дальний — с луком, натягивал тетиву.

Шогол-Ву поднялся и шагнул вбок, стараясь не выпускать из виду их всех — стражей, других людей, что пока держались поодаль, и этого, ближнего. Лучник медлил — мужик с вилами был на пути стрелы.

— С дороги, с дороги пошёл!

Человек подхватил с земли топор и рубанул ближайшего стража. Тот легко отбил удар. Человек ударил ещё, зло и не особо умело.

Шогол-Ву ушёл ещё в сторону, обернулся и перехватил рукоять. С силой ударил черенком под рёбра — поселенец выпустил вилы. Подоспел ветер, сражаясь неясно на чьей стороне, забил уши криками, храпом рогачей. Полетела стрела, плохо пущенная, и легла, не добравшись даже до сруба. Страж, пославший её, упал.

Предводитель Длани застыл, глядя на дорогу, где мотал головой чёрный рогач, молодой, тонконогий, бил копытами. На спине его сидела Ашша-Ри с натянутым луком. Нагоняя её, чертя по земле концами крыльев, бежала нептица. За ней с лаем неслись псы, порой забегая вперёд и отскакивая от раскрытого клюва.

Один из стражей наклонился, поднимая лук упавшего товарища, а черноволосый всё стоял. Медлил. Стрела Ашши-Ри глядела ему в сердце, но медлила и она.

Человека теснили. Он упал, оступившись. Шогол-Ву бросился к колодцу, ударил вилами плашмя, позволяя спутнику отползти и подняться. Страж, рослый и крепкий, легко выдержал удар. Оскалился, занося топор.

Его отвлекли псы, гнавшиеся за нептицей. Один, жёлтый, крупный, ударил под колено, следом нептица тюкнула по плечу. Высоко пролетела стрела — черноволосый помешал стрелку.

— Эту тоже брать живой! Живой, я сказал!..

— Чего ждёте? — прозвенел голос Ашши-Ри.

Рогач под ней плясал, вскидывая голову. Черноволосый свистнул — рогач скосил на него глаз, но охотница стиснула бока коленями, дёрнула повод, и зверь отшатнулся, едва не налетев на стража, заходившего сбоку. Тот отскочил.

Человек запрыгнул на спину нептицы. Та закружилась и вскинулась, он съехал, но тут же вновь забросил ногу. Вцепился в перья, прижавшись к спине лицом.

— Давай, Хвитт! — крикнул он. — Уходим отсюда!

И пнул сапогом пса, подобравшегося слишком близко.

Ашша-Ри протянула руку. Шогол-Ву, отбросив вилы, схватил её ладонь и взлетел на спину рогача. Перехватил лук, охотница сжала поводья, стегнула, и они понеслись — под лай псов, людские крики и завывание ветра. Нептица с седоком бежала следом.

— Стреляй! — кричала Ашша-Ри. — Останови всех, кто идёт за нами!

Деревенские застыли у домов с раскрытыми ртами, не пытаясь вмешаться. Стражи гнались до околицы, до трактира, и там замешкались. Других рогачей Ашша-Ри пугнула, они ушли в поля за деревушкой, разбрелись и мотали головами, будто боялись и друг друга, и хозяев, что подзывали их.

— Почему не стрелял? Ты, порченый! Чем меньше их останется, тем легче уйти!..

— Я не стану убивать зря.

— Зря?.. Они заслужили, все до единого!

— Эй, эй! — подал голос человек. — Не потеряйте меня! Едва держусь!.. Поменяемся, может? Ай!..

Нептица крикнула, вытянув шею. Она спешила как могла, но отставала от рогача. За ней с хриплым лаем неслись псы.

Нептица расставила крылья, хлопнула раз, другой, невысоко пролетела над дорогой. Так и бежала дальше — то ногами, то на крыльях. Псы остались позади, но ветер ещё доносил их раздосадованный вой.

Дорога тянулась меж полей — не свернуть, не укрыться — и ползла на холм. Рощица осталась позади, дальше всё вырубили.

Ашша-Ри завертела головой.

— Ты зря не остановил их, порченый! Нам не уйти, нагонят, и стрелять придётся всё равно. Даже если бросим людскую падаль, много не выгадаем!

— Я всё слышу! — выкрикнул человек, поднимая голову. — Попробуйте только бросить!..

— Мы уйдём. За холмом река. За ней Косматый хребет. Если успеем, никто не найдёт.

Ашша-Ри мотнула головой, ударила рогача пятками, вынуждая скакать быстрее. Юный и сильный, тот всё же устал от бега, от двойной ноши. Он храпел, взбираясь по крутой дороге. Ветер свистел, обгоняя его, будто радовался, что может лететь без отдыха.

Шогол-Ву обернулся. Позади лежала дорога, ясно видная с холма: чёрные поля, серое пятно далёкой рощицы, косматые тёмные крыши — отсюда казалось, дома сбились в кучу, как овечье стадо. И там, по дороге, скакали уже первые всадники. У холма не настигнут, но до реки не успеть.

Нептица, подняв голову, крикнула. Она отставала, не могла лететь в гору и глядела на запятнанного будто с мольбой. Но человека стряхнуть не пыталась.

На холме возвышался храм. Пятикрылого, тут и гадать не нужно, раз место высокое. Как водится, в этом храме не было стен, только крыша под четырьмя столбами, чтобы ветер мог летать свободно. У одного из столбов покорно стоял рогач. Немолодой, с поредевшей гривой, но крепкий с виду. Он всхрапнул тревожно, завидев путников.

На дорогу вышел кто-то, пригляделся из-под руки. Видно, рассмотрел, кто едет — приложил ладонь ко рту, попятился и упал, споткнувшись о камень.

Ашша-Ри заставила рогача остановиться. Разгорячённый бегом, тот не сразу понял. Заплясал, зафыркал, кося глазом на чужого зверя.

Его хозяин прижался к ногам Пятикрылого, выставив перед собой руку. Тоже немолодой, бедно одетый.

— Пощадите!..

Пятикрылый глядел вдаль с улыбкой. Старый, даже камень изъело временем, с крылом за левым плечом — таким его изображали много жизней назад. Позже решили, что пятое крыло должно быть у правого плеча. Тогда меж землями Союза, Южным уделом и Степной лапой вышел раскол: в приморских южных краях хотели тесать статуи как раньше, несмотря на новый указ храмовников.

Последний указ всех примирил: теперь пятое крыло делали подвижным, на оси. Кто нёс подношение, мог сам решить, куда повернуть крыло.

Ашша-Ри спрыгнула, забрала свой лук и взялась отвязывать чужого рогача. В это время до храма добралась нептица. Остановилась, тяжело дыша, подняла морду, ткнулась в колено запятнанного. Чёрный рогач переступил ногами, отошёл.

Человек сполз на землю.

— Вот так удача, — присвистнул он. — Ну, удружил, Пятикрылый! А этого?..

Он кивнул на мужика.

— Не трону, — хмуро сказала Ашша-Ри. — Божье место. Нельзя.

Мужик затрясся ещё сильнее, огляделся — видно, чтобы убедиться, что точно находится на каменном пятаке между столбов. Подтянул ноги, поднял взгляд с мольбой и надеждой.

— Нельзя? Ты пытаешься убить каждого на своём пути, а этого нельзя? Те сейчас подъедут, он и выложит, что нас повстречал, да куда мы направились!

— Я ничего не скажу, ничего! Слово даю!.. Пятикрылый слышит, пусть меня покарает, если совру!

— Да соврёшь, поганец, по роже твоей видно. Сейчас мы тебя и покараем. Ну, вы всерьёз, что ли? Заткните ему рот!

— Спаси, Пятикрылый!.. Спаси!.. — забормотал мужик, прижимаясь теснее к каменным коленям.

Ашша-Ри подвела старого рогача, поглядела на Шогола-Ву.

— Пересаживайся. Не тяни! Так уйдём.

— Э, а я как же? Я на твари этой больше не хочу, и так чудом не свалился!

Шогол-Ву спустился, погладил рогача по спине, потрепал гриву. Поглядел на нептицу, что сидела на дороге и вычёсывала перья на спине, смятые человеком.

— Живо! Садись, и уезжаем!

— Зверь устал…

— Дался тебе этот проклятый зверь! Я уже слышу копыта их рогачей — ну, живо! Или уходим вдвоём, или не уйдём!..

— Что значит «вдвоём»? — возмутился человек.

Шогол-Ву толкнул его к рогачу.

— Садись.

Дважды просить не пришлось.

— Ты, знающий мать!.. Если отстанете, я не буду ждать!

Охотница, сплюнув, забралась на спину чёрного рогача, ударила пятками и понеслась с холма.

Шогол-Ву хлопнул по боку старого зверя, на котором сидел человек, и когда тот тронулся с места, побежал следом. Нептица поднялась, отряхнулась и затрусила за ними.

— Долго так бежать будешь? Садись давай! Я из-за тебя и подстегнуть эту тварь не могу!

Шогол-Ву быстро поглядел назад.

— Уходите вдвоём, — сказал он. — Встретимся у Заставы, у Четырёхногого. Уведу погоню.

— Да ты в своём уме? Догонят! Видел, как я от вас отстал? Эта если бы летать умела…

— Держись.

— Чего?

— Говорю, держись крепче.

Шогол-Ву хлопнул рогача по заду, отскочил, и зверь, испуганный, пустился вскачь. Седок вскрикнул, покачнулся, но удержался. Он оглянулся ещё, но послушал. Не остановился, поскакал за охотницей.

Шогол-Ву погладил нептицу по голове. Та довольно зажмурила тёмные глаза под красными бровями.

— Не подведи, Хвитт, — попросил запятнанный и забрался на белую спину.

Он сидел и ждал, не спеша трогаться с места.

С холма было видно далеко: такие же поля по эту сторону, дорога к Заставе. Двое скакали по ней, тёмные точки, одна за другой. Вот-вот доберутся до развилки.

По левую руку за полями лежала река, далёкая и тонкая, неслышимая отсюда.

Поднялась стайка зарянок. Ветер бросился за ними, пригнул неосторожной лапой юные деревца у края поля. Он пролетел над рекой, сделал круг и взлетел на холм. Принёс крики всадников, понукающих рогачей, и топот копыт, и зов от храма, близкий и испуганный.

— Вперёд, — сказал Шогол-Ву, несильно хлопая по белой шее.

Нептица поняла. Двинулась с места, обернулась, скосила тёмный глаз.

— Давай, Хвитт. Уходим!

Крики зазвучали уже близко. Должно быть, преследователи добрались до храма. Шогол-Ву обернулся, чтобы узнать, держат ли они луки наготове, но стражи пока не думали стрелять. Они закричали, углядев его на склоне, не дослушали мужика, хлестнули рогачей и понеслись вниз в облаке пыли.

Нептица, учуяв погоню, скакнула. Хлопнула крыльями. Приближался, нарастая, грохот копыт, людские голоса, храп рогачей. Запятнанный обернулся ещё раз.

— Лети, Хвитт! — приказал он, тронув крыло. — Лети!

Нептица расставила крылья на бегу, оторвалась от земли, пролетела невысоко. Взмахнула крыльями ещё раз, поймала ветер, и он понёс её вперёд, под гору. Подняться ей не удалось, но и того хватило. Воздушная дорога вела зверя быстрее, чем могли бежать рогачи.

— В поля! Нам нужно в поля, Хвитт!

Нептица, покорная руке, свернула, пролетела над изгородью. Белые крылья хлопнули раз, другой, но долго она не продержалась — опустилась. Всадники, разгорячённые погоней, под холмом ушли с дороги, свернули следом. Черноволосый что-то кричал — велел, должно быть, разделиться, но его не слушали. Опьянённые близостью добычи, люди видели только её.

Копыта рогачей вязли в мокрой земле, и звери не могли бежать. Нептица, вытягивая шею, била крыльями по воздуху. Ей удавалось кое-где перелетать, и всё-таки стражи нагоняли.

— Вернитесь к дороге! Лёгнер, Улле!.. Он тут один! — разнёсся крик.

Шогол-Ву оглянулся. Стражи и не думали сворачивать. Двое уже подняли луки.

Запятнанный выхватил стрелу, наложил на тетиву.

Первый его не испугал — с этим справится и ветер. Видно, привык орудовать цепом, не луком. Второй метил в зверя.

Шогол-Ву вдохнул.

Не стало поля, рыхлого, колеблющегося. Умолк голос реки. Затихли крики людей. Только ветер и стрела, живая, рвущаяся к добыче. Только цель.

Он выдохнул, спуская стрелу с привязи.

Рогач вытянул шею, делая шаг, и стрела ударила человека в грудь, точно в синий глаз на стёганой куртке. Страж ещё не понял, ещё скалился. Покачнулся — улыбка сменилась растерянностью, недоверием — выпустил лук и упал в чёрное мягкое поле. Его спутники взвыли.

— Давай, Хвитт, давай! — поторопил запятнанный, сжимая коленями белые бока. — Вперёд!

Река была всё ближе. Сейчас её скрывал берег, высокий, обрывистый, но шум воды нарастал.

Нептица скакала, расставляя крылья. Комья грязи брызгали из-под лап, пятнали светлые перья. Рогачи, надсадно храпя, нагоняли.

— Стой, выродок! Не уйдёшь!

Стрела упала, не долетев. Вторая опустилась ближе, почти у самого крыла.

— Я кому сказал — за остальными! Улле!..

Обрыв приближался. Так близко к краю землю уже не возделывали, и она была твёрже. Попадались камни, стелились кустарники. Нептица помчалась вдоль реки, ненадолго увеличив расстояние между собой и преследователями.

— Давай, Хвитт! — выкрикнул Шогол-Ву, наклоняясь и вытягивая руку. — Туда!

Нептица скосила глаз, но продолжила бежать вперёд.

— Давай же!

Рогачи настигали. Ветер свистел, беснуясь. Ревела вода под обрывом, с шумом прокладывая путь меж камней.

Первый всадник занёс топор. Он ещё не мог достать, но через три вдоха… два…

— Хвитт! — воскликнул запятнанный, ударяя коленом. — Давай!

Нептица вскрикнула отчаянно — и скакнула вперёд и в сторону, в пустоту, расправляя крылья. Хлопнула ими, снижаясь против воли, пронеслась над острыми зубцами, над пенистой волной.

Взревели за спиной люди. Свистнула стрела, прошла выше. Нептица рванулась, поджала лапы, всё-таки коснулась воды. Но середина реки осталась позади.

Течение подхватило нептицу и понесло, быстро унося от людей. Она торопливо гребла лапами. Шогол-Ву спрыгнул в воду, удерживая только руку на белой спине, чтобы зверю было легче. Они миновали узкое место, где река пробиралась меж высоких берегов — та самая река, что брала начало в долине у безымянных гор за Древолесом, а теперь бежала по краю Приречья к Косматому хребту.

Двуликий, что прятался за обрывками своего одеяла, выглянул вдруг — и улыбнулся. В этот час Шогол-Ву нащупал каменистое дно и выбрался, преодолевая течение, на берег неподалёку от Косматого хребта, где его когда-то родила мать.