Сын детей тропы

Глава 27. Встреча

Люди сбились в кучу, как овцы. Никто больше не смотрел, око у соседа на груди, не око. Клур, хмурясь, стоял перед толпой. Чёрные кудри с проседью слиплись от крови, одежда испачкалась, взгляд тёмных глаз был задумчив.

— Ты глуп, старик — он не умирал. Посмотри на его глаза! — горячо прошептала Ашша-Ри. — Они не белые, как у мертвецов.

— Ты позволила сердцу затмить разум, — ответил ей старый охотник. — Ты видела достаточно смертей и видела его рану, Ашша-Ри. Не выдумывай то, чего нет! Потерявший столько крови не может остаться живым. Стоило отправить его к ушам богов, как я отправил других. Время чёрного пса вышло.

— Когда выйдет твоё время, старик, я сама вызовусь перерезать тебе горло. Он смотрит как живой, значит, жив!

— Их глаза тускнеют не сразу, — сказала дочь леса негромко.

Она взглянула на охотницу печально и покачала головой.

Ашша-Ри отвернулась, стиснув зубы, и ничего не ответила. Только отступила на шаг, бросила один или два косых взгляда и потянула в рот перо. Закусила, таясь. Не хотела, чтобы заметили.

Шогол-Ву стоял, опираясь на телегу, и слушал. Он чувствовал, как нептица ткнулась в руку. Не глядя, погладил белую макушку, нащупал два или три выбившихся пера. Зверь переступил с лапы на лапу и прижался к боку головой.

— Враждовать нам больше незачем, — сказал Клур, оглядывая людей. — Всё кончено.

— Для тебя-то может, — раздалось из толпы. — А для нас?

Клур задумался, приложив ладонь ко лбу. Глубокая складка прорезалась между бровей.

— Сторсте, — сказал он. — Выйди-ка сюда.

Вышел парень, совсем ещё молодой. Светловолосый, встрёпанный, со ссадиной на красном лице. Сила его была того рода, что даётся при рождении, а дальше уж от хозяина зависит, станет он увальнем или грозным противником. Грозным Сторсте не выглядел. Увальнем, впрочем, тоже.

— Сторсте Малый, последний Перст! Ты поведёшь людей. Первое, что велю запомнить: донеси до всех, что Косматый хребет возвращён детям тропы. Понял? Повтори.

— Да я-то чего, а ты? Ты же вот он! Клур, ты разве оставишь нас?

— Людей поведёшь ты, считай это моей последней волей. Все слышали про Косматый хребет?

Поднялся шум.

— Клур, а чего я? — жалобно спросил Сторсте. — Я ж Малый Перст, кто меня слушать-то будет? Я ж это у вас, принеси-подай. Ты не бросай меня!

— Ага, и чё эт его выбрали? — согласились в толпе.

— Я сказал, — твёрдо повторил Клур, — людей ведёшь ты. Длань выше Ока, и Перст, даже самый малый, чего-то да стоит. Ты один из пяти лучших. Бился сегодня?

Сторсте застыл с приоткрытым ртом.

— Выжил?

— Ну…

— Ну так чего тебе ещё надо? А вам чего надо?

Клур оглядел толпу, прищурясь, и сразу стало очень тихо.

— Кто-то должен вас вести, и это будет он. Кто хочет поспорить? Выйдите вперёд.

Оказалось, спор не интересен никому.

— Свартина больше нет, и Вольда тоже. В землях начнётся смута. Говорят, Френ Зоркий Глаз ещё жив. Найдите его, скажите, пусть вернёт себе Заставу, вернёт Приозерье. За ним пойдут.

— Как я его найду-то?

— Начни с Белополья, там поспрашивай. Я брал след, но потом стало не до того.

— Белополье? А не там Треффе двоих к богам отправил — старосту и сына, вроде?

Клур ответил усмешкой, похожей на оскал.

— Верно помнишь. Я торопился, думал, разговорю отца… Вот тебе урок: спешка добра не приносит. Люди там, пожалуй, теперь не обрадуются расспросам, но я верю, ты справишься. И не забудь про Косматый хребет — вы все, кто здесь, запомните накрепко.

— А камень? — спросили из толпы. — Проклятье как же?

— А это уж моя забота, — сказал Клур.

И когда люди разошлись, подзывая напуганных рогачей, сгоняя их ко двору, Клур всё о чём-то негромко говорил со Сторсте. Тот слушал и молча кивал.

— Вместе поедем? — несмело предложил Йокель.

Он зачесал пятернёй тёмные волосы. Где-то потерял узорный ремешок, что прежде их удерживал.

— У меня… телега вот, а у вас… ну, удобнее будет.

— А груз свой что, бросишь? — хмуро спросил Нат. — Ты ж на Сьёрлиг хотел.

— А-а, — махнул торговец рукой. — Испорчено всё, да и… Что, правда я зря с полотном туда сунуться хотел?

— Даже не знаю, что и сказать. Ты как до этих лет дожил-то и не слыхал, что лучшие ткани к нам со Сьёрлига везут? Со своим полотном на Сьёрлиг — это, знаешь… Будь я потешником, я б и то смешнее не придумал.

— Да? А мне совет дали, я и поверил. Отец мой понимал, что купить, где продать, а я, смеялись, на всём готовом живу. Вот, думал, покажу, что и я чего-то стою…

— Нет, друг мой, смешнее только если б ты на выручку думал островных кур купить и сюда привезти.

— А почему нет-то? — осторожно спросил Йокель. — Жирная порода, мяса много…

— Шутишь? — поднял брови Нат. — Не шутишь. Да они ж помёрзнут у нас и передохнут, дурья ты башка! Ну, думал я, ничто меня больше в жизни не развеселит, но ты смог.

И улыбнулся криво и печально.

Хельдиг, что тихо стояла рядом, так же неслышно отошла. Побрела вдоль двора, заглядывая в лица павших. Рогачи, качая головами, шли за ней.

Шогол-Ву нагнал её, заступил путь.

— Тот, кого ты ищешь, мёртв. Тебе не нужно смотреть.

— Мёртв? Покажи, где ты видел его!.. Если он… если… Я должна вернуть его домой.

Шогол-Ву подвёл её к остаткам навеса. Толкнул в сторону бревно, ещё тлеющее, горячее. Дочь леса не сразу поняла, что смотрит на тело, а узнав, прижала пальцы к губам.

— Я не убивал его, — сказал Шогол-Ву. — Я не хотел. Так вышло. Иди, я всё сделаю сам.

Он взялся за сломанные брусья, не глядя больше на Хельдиг. Слышал, как удалялись её лёгкие шаги. Много сделать не успел, подошёл Нат, оттеснил.

— Мы его достанем, — сказал он. — Брось, ты едва стоишь. Иди вон, обними её лучше.

— Зачем? Так я покажу, что заметил её слабость. Хуже: что одобряю это.

— До чего везёт-то, один спутник умней другого. Да затем, что не все такие дубины бесчувственные, как твоё племя! И нуждаться в утешении не значит быть слабым, понял? А-а, что я тебе втолкую… Йокель, куда бросаешь, я ж один не удержу!

— Да горячо же!..

Хельдиг стояла у края двора, глядя в пустоту, и запятнанный направился к ней.

Пока шёл, он вспомнил ту ночь, когда Раоха-Ур спасла его из реки и обняла, утешая. И он понял, что не один, и это придало сил, и было совсем не обидно.

Больше никогда он такого не чувствовал.

Дочь леса обернулась на звук шагов, и Шогол-Ву нерешительно поднял руку, коснулся хрупкого плеча. Она сама качнулась навстречу.

Он застыл, впервые ощущая себя таким неловким, не зная, то ли обнять крепче, то ли отпустить. Подумав, сказал:

— Я не считаю тебя слабой, и это не жалость. Я не хочу тебя унизить. Если хочешь, уйду.

Дочь леса покачала головой и не отстранилась. Тогда Шогол-Ву спросил:

— Он много значил для тебя?

— Много, — ответила Хельдиг. — Я знала его всю жизнь.

Она прервалась и то ли всхлипнула, то ли вздохнула тяжело. Утёрла слёзы торопливо, подняла глаза.

— Нас связывало больше, чем выбор сердца. Род первого хранителя не должен прерываться, а потому следующий вождь получал и меня. Если бы у отца был сын… Женщины всегда лишь спутницы вождей, матери вождей — и я бы сделала для Искальда всё, что могу и должна, всё!.. Но он… он отрёкся от уготованной судьбы. Что же я скажу его матери?..

— Разве ты отвечаешь за его поступки? Он нуждался в присмотре? Если так, кто решил, что он станет хорошим вождём?

Хельдиг промолчала. Так и стояла тихо, задумавшись о чём-то своём, близкая и далёкая.

Тот, кто был на холме, растянул одеяло. Оно нависло низко, серое и плотное, с редкими вкраплениями светлой шерсти. Под ним лежали тёмные нечёсаные поля. Вдали угадывался лес, размытый, бледный. Если не знать, можно принять за кайму одеяла.

Не стало света — ни блеска на мокрой дороге, ни следа в вышине. Все тени на земле слились в одну.

Сумрачны были и лица.

Люди возвращались, гнали рогачей, и те фыркали, били копытами, отворачивали морды. Не хотели идти к чёрному дому, к мёртвым телам, где смердело гарью, жжёной плотью, грязью и кровью.

— Нат, вон мои, — раздался голос Йокеля за спиной. — Впряжёшь? За полотном схожу, прикроем. Негоже его так везти.

Шогол-Ву ещё постоял, прижимая к груди дочь леса и глядя, как тёмные волны катятся по земле. Потом его позвали, потянули руки с телеги.

Он хотел бы ехать с Хельдиг, её рогачи легко унесли бы двоих. Но она не предложила, а сам просить не стал.

Телегу качало на разбитой дороге, и каждое движение отдавалось болью. Каждый голос, каждый звон струны.

Запятнанный примостился в углу и смотрел, как дочь леса скачет впереди, рядом с чёрным зверем, и как Ашша-Ри озирается то и дело, закусив конец пера. Защитный жест, полузабытый, детский.

Он усмехнулся, а потом заметил, что и старый охотник держит перо в зубах.

Нат сидел, устроившись так, чтобы не видеть Клура. Держал на коленях стренгу и иногда, задумавшись, касался пальцами. То была не песня. Он будто думал о чём-то, доверяя струнам говорить за него.

Нептица трусила следом.

Грязь из-под колёс летела на неё. Порой нептица вскрикивала недовольно, останавливалась, чистила лапой клюв. Встряхивалась сердито, раздуваясь, и большими прыжками нагоняла телегу.

Хельдиг звала её к себе, вперёд. Нептица не захотела.

Телега замедлила ход. Кто-то окликнул всадников.

— Эй!.. Мимо Белых Садов поедете? Возьмите нас, много места не займём!

— Спрашивайте не меня, — ответил Клур и подстегнул рогача.

Йокель замялся.

— Да… Что ж…

Шогол-Ву повернул голову. Обернулся и Нат, опершись на борт, вывернул шею. Путники были знакомы: сыновья трактирщика.

— Ну… — протянул Йокель нерешительно, поведя рукой.

— Нет, — отрезал Нат. — Пошли прочь, шавки трусливые! И хватило же наглости лезть…

— Это кого ты шавками назвал, пёс?

— А ну, слезай, поговорим!..

Один из братьев схватился за край телеги, потянулся к Нату. Помешала нептица: оттеснила его, шипя, защёлкала клювом.

— А что, не шавки разве? — ощерился Нат. — Лежачих только бить можете, а как до дела дошло, сбежали, поджав хвосты. Ничего, дойдёте сами!

Йокель стегнул рогачей, и телега поехала быстрее. Двое остались позади, грозя кулаками.

— Да чтоб у вас Трёхрукий удачу отнял! — крикнули они вслед.

— Было бы что отнимать, — пробормотал Нат и перевёл взгляд на запятнанного. — Один из этих тебе по голове дал, понял? Когда ты во дворе лежал… Подошёл и ногой с размаху, так и убить можно. Хорошо, оттянули его. А теперь лезут, как ни в чём не бывало — «возьмите, много места не займём». Тьфу!

Проснулся ветер.

Он ушёл на холм и вцепился зубами в серое одеяло. Клочья шерсти расползались, опускаясь всё ниже, ветер выл и рычал зло. Он тянул и загребал лапами, не оставив живого места — и всё-таки не сумел прорвать одеяло, даже не смог истончить.

Ветер устал и ушёл, а выдранные им комья падали медленно, пока не легли на дорогу.

— Остановимся, — сказал Зебан-Ар. — Переждём.

Рогачи встали, косясь тревожно на тёмное небо. Клур спешился, едва удержавшись на ногах.

— Что ты смотришь на меня так, Ашша? — спросил он, сдвигая брови. — Привяжи рогача, займись костром!..

Он побрёл в сторону от дороги, и высокая сухая трава с треском ломалась под тяжёлыми сапогами. Застыл, скрестив руки на груди, глядя в поля.

Йокель выпряг рогачей. Ушёл и Нат, взялся собирать хворост. Шогол-Ву дождался, когда останется один, и сполз с телеги, закусив губы.

Нептица лежала рядом, тяжело дыша. Смотрела, как он разминает затёкшее тело.

Когда старый охотник вернулся и принялся рыть яму для костра, нептица отошла к нему. Сунула нос в хворост, разворошила лапой. Её погнали.

Нептица отбежала недалеко, следила, вытянув шею. Когда Зебан-Ар не смотрел, делала шаг-другой, крадучись, и замирала.

Вернулась и Ашша-Ри. Бросила на землю ветви, собранные наспех, и застыла, глядя в сторону, туда, где стоял Чёрный Коготь. Временами поднимала руку к горлу, будто это её, а не его полоснули ножом.

Зебан-Ар разглядел её добычу — трухлявые, прогнившие обломки, замшелые сучья, давно спавшие в земле и сроднившиеся с ней. Поднял юную ветку с длинной лентой коры, зелёной изнутри. Потом проследил взгляд.

— Где твоя гордость, Ашша-Ри? — спросил он. — Посмотри, ты не справилась с делом, которое по силам безымянным детям племени. Лижешь ноги чёрному псу. Дошла до того, что позволяешь звать себя обрывком имени!

— Людям непривычны наши имена. Пусть зовёт, как ему удобно.

— Непривычны имена? Я водил людей по тропам — чужаков, торговцев, переселенцев и тех, кто обходил храмы. От Степной Лапы до Междулесья, от краёв, где Двуликий восходит на холм, до краёв, где он уходит прочь. Я ступил на тропу, когда был юн, и с тех пор опало много жёлтых листьев, пролилось много дождей, выросло много травы. Я водил людей, и ни один не сказал, что моё имя ему непривычно! Ни один не унизил меня так. Потому спрошу опять: где твоя гордость, Ашша-Ри?

Охотница промолчала.

— Не такими я вас растил! Мне больно слышать, больно видеть. Если юные забывают законы племени, значит, племени конец.

Он не смотрел, и нептица добралась до ямы. Принялась рыть, далеко отбрасывая землю. Старый охотник обернулся, и она тут же отпрянула, ускакала за телегу. Там села, фыркнула и принялась чистить клюв. Слышно было, как заскребла по доске.

— Ты молчишь, потому что согласна со мной, — заключил Зебан-Ар и сел над ямой, поправляя то, что испортил зверь. — Согласна, но потакаешь собственной слабости. Ты пресмыкалась перед людским псом, когда он был жив, но теперь он мертвец, падаль! Что может быть постыднее?..

В это время Клур позвал, не оборачиваясь:

— Ашша!.. Иди сюда.

Охотница помедлила мгновение и опустила глаза. Не поднимая головы, побрела по высокой траве, откликаясь на зов.

Зебан-Ар сплюнул.

— Ты видишь?.. — донёсся голос Чёрного Когтя.

Он указал рукой на что-то вдалеке.

Что ответила Ашша-Ри, не было слышно. Клур покачал головой, махнул рукой, отсылая охотницу. Она ушла неохотно, то и дело оглядываясь.

Ашша-Ри села у костра, где уже родился и потянулся ввысь тонкий дымок. Не глядя, выбрала ветку из тех, что принесла сама, и сунула в яму. Взгляд её был задумчив и мрачен, и старый охотник больше ничего не сказал.

Тьма всё сгущалась.

Вскоре стало черно, как в ночной час, когда Одноглазый плачет, укрывшись в сумраке. Казалось, во всём мире остался лишь свет костра — а из людей только те, что сидели вокруг ямы. Один Клур стоял ко всем спиной, почти не видный, но вот и он подошёл, опустился на землю. Ашша-Ри оставила ему место рядом с собой. Она сидела, разглядывая свои ладони, тёрла их — и не могла стереть засохшую кровь. Поймала взгляд Клура и спрятала руки.

Тихо всхрапывали рогачи, сбившись в кучу. Нептица лежала, щуря на огонь круглые глаза, и медленно подгребала под себя хворост, когда думала, что этого никто не замечает.

— Что же не так с камнем? — спросил Клур, потирая висок.

Складка между его бровей, казалось, больше не разглаживалась.

— Раньше он поднимал всех. Вы бы знали, что натворили в Заставе… Больших трудов стоило замять дело, но говорить будут ещё долго. А здесь… Почему только я? Ведь были и другие мертвецы.

— Я пронзал им сердце, — сказал Зебан-Ар. — Стоило бы поступить так и с тобой, чёрный пёс.

— Сердце?.. — не понял Клур.

— Так живущие дважды уходят навсегда, — ответила ему дочь леса.

Клур усмехнулся криво, глядя в огонь.

— Сердце? Кто бы мог подумать. Так просто… А мы рубили на куски, жгли, камнем придавливали. Надо же, сердце!..

Он перевёл взгляд на Ната.

— Потому она, должно быть, и не встала. Эта женщина, она приходилась тебе матерью?

— Больше, чем матерью, — глухо ответил тот, уставившись на Клура воспалёнными глазами. — Её ни долг, ни кровь не держали, и всё же она делала для меня, что могла. И в жизни, и в смерти. Ты вот знала…

Он повернулся к дочери леса.

— Знала, что вас с самого начала не думали в живых оставлять?

— Нас бы не тронули! Искальд…

— Да, да. Ты надеялась, этот твой, что лежит теперь на телеге, заступится. Он и сам так думал. А люди Вольда решили иное. Трёхрукий даёт хороший слух тем, у кого отнимает глаза, и тётушка услышала. Лишние им ни к чему, а вы слишком много знали. Ты и вовсе как кость в горле, ладно бы мужика слушала, нет, всё наперекор. Чего от тебя дальше ждать? Вот и решили… успокоить.

Нат оглядел всех.

— Это ведь тётушка мне помогла придумать про Сьёрлиг. Нас когда из сарая выволокли, когда понял я, что попался, очень кстати оказалось, что я её мысли слышу. Она говорит одно, думает другое, так и сочинили, выиграли время.

— Погоди, — сказал Шогол-Ву. — Ты знал, что смерть ждёт всех, и просил, чтобы на Сьёрлиг плыл я? А как же Хельдиг?

Нат отвёл глаза поспешно, но тут же снова посмотрел, хмурясь.

— А что она? У неё, вон, всё хорошо было с виду, так с чего бы мне о ней просить? Показать, что знаю больше, чем должен? Авось не тронули бы сразу, а там бы что придумали.

— Ты слышишь мысли, — вмешался Клур. — Каждого из нас? Это камень даёт такую силу?

— Не каждого. Мёртвых только.

— Так значит, эта женщина…

— Значит, значит! Это ты, скотина, послал по нашему следу людей, таких же гадов, как сам, и они из неё выколачивали, где меня искать. Их двое было, а она одна, да ещё слепая, так ведь не пожалели. И ты, тварь, не пожалел! А теперь сидишь тут, как ни в чём не бывало, ты!..

Он подался вперёд, оскалившись. Должно быть, если бы их не разделял костёр, ударил бы.

Клур не шелохнулся, даже не изменился в лице.

— Я не стану каяться, — сказал он. — Я делал то, во что верил. Вот, я расплатился за это.

Он отвёл воротник, открывая рану. Она была неширока с виду, и казалось нелепым, что через такую может утечь жизнь.

— Всю жизнь я был верен одному человеку, и вот награда.

— Ты не говорил, что убил Свартина, — сказала Ашша-Ри. — Там, на площади, ты обвинил его.

Прищурившись, она кивнула на Шогола-Ву.

— И после, когда я спросила опять, ты вновь обвинил его. Зачем ты мне лгал?

— Мы с тобой всегда были врагами больше, чем друзьями, Ашша. Ты сама понимаешь, что я мог с тобой делить, а что нет.

— Я знала, что ты лжёшь, — сказала охотница, вскидывая голову. — Сказал бы правду, я рассказала бы про Жирного Треффе. Ты ведь потерял его. Всё ещё не знаешь, куда он делся!

Клур поднял бровь.

— Хочешь сказать, ты убила его?

— Не я, он. Он, а должна была я! Треффе хотел посадить меня в клетку, как зверя, и отправить на Сьёрлиг. Кто-то щедро заплатил бы ему за такую, как я. За каждую женщину нашего племени. Ты спрашивал о моей последней ране — я получила её тогда.

— Так он мёртв? — спокойно переспросил Клур. — Хорошо. Хорошо…

Об огне забыли, и он притих и начал засыпать. Старый охотник потянулся за хворостом, и оказалось, почти весь он под нептицей.

Та раздулась и зашипела, когда из-под неё потащили ветку. Клюв метнулся к руке Зебан-Ара.

— Довольно сидеть, — сказал Клур, поднимаясь. — Мы ждём, а чего дождёмся, неясно. Собирайтесь, едем!

Спорить никто не стал.

Костёр, и так почти угасший, забросали землёй. Рогачей вывели на тёмную дорогу, зажгли фонари.

— Едем через Белые Сады? — спросила Ашша-Ри. — Или обойдём стороной?

Старый охотник задумался.

— Другой путь ведёт мимо упокоища, — сказал он. — Люди трёх поселений хоронят там своих мертвецов. Ту дорогу выбирать нельзя.

— Как скажете, — махнул рукой Клур. — Меня устроит любой путь, лишь бы добраться быстро и без помех… Что вы возитесь?

— Если так спешишь, взял бы да помог! — огрызнулся Нат.

Они с Йокелем укладывали хворост на телегу. Нептица вилась рядом, пытаясь утащить хоть одну ветку.

Эта работа не заняла много времени. Вот рогачи пошли неторопливо, телега поползла. И было так черно — не разобрать, едут они по дороге или давно сошли с пути. И фонари, что даже самый глухой мрак разгоняли жёлтыми пятнами, теперь сжались до точек. Казалось, свет боялся выйти за стекло.

Нептица ушла вперёд, к огням, и всё же видела плохо. То и дело слышалось, как она шипит и щёлкает клювом и как мычат рогачи. Зебан-Ар прикрикнул раз или два, отгоняя её с пути.

— А может, поздно уже? — негромко спросил Йокель.

— И что предлагаешь, заночевать тут? — ответил Нат. — Лучше бы нам не мешкать.

— Да я не про то. Может, это и всё? Миру конец. А мы едем, на что-то надеемся и не знаем, что всё уже кончено.

— Пока мы живы, ничего не кончено, понял? Твоё дело следить за дорогой, вот и следи, а дурные мысли прочь гони.

Йокель кивнул, соглашаясь.

Что-то загрохотало вдали, и он поёжился. Втянув голову в плечи, хлестнул рогачей, чтобы ускорили шаг. Пробормотал:

— Только слёз Одноглазого не хватало…

— Ничего, — сказал Нат. — Во, мы уже почти у поселения. Польёт, так укроемся.

Шогол-Ву всмотрелся в черноту, где далеко-далеко показался огонь, маленький и дрожащий, всего один.

— Это не поселение, — сказал он. — До Белых Садов неблизко. Прежде будет развилка…

Громыхнуло опять, ближе и громче.

— Эй! — окликнул Йокель всадников. — Эй, слышите!.. Это огни Садов?

Клур придержал своего чёрного рогача, и тот заплясал. Остановился и Зебан-Ар.

— Что-то на дороге, — сказал он, вглядываясь. — Может, костёр. Ашша-Ри, твои глаза видят зорко. Что ты скажешь?

Охотница присмотрелась из-за спины Клура.

— Кто-то идёт с огнём, — сказала она. — Но Трёхрукий смеётся надо мной. Там, у дороги, белостволки в два роста, может, в три. Я хорошо их помню. Тот, кто идёт, выше самых высоких ветвей. Глаза обманывают меня!

Рокот донёсся издалека. Казалось, гудела земля.

— Вот, он сделал шаг! — воскликнула Ашша-Ри. — Он идёт к нам!

— А я говорил тебе, что видел, а ты не верила! — сказал Клур. — Но тот был без огня.

— Ох, Двуликий, защити! — забормотал Йокель. — Сохрани, пресветлый! Все храмы обойду, все, что есть в Разделённых землях…

Загрохотало опять. Дрожь прошла по земле.

Рогачи дочери леса забили копытами, замотали головами, белый закричал. Привстав, она обхватила его шею и натянула на глаза повязку, которая ещё болталась на лбу. Зашептала, уговаривая, успокаивая.

Нат толкнул Йокеля в спину.

— Что причитаешь, дурень? Вот это, может, и есть Двуликий. Допросишься, что услышит.

— К нам идёт, — сказал Клур, приглядываясь. — Значит, или назад, тогда весь путь зря, или вперёд, к развилке. Нужно успеть раньше него. Вперёд!..

Он ударил рогача коленями, и тот, горячий, скакнул и полетел, почти не разбирая пути. Зебан-Ар пустился следом, хлестнув своего зверя. Нептица, вскрикнув, отскочила.

Хельдиг обернулась на мгновение.

— Поспешим! — воскликнула она. — Мы должны успеть. Гаэр, Брока — вперёд!

Её рогачи всхрапнули и бросились вдогонку за остальными.

Нат потянулся, толкнул Йокеля.

— А-а, чтоб тебя! Давай же, давай!..

Тот дёрнул поводья одеревеневшими руками, и рогачи тронулись неспешно, качая головами.

— Дай мне! — воскликнул Нат, перелезая вперёд.

Он взялся за поводья поверх рук Йокеля и хлестнул по тёмным спинам раз, другой.

Рогачи рванули с места. Телегу качнуло, и Шогол-Ву схватился за борт.

Нептица пустилась следом, держась у колеса — а там, впереди, земля застонала под тяжёлой пятой, и одинокий огонь поднялся выше.