Сын детей тропы

Глава 34. Казнь

Шогол-Ву осмотрелся. Стражи и храмовники окружили площадь кольцом, но там и сям остались бреши. Можно было прорваться, если заранее выгадать путь.

Пойманная женщина стояла на помосте, и её держали, чтобы не упала. Анги Глас Богов, стоя у грубых ступеней, вскинув голову, смотрел на толпу. Клура подвели к нему.

Нептица возилась под храмовым навесом. Должно быть, там остались хлебы, и она их нашла. Встав лапами на стол, и пёс что-то тащил. Они не замечали людей, а люди не смотрели на них, будто так и положено.

— Не спеши, — негромко сказал Нат, качнувшись ближе, и поморщился, как от боли. — Клур придумал занятную штуку. Сработает, не сработает, но уж смотреть все точно будут на него…

Их подтолкнули к помосту.

— Шагайте, — сурово сказал за спиной один из братьев.

— Видите, никак не уйти, даже если бы мы помогли, — почти жалобно добавил второй. — Прошу, смолчите про матушку, и так она от горя слегла. Вам, что ли, легче станет, если старую женщину на смерть обречёте? Не думала она — да кто из нас думал? — что если брат не пойдёт в храмовники, это так обидит богов.

— Если сердце есть и если они правда Йокелю не враги, смолчат. Понимать ещё должны, что мир без жертвы не спасти! Отпустим их, и всем конец, и им тоже, да ещё и похуже, чем в петле. Лучше уж так.

— Так если матушка-то ваша виновата, я, поди, доброе дело сделаю, если расскажу? Мир спасу, во. А то вдруг из-за матушки вашей все старания прахом пойдут.

— Прошу, умоляю, хочешь, на колени встану? Сам понимаешь, не грех это!..

— Йерн!..

— Не крала она, не убивала, зла никому не чинила, чтила богов!

— Йерн, умолкни, смотрят на нас!

Анги Глас Богов застыл, хмуро глядя. Указал рукой, куда вести пленников, где остановиться. Развернулся к помосту.

— Маула, ты обвиняешься в злословии! — провозгласил он. — Ты говорила, дары, принесённые Трёхрукому, служители храма берут себе, а тем, кто нуждается, отдают лишь жалкие крохи, самое дрянное. Так ты говорила, и есть кому подтвердить эти слова.

— А разве не так? — с вызовом воскликнула женщина. — Разве не так?

— Я говорил всегда: злословие и ложь, что лоза раздери-куста. Они оплетают и колют шипами, и трудно бывает очиститься от наговоров. Невинные бьются, скованные ложью, кровоточат незримые глазу раны, и болят они не меньше настоящих. А твой злой язык ранил не людей — богов! И чтобы гнев богов не коснулся нас, невинных, мы должны показать, что нам ненавистна такая ложь. Мы должны наказать тебя, Маула!

— Я не хочу! — вскричала женщина, вырываясь. — Не хочу! Разве это тяжкий грех? Все так говорили!..

— Я всё сказал, — кивнул храмовник стражам. — Начинайте.

С шеи женщины сняли верёвку с петлёй, на которой её волокли, и надели другую, закреплённую на перекладине.

— Легер!.. — надрываясь до хрипа, закричала она. — Как ты можешь молчать и смотреть, как вы все можете?.. Я раскаиваюсь, я раскаиваюсь! Этого довольно, отпустите!.. Не надо!

Клур что-то сказал, рванулся из пут, но храмовник не обернулся, будто не услышал. Он подал знак, и женщину толкнули с помоста. Двое внизу поймали её за ноги, навалились всем весом.

Крик сменился мычанием и оборвался, но отголосок его всё летел над площадью.

Люди молчали, отворачиваясь. Глядели в стороны и на мокрый камень двора, где собирались уже лужи, — куда угодно, только не на помост и не друг на друга.

Загрохотало долго и раскатисто, заглушая другие звуки.

Стражи отошли, оставив безвольное тело качаться в петле. Казалось, полуоткрытые глаза смотрят на каждого по очереди.

— Да идёшь ты? — зло и напугано воскликнул Йерн. — Иди!

Нат упал на колени, забыв, что должен притворяться и держать верёвку, опёрся ладонями на мостовую, и его вывернуло. По счастью, кроме братьев Йокеля, никто не глядел.

— Вот он, знак, что богам угодна эта жертва! — воскликнул старый храмовник, воздевая руки к грохочущему небу. — Вот знак! Теперь ты, убийца.

— Ты сам убийца! — зарычал на него Клур, дёргаясь в путах. — Боги не этого хотят! И если я прав, пусть они явят чудо и вернут мне глаза.

Старик рассмеялся ему в лицо.

— Ты всё так же слеп! На что ты надеялся?..

— Я вижу! Вот, я вижу тебя. Храм — я смотрю на храм. Люди, что стоят вон там, призываю вас в свидетели!

Толпа застыла.

— Ты лжёшь! — в ярости вскричал храмовник. — Ты слышал шум!

— Под навесом белый зверь, он хочет выйти, но ему не нравится вода. По левую руку от зверя статуи Трёхрукого, две, и одна не закончена. Это я тоже услышал? Как тебе этот знак, старый ворон?

— Значит, ты и не был слеп! Ты всё видел и смеялся над нами!

— Тогда вот что! — воскликнул Клур. — Дай мне повисеть в петле, сколько сочтёшь нужным, а потом опусти на землю. До тех пор никого не убивай. Если я встану живым, ты признаешь, что это воля богов, и дашь нам уйти, и больше никого не тронешь!

— Безумец! — вскричал храмовник. — Будет тебе петля, и ничего кроме петли! Ради такого, как ты, боги не пошевелят и пальцем!

— Дай клятву, что если я встану, ты отпустишь нас!

Они стояли друг против друга, скалясь, как разъярённые звери, и все, кто был на площади, смотрели и молчали.

— Или ты боишься, что будет так, как я говорю? — усмехнулся Клур. — Боишься давать обещание, ведь прав могу оказаться я, а не ты!

— Чего мне бояться? Я, Анги Глас Богов, отдал жизнь служению! То, что ты говоришь, насмешка над богами, и в этом участвовать я не желаю! Соглашусь, значит, признаю, что верю в безрассудство богов. Довольно слушать эти речи, в петлю его!

Клура потащили по ступеням. Он упирался, рвался из чужих рук, крича:

— Я встану, вот увидишь! Встану и заставлю тебя пожалеть!

Бежать нужно было сейчас, но Нат всё так же стоял на коленях, лицом к мостовой, и не слышал, не видел ничего вокруг. Страж тянул его и не мог поднять.

— Гляди, а ведь он правда верит, что боги ему помогут, — пробормотал Йон, глядя только на помост, где Клуру на шею уже набрасывали петлю.

— Остановитесь! — взлетел над толпой женский голос. — Как вы смеете!

Люди расступились, не пытаясь задержать, и на площадь выбежала Ашша-Ри. Накидка сползла и больше не скрывала ни перьев в её волосах, ни полосы на лице.

— Как вы можете! — гневно вскричала она, обращаясь к ним всем — к стражам и храмовникам, к горожанам, к Анги Гласу Богов, так и застывшему со вскинутой ладонью. — Вы, знающие матерей! Что вы устроили в божьем месте? Так нельзя! Если боги сегодня плачут кровью, то из-за вас!

— Уходи отсюда! — зарычал Клур, пытаясь освободить руки. — Пошла вон! Убирайся!

Но она, не слушая его, взлетела на помост, обойдясь без ступеней. Толкнув, сбила с ног опешившего стража. Второй опомнился, но тут же и отступил подальше от блеснувшего ножа. Сам был без оружия — оно не требовалось, чтобы удерживать связанного пленника — и связываться не пожелал.

Однако нож предназначался не ему. Охотница поддела верёвки на руках Клура, рванула их.

— Что уставились? Взять её, взять! — завизжал старый храмовник, указывая рукой, и на губах его выступила пена. — Взять её, бесчестную!

— Нат! — позвал Шогол-Ву. — Поднимайся, ты должен подняться!

Он толкнул упавшего ногой, но тот лишь застонал.

К помосту спешила стража. Они поняли наконец, что дочь детей тропы не поднимет против них оружия в этом месте, и набросились всем скопом. Клур отшвырнул одного — тот, коротко вскрикнув, упал, цепляясь за висящих мертвецов. Ударил второго, и тот, запрокинув голову, рухнул с помоста спиной вперёд.

Но петля на шее держала, как цепь, и не дала уклониться. Ему заломили руки, повисли по двое, трое — теперь он едва стоял. Ашшу-Ри схватили и грубо поволокли прочь, как жестом велел старик.

Она извивалась всем телом, лягалась и кричала:

— Вы гнилое племя, племя трусов! Вы предаёте своих вождей, предаёте богов! Пойдёте на любую подлость, чтобы спасти свои жалкие жизни! Вы всё равно умрёте, — все умрут, но вы умрёте подлецами!

— К храму её, повесить на балке! — воскликнул старик. — Её первую, и заставьте её замолчать!.. Все, кто не верил, что Чёрный Коготь пал так низко, уверьтесь: мои слова не лживы! Вот она, женщина из выродков, с которой он делил постель, не обойдя храмы! Убийцам и осквернённым не место среди людей, так пусть она висит в петле, а он — он пусть смотрит, а после отправится за ней!

Клур дёрнулся, разбрасывая стражей, но забыл о верёвке, наброшенной на шею. Она не причинила вреда, но удержала, и пока пытался снять, его схватили опять.

— Я запомню каждого, кто коснётся её хоть пальцем! — прорычал он. — Каждого, и каждый мне ответит! Сделайте, как я сказал: повесьте меня, и пусть боги дадут знак!

— Почему тебя, а не её? — с подозрением спросил старик. — Что за хитрость ты прячешь в рукаве, Чёрный Коготь? Пусть умрёт она, а боги, если им так угодно, её вернут — я приму этот знак. Я сказал!

Верёвку перебросили, и петля была готова. Ашша-Ри билась, но её подтаскивали ближе.

Нептица зашипела, и стражи выставили цепы, отгоняя её. Она кружила медленно, но подойти не могла. Пёс рычал, держась в стороне.

— Ашша, не стой! — закричал Клур. — Сражайся, ты можешь! Беги!

Она лишь вскинула голову, посмотрела на него и больше не отводила взгляд.

Братья Йокеля давно уже забыли о пленниках, и те могли уйти у них из-под носа. Могли бы, только Нат стонал, не в силах подняться. Ни оставить его, ни далеко сбежать со связанными руками Шогол-Ву не мог.

Упав на колени, он пытался дозваться, но Нат будто не слышал.

Кто-то ещё бросился из толпы к храму. Схватив одну из фигурок, забытых каменотёсами, метнул — и страж охнул, хватаясь за голову. Кровь просочилась между пальцев, потекла.

То была дочь леса.

— Ждёшь, что тебя убьют, как зверя! — закричала она охотнице. — Божье место? Это люди так решили, не боги, так какое же оно божье! Сами люди не боятся его осквернить, так чего ты боишься? Дерись!

В это же время одно из тел, болтавшихся в петле, сорвалось, с грохотом ударилось о помост и, соскользнув с края, упало на мостовую, изогнувшись неловко. Стражи, державшие Клура, на миг отвлеклись, и он, стряхнув их руки и освободившись от верёвки, спрыгнул вниз.

Ещё одно тело покачнулось, раскручиваясь. Перед тем — уже было слышно — просвистела стрела. Мелькнула вторая, и мертвец упал на промокшие доски.

Толпа завизжала, заголосила. Храмовник у края площади обернулся, сделал шаг и упал как подкошенный. Мимо него прошёл, покачиваясь на чёрных тонких ногах, старик в обгорелом тряпье, что-то прижимая к груди.

Анги Глас Богов, раскрыв глаза и рот, завертелся оторопело. Наткнувшись взглядом на стражей, махнул им руками, сам не понимая, какой знак хотел подать. Не поняли и они.

Кто-то из горожан бросился прочь, но стражи выставили цепы, не пуская.

Люди закричали, и крик этот слился с гулом и грохотом наверху, на холме. А через площадь всё брёл, покачиваясь — казалось, вот-вот упадёт, но не падал, — старик в сожжённых огнём одеждах, и губы его шевелились.

Наверху отгремело. На один краткий миг звуки смолкли, и стало слышно, как старик сипит, воздевая ношу, лёгкую даже для его сухих рук:

— Анги, за что?.. За что?..

— Да, Анги, за что? — прохрипела, поднимаясь, женщина с верёвкой на шее. Она тянула её, дёргала, пытаясь снять, а сама не сводила с храмовника горящих ненавистью глаз.

Йон достал нож, едва не выронив. Торопясь, дрожащими руками разрезал путы, освобождая пленника. Затряс головой, хотел что-то сказать и не смог.

Шогол-Ву разорвал последние волокна, стряхнул верёвку и дёрнул Ната с земли. Забросив его руку себе на плечо, потащил к телеге.

Йерн вцепился в локоть Ната с другой стороны, но помогал или пытался удержаться сам, трудно было понять.

Ашшу-Ри не собирались отпускать по-доброму, и Клур пытался к ней пробиться. Защищаясь, вскинул руку, и цеп ударил, опрокидывая его.

— Стражи Ока! — вскричал Анги. — Защитите меня!

Он попятился и сел, почти упал на ступени, ослабевшие ноги не удержали.

— А заслужил ли ты? — хрипло спросила, подбираясь к нему, женщина, повешенная последней. — Теперь я слышу богов. Теперь я знаю, что им не было дела до тех моих слов, а ты — трус и лжец, трус и лжец! Что ты знал о богах? Ничего, ничего! Думал накормить их нашими смертями, чтобы не тронули тебя, и накормил досыта, аж лезет наружу! Так получай, что заслужил!

И она, вытянув руки, вцепилась ему в горло. Сжала, тряся. Он сучил ногами, упирался ладонями в плечи, пытаясь оттолкнуть, но тщетно.

Видно, решив, что этого мало, она наклонилась и вгрызлась зубами, рыча как зверь. Старик застонал, и голос его затерялся среди других криков и стонов, тщетных попыток дозваться до богов, лязга цепов и топота бегущих.

Шогол-Ву бросил Ната на телегу и поднял взгляд.

Мёртвые встали и бросались в неистовой злобе на стражей, на храмовников и горожан. Люди метались по площади, не понимая, куда бежать, где укрыться. Рогачи, испуганные, кричали, били копытами, и Йон тщетно пытался их усмирить. Только серые каменные боги стояли недвижно, ничего не боясь, никому не спеша на помощь.

Нат потянул за плечо, толкнул в грудь. Он что-то хрипел. Шогол-Ву склонился к лицу, искажённому мукой.

— Возьми! — потребовал Нат и дёрнул за рукав, отыскивая ладонь. — Возьми, я отдаю добровольно, слышишь? Останови это…

Шогол-Ву увидел камень в его пальцах и отшатнулся.

— Я не возьму! Справимся и так. Ты, подгони телегу к храму!

Йон послушался. Кое-как он совладал с рогачами, подвёл их, пляшущих, ближе к навесу. Те по пути сшибали рогами живых и мёртвых, но и мёртвые, и живые будто не замечали — поднимались и бежали дальше, вопя.

Клур сумел встать и теперь, стиснув зубы, вырывал у противника цеп. Действовал одной рукой, то и дело кидая быстрые взгляды через плечо.

Там Ашша-Ри сцепилась со стражем. Эти двое почти не двигались и, казалось, стоят обнявшись. Но присмотревшись, можно было разглядеть, как напряжены их лица, как то и дело они уступают друг другу — шаг, полшага — и, оскалившись, наваливаются опять. Нож, зажатый в руке стража, дрожал, клонясь то в сторону, то к шее охотницы.

У края навеса нептица шипела и била крыльями, вся измазанная в алом — не понять, кровь это или угодила в льющийся с крыши поток, — а человек с оком на груди толкал её в грудь цепом и дёргал ногой, на которой висел пёс.

— Да помогите же мне! — крикнул он.

Двое его товарищей гнались за дочерью леса. Плясали между столов, пытаясь обмануть, а она уходила… пока уходила.

— Не спускайте с него глаз, — велел Шогол-Ву братьям Йокеля, — не дайте ему выронить камень и не касайтесь его сами!

— Что за камень? — спросил Йерн.

Но последние слова Шогол-Ву бросал уже через плечо, торопясь, и объяснять не стал.

Того, кто боролся с Клуром, он ударил крепко, сшибив с ног. Знал, что не убил, а остальное предоставил решать Чёрному Когтю. Тело ещё не осело на землю, когда Шогол-Ву был рядом с нептицей.

Она закричала жалобно и тонко, припадая к земле. Страж, округлив глаза, попятился. Ткнул пса цепом, не глядя, не попал — тот отскочил, разжав зубы, — отступил ещё на шаг, ещё — и кинулся прочь, прихрамывая.

Остались двое. Один, увидев запятнанного, дёрнул второго за рукав. Тот — голова и плечо в крови — вырвался зло, не оборачиваясь. Не видел ничего, кроме добычи, и взять её хотел любой ценой.

— Ленс, оставь её, идём! — крикнул ему соратник и сам, не дожидаясь, бросился бежать.

Окровавленный страж с рёвом запрыгнул на стол, а оттуда кинулся на Хельдиг. Она, не ожидавшая этого, застыла и попалась. Он сгрёб её за плечи, сжал так, что пальцы побелели, тряхнул — она и устояла только потому, что держал, — а больше ничего не успел.

Кулак ударил его в лицо, он пошатнулся, взмахнул руками, выпуская дочь леса. Утёр кровь, что ещё сочилась из рассечённого камнем лба, заливая глаза, но не отступил, повернулся к новому противнику.

— Я не хочу твоей смерти, — сказал Шогол-Ву, показывая ладони. — Мы не враги. Я не стану поднимать оружия…

Страж не дослушал. Выхватив нож, с искажённым ненавистью лицом бросился вперёд.

— Уходи! — крикнул запятнанный дочери леса, надеясь, что она послушает. Выставил локоть, принимая удар, и оттолкнул противника ногой.

Тот отлетел, пытаясь устоять. Под сапогом хлюпнула вода — натекло с навеса. Страж пошатнулся, взмахнув руками, гулко ударился головой о каменный край стола, упал, подняв брызги, и остался лежать с растерянным и обиженным лицом. Пальцы ослабли, и рукоять почти выскользнула из них.

— Я не хотел твоей смерти, — повторил Шогол-Ву, глядя, как смешивается алое с алым и как пляшут песчинки в едва заметных потоках.

— Он поднимется, — сказала дочь леса, подходя ближе. — Нельзя дать ему подняться.

Запятнанный склонился, вынул нож из мёртвых пальцев, помолчал и ответил:

— Я не трону его в божьем месте. Иди к телеге.

— Неужели ты ещё не понял, в этом мире нет божьего места! Дай нож мне.

— Идём.

Он взял её за плечо, разворачивая. Бросил взгляд на нептицу — та лежала, откинув крыло, по которому хлестал поток с навеса, а пёс носился вокруг, поддевая её носом и поскуливая. Заметив, что на неё смотрят, она приподняла морду.

— Хвитт! — воскликнул Шогол-Ву.

Нептица поглядела из-под полуопущенных век и вновь тяжело уронила голову, прикрыв глаза.

В этот миг над площадью поднялся вой и стон.

Все мёртвые застыли, запрокинув лица, и голоса их слились в один, тоскливый и обречённый. Они плакали, как плачут по покойникам.

Рядом, в трёх шагах, выл Клур Чёрный Коготь, а напуганный страж, вывернувшись наконец из крепкой руки, бил его ножом. Но Клур не замолкал и не чувствовал ударов, и страж выронил нож, вскинул руки, попятился и кинулся прочь, зажимая уши и тоже крича надрывно.

Ашша-Ри, закаменев, стояла рядом. Всё случилось так быстро, что даже она не успела вмешаться.

— На телегу! — крикнул Шогол-Ву, наклонясь к уху дочери леса, подтолкнул её, а сам бросился к нептице. Провёл рукой по перьям, грязным теперь, измокшим, но не сумел понять, как она ранена.

Он погладил зверя по шее и попросил:

— Поднимайся! Поднимайся, Хвитт, нужно идти.

Дочь леса упала рядом на колени, погладила нептицу по макушке. Склонившись, что-то зашептала. Нептица, помотав головой, поднялась медленно, неохотно. Побрела, опустив голову и волоча правое крыло.

— Почему вы медлите? — раздался крик старого охотника.

В шуме толпы, в надрывном вое мертвецов, в звуке капель, бьющих о дерево и камень, в гуле и рокоте его голос был едва слышен.

— Идёмте же! Это плохое место, чтобы драться. Уходим, или хотите тоже стать мертвецами и бродить здесь, пока время, отпущенное миру, не подойдёт к концу?

Ашша-Ри обхватила Клура за плечи, налегла всем весом, разворачивая его к телеге. Стиснув зубы, заставила сделать шаг, ещё один.

— Брось его, брось эту падаль! — крикнул старый охотник. — Он больше не нужен нам, только задержит!

— Хочешь сбежать отсюда скорее, так беги! Я не оставлю его, — гневно ответила она. — Не оставлю!

— Видно, Трёхрукий отнял у тебя разум. Вспомни, сколько раз чёрный пёс предавал тебя! Но нет, даже теперь, когда он издох, ты верна ему больше, чем племени!

Зебан-Ар сплюнул и в два шага преодолел расстояние между ними. Ашша-Ри встретила его грудью, закрыла Клура спиной.

— Только посмей, старик. Только тронь его…

— Бери чёрного пса под руку. Я возьму под другую. Так будет быстрее.

Охотница посмотрела недоверчиво, помедлила, но согласилась. Вместе они потащили Клура к телеге.

Шогол-Ву толкал его в спину, оглядываясь на нептицу. Та шла медленно и понуро, и Хельдиг держала руку на её голове. Пёс вился вокруг, то забегая вперёд, то заходя сбоку. Тыкался мордой в светлый бок, скулил, почти выл, не зная, чем помочь.

Нату было худо. Он выгнулся, хрипя, широко раскрыв глаза навстречу холодным каплям, летящим с неба. Йерн тряс его за плечи и хлестал по щекам, Йон с трудом держал рогачей, напуганных шумом.

Тут нептица пошла быстрее. Оттолкнув старого охотника с пути, полезла на телегу. Задняя лапа её сорвалась раз, другой, и всё же нептица вскарабкалась. Легла и вздохнула, не замечая, что придавила Ната и что телега кренится.

Клур, наконец, умолк. Задышал тяжело, потом провёл по лицу ладонью.

— Отпустите меня, — сказал он. — Слышите? Отпустите!

Ашша-Ри нехотя отвела руки, и Клур, прихрамывая, пошёл через площадь к помосту, обходя людей. Видно было, как он, шагая, коснулся рукой живота и оглядел пальцы.

Мертвецы утихли и застыли. Умолкли и живые, и теперь слышно было даже, как сапоги разбивают тонкую воду и звякают набойки о камень.

Клур поднялся на помост, где ещё недавно стоял как пленник. Морщась и не убирая ладонь от живота, оглядел площадь.

— Слушайте меня! — сказал он, и даже дождь, казалось, притих. — Слушайте, живые и мёртвые! Поняли вы, к чему приводят ненависть и вражда? Если сеять боль, боль и пожнём. Кто бы что ни говорил, мир не может быть так спасён, вы понимаете это? Теперь — понимаете?

Люди молчали, не решаясь говорить.

— Мы идём в Запретный лес, — сказал Клур. — Если успеем, может, договоримся с богами. Если получится…

Повысив голос, последние слова он почти прокричал:

— Если у нас получится, вы поймёте. И тогда, запомните накрепко, не суйтесь к Косматому хребту! Это земля детей тропы, была их землёй и останется. И Запретный лес не для людей. Стерк Удачливый однажды дал слово, дал не зря, вот и не следует соваться туда и рубить деревья на границах. Это ясно вам?

Клур подождал ответа и посчитал, что получил его, раз никто не спорил.

— И больше никакой вражды! — докончил он. — Пока три племени жили мирно, такого не случалось. Значит, этого и хотят боги. После всего, что было, примириться тяжело, но возможно. Попытайтесь, если не ради себя, так ради детей. Им жить дальше, если наши распри и жадность не погубят мир, и может, они справятся лучше нас.

Он сошёл с помоста, держась гордо и прямо, щуря глаза. Лишь знающий мог подметить, что сапоги цепляются за ступени, что шаг не так твёрд, как прежде, что одна рука теперь не слушается и что бледность, проступающая под грязью и кровью, это бледность смерти с чернотой у губ и глаз.

Ашша-Ри стояла, дрожа, как натянутая тетива, едва сдерживаясь от того, чтобы броситься навстречу. Поравнявшись с ней, Клур отодвинул её рукой, прошёл к телеге. Люди вокруг не шевелились, будто боялись, что стоит только сделать шаг, и опять вцепятся друг другу в глотки, — но теперь, увидев, что Клур уходит, потянулись к нему несмело.

— Ты вот скажи, что нам делать-то! — прозвучал робкий голос. — Ошиблися мы, а теперь что? Как в глаза-то друг другу глядеть?

— А чего ты на себя вину берёшь-то, а? Мы-то чем виноваты? Анги слушали, так кто ж думал, что он неправ?

— А я скажу тебе, — взмахнула рукой женщина с обрывком верёвки на шее. — Я тебе скажу: вы все думали, каждый думал, да только боялись, что скажете слово против, и вас рядом вздёрнут! Стояли здесь, глядели, молчали — значит, не Анги нас убил, а вы все! Вы все нас убили!

— Тихо! — прогремел голос Клура, заглушая прочие. — Мелерт Огненный Рукав, я вижу тебя. Выйди сюда!

Человек, рослый и грузный, немолодой уже, в грязной и разодранной рубахе, подошёл. Видно, его силой увели из дома, не дав набросить ничего поверх.

— Ну? — просипел он, хмурясь.

Брови у него были густыми и тёмными, а короткая борода — почти седой под запёкшейся кровью. Ему своротили нос, разбили губы. Петля ещё сдавливала шею. Живому она не дала бы дышать, но Мелерт заметил её лишь теперь, из-за того, что голос почти не шёл. Непослушные пальцы сорвались раз, другой. Наконец, Ашша-Ри, повинуясь нетерпеливому кивку Чёрного Когтя, срезала узел, и Мелерт отбросил верёвку прочь, угодив кому-то в грудь. Тот человек отшатнулся, взмахнул руками, будто измочаленное волокно было пропитано ядом.

— Наведи порядок, — велел Клур. — Око! Вам есть теперь, кого слушать.

— А-а, порядок? — еле слышно произнёс Мелерт, срываясь на шёпот, похожий на свист, и принялся расчёсывать сизыми ногтями горло. — Вот как я им нужен, вот! Повесили меня тут, перед всеми, унизили, а я — порядок?

— А кто ещё? Может, Анги? Вон он встаёт.

Мелерт оглянулся, повинуясь жесту, и брови его тут же сошлись к переносице.

— Взять его! — велел он едва слышно, но стражи Ока поняли и послушались. Окружили старого храмовника, толкая цепами, держа на расстоянии, как опасного зверя. Тот вертелся, заглядывая в лица, открывал рот, будто хотел что-то сказать, но молчал.

— Неблагонадёжных запри, — спокойно посоветовал Клур. — Остальных разгони по домам. Всё это непотребство — убрать. И ещё…

Наклонившись ближе, он зашептал Мелерту на ухо.

— Нож в сердце? — моргая, повторил тот едва слышно. — Я понял…

Клур хлопнул его по плечу здоровой рукой.

— Разберёшься, — сказал он и полез на телегу.

Йон стегнул рогачей. Зебан-Ар зашёл вперёд и тоже потянул их, погладил по шее, потрепал по морде. Рогачи фыркали, дико кося глазами, били мохнатыми копытами, но пошли, пошли, оставляя позади горожан, храмовников, стражей Ока и Мелерта с тёмным следом ладони на плече.

Ашша-Ри держалась позади, рядом с Клуром, а тот всё морщился, не отнимая руки от живота, и прикрикнул наконец:

— Уйди! Я велел тебе не соваться на площадь, а ты? Зачем пришла?

— Они повесили бы тебя! И он, — указала она рукой на старого охотника, — он бы не вмешался, если бы меня здесь не было!

— Я мертвец, Ашша! Я умер в том бою, так и думай обо мне! Зачем ты пришла? У старика хотя бы хватило ума стрелять издалека и не лезть!

— Но мой лук…

— Уйди, уйди с глаз моих! Вон, помоги вести рогачей, старик не справляется. Где мой зверь, где ты его бросила?

— Дальше…

— Попробуй только не отыскать. Я всё сказал, чего ещё ты ждёшь?

Охотница вскинула голову и ускорила шаг. Обогнала Йерна, что шёл, похлопывая рогача по спине, поймала тёмную морду, потрепала шкуру, промокшую от дождя. Зверь мотнул рогами и всхрапнул.

Когда отъехали от площади, Нат пришёл в себя. Сел, растирая лицо, будто хотел снять его с костей. Замотал головой, огляделся и заплакал тяжело и неумело. Каждый всхлип, казалось, рвал ему горло.

— Не могу, не могу, не могу больше! — бормотал он, а все молчали, и это молчание давалось тяжелее, чем слова. Но какими могли быть нужные слова, не знал никто.

Шогол-Ву держался у борта, взявшись за мокрое дерево. Хельдиг сидела так близко, и пальцы её лежали рядом, чуть смещаясь, когда телегу трясло, пока, наконец, не соприкоснулись с его пальцами.

Нептица, вздохнув, положила тяжёлую голову поверх их ладоней и закрыла глаза.

Рогачи нашлись в чьём-то опустевшем дворе. Тому, что светлее, дочь леса, уходя, обмотала морду рубахой, снятой тут же с верёвки. Он всё равно тревожился и кричал, и его товарищ с обломанным рогом тыкался носом. Едва только Хельдиг стянула рубаху, взялся вылизывать беспокойного брата. Тот отворачивался, сопя.

Хельдиг собиралась вернуть рубаху на верёвку, но Клур протянул руку и потребовал:

— Дай мне.

— Поедем? — хмурясь, спросила Ашша-Ри, выводя со двора чёрного рогача.

Тот шёл послушно, но затем упёрся и был готов взвиться на дыбы.

— Поедешь одна, — сказал ей Клур, прижимая рубаху к груди, и отвернулся.

Йон спрыгнул на землю и передал поводья запятнанному.

— То, что вы говорили про Йокеля, правда? — спросил он.

— Правда. Он жив, и телегу мы не крали.

— И про Запретный лес правда?

— Мы держим путь туда. Надеемся, это поможет.

Йон помедлил недолго, всего мгновение, и сказал:

— Берите рогачей и телегу. Раз Йокель отдал… да и у нас ещё есть. Мы домой. Возьмём отца, мать — и в Плоские Холмы. Что-то неохота здесь оставаться.

Шогол-Ву кивнул.

Напоследок Йон подошёл к Чёрному Когтю.

— Ты хорошо сказал там, на площади. Может, дети и правда будут жить лучше нас. Может, смогут мирно…

— Да ничего они не смогут, — зло перебил Клур. — Нарожают таких же глупцов, и это никогда не кончится. Горели бы они все вместе с этим миром!

— Но ты говорил…

— Я забочусь о том, что останется после меня. Если хоть один сегодня задумался, уже хорошо. Идите, куда хотели, пока люди здесь опять не принялись искать виновных, да сделайте так, чтобы в вас не признали стражей Ока!

Пёс крутился вокруг, скуля, крутился — и запрыгнул на телегу. Молотя хвостом по бортам, обнюхал нептицу, лизнул тёмный клюв, умостился рядом.

Братья Йокеля, махнув напоследок, исчезли в переулке. Шогол-Ву тронул поводья, и рогачи пошли, стуча копытами по камню, волоча скрипящую телегу прочь от города. Под алым плачущим небом, по дороге меж полей, в сторону белого леса.