Сын детей тропы

Глава 2. Выбор

На высоком ночном берегу Звериной Слезы потрескивал костёр. Огонь, как любопытный зверь, порой выглядывал из ямы, хватал когтистыми лапами синий мрак. Одноглазый часто жмурился этой ночью, и Шогол-Ву предпочёл бы обойтись без огня, если бы не его спутник.

Человек лежал на тёплой земле и кашлял. Шумный и медленный. Шогол-Ву подумал, что продешевил.

Нептица спала, уткнувшись клювом в перья. Иногда ворочалась. Сыну детей тропы не спалось. Ночь тревожила его, а река мешала слушать.

Когда человек уснул, Шогол-Ву затушил костёр, собрал вещи, встал, прислонившись к стволу, и принялся ждать.

В час, когда Одноглазый собрался уходить и небо потемнело, он толкнул человека.

— А?.. Чего тебе? — проворчал тот.

— Уходим.

— Трёхрукий у тебя разум отнял, что ли? Черно, как в гриве рогача! Я и рожу твою пятнистую не вижу, не то что тропу.

Вместо ответа Шогол-Ву потянул человека за рукав, заставляя подняться.

— Ты…

Сын детей тропы зажал ему рот ладонью, обхватил за плечи и потащил. Человек дёргался и мычал, пытаясь вырваться. Нептица вздохнула за спиной, подняв голову, и что-то свистнуло тонко-тонко.

— Ум-м… Пусти, выродок! — успел воскликнуть человек.

Земля под ними кончилась, и двое полетели с обрыва в воду. Они упали с шумом и плеском, и Звериная Слеза, ледяная в эту пору, укрыла их с головой и понесла.

Шогол-Ву не спешил подниматься к поверхности. Он боролся с течением, удерживая человека. Тот бился, но освободиться не мог.

Дальше, ближе к другому берегу, сын детей тропы вынырнул, чтобы вдохнуть. Человека поднял тоже, и тот лишь хватал воздух со всхлипами, с водой вперемешку. Ругаться уже не мог.

Их несло дальше, туда, где Звериная Слеза пробирается меж острых камней и падает вниз с высоты трёх ростов, чтобы, разогнавшись, доскакать до Великого моря — и там, на последнем отрезке, беснуется неистово. Всё оттого, что Четырёхногий сидит на тех берегах, болтая ногами, цепляет пряди волос Белой девы, и она сердится и рвёт их, чтобы освободить.

Будь он один, Шогол-Ву преодолел бы течение. Но с человеком его несло дальше, ближе к обрыву. Здесь выглядывали камни, мокрые, как вода, и плохо различимые в сером свете. Запятнанный удерживал спутника так, чтобы первый удар пришёлся по нему, и старался беречь руку. Он боролся с рекой, напрягая слух.

Он узнал, что с берега, оставшегося позади, в воду прыгнули двое.

Камень, скользкий и неровный, вынырнул на пути. Шогол-Ву вцепился в него, обдирая пальцы. Человек, ударившись спиной, застонал.

— Держись! — велел ему запятнанный и отвёл руку, но спутник, оглушённый, напуганный, вцепился в рукав.

— Не… бросай… меня… — барахтаясь, глотая водяную пену, взмолился он.

— Кину верёвку, вытащу. Пусти!

Но человек, обезумевший от страха, держал крепко.

Шогол-Ву подумал о том, кто позади, и о трёх золотых раковинах. Он потянулся к ножу, чтобы добыть свободу. Помедлил — было жаль терять награду — и заметил нептицу, чёрную тень на воде. Она быстро приближалась к ним.

— Хватайся за перья, — крикнул Шогол-Ву, встряхнув человека. — Слышишь?

Тот послушал. Вцепился грубо, не заботясь о звере. Нептица вскрикнула тонко и устремилась к берегу, и Шогол-Ву последовал за ней. Всё-таки и ему пришлось схватиться за хвост.

Нептица, почуяв под ногами камни, рванула вперёд, оскальзываясь, на подгибающихся ногах. Человек волочился следом. Запятнанный разжал его окоченевшие пальцы, и нептица остановилась, вскрикнув обиженно, потянулась клювом к спине.

— Ты… — прохрипел человек, пытаясь встать. — Это что было?

Вместо ответа сын детей тропы потянул мешок. Промокшие ремни цеплялись за кожу куртки, а куртка облепляла тело, но всё-таки Шогол-Ву справился. Как он и думал, в мешке торчала стрела с синим оперением.

Край неба уже просветлел, возвещая приход Двуликого, и человек разглядел стрелу. Попятился к деревьям, не выпуская реки из виду. Шогол-Ву тоже глядел на воду.

Он заметил движение у чёрного камня над обрывом. Чьи-то пальцы цеплялись за край. Тёмные косы текли по воде, сплетаясь с пеной. Ненадолго показалось лицо, бледное, с синей полосой от виска к виску через глаза.

Шогол-Ву вскинул лук.

— Что там? — нетерпеливо спросил человек. — Видишь того, кто пустил стрелу?

Нептица шумно встряхнулась, разбрызгивая воду.

— Может, лучше бежать? Сколько их там? Думаешь, сунутся они за нами в людские земли?

Шогол-Ву не ответил. Он понял уже, что Ашше-Ри хватает сил только на то, чтобы держаться. Можно оставить так, и река возьмёт своё — не быстро, но возьмёт. Может даже, охотница переживёт падение.

— Ты! — крикнула она яростно и отчаянно сквозь шум воды. — Порченый! Ты, знающий мать!.. Бесхребетный!..

Волна накрыла её с головой, и Ашша-Ри умолкла.

— Убей её! — воскликнул человек. — Я заплачу сверху. Два серебра! Два с половиной.

Шогол-Ву дёрнул завязки брошенного мешка, потащил верёвку, набросил на ветку. Затянул. Другой конец привязал к стреле.

— Что делаешь? — дёрнул его спутник. — Или мы её, или она нас!

Кинувшись к ветке, человек вцепился в узел, пытаясь ослабить. Шогол-Ву остановил его, грозя ножом.

— Ты, выродок! Ты клятву дал, что доведёшь!..

— И доведу. Отойди.

— Вытащишь её, и что дальше?

Нептица скакнула, отгораживая спорщиков друг от друга. Шогол-Ву отошёл к воде, отстранился от криков человека, примерился и пустил стрелу.

А когда увидел, что побелевшие пальцы сжали верёвку, подхватил мешок и сказал:

— Уходим.

Нырнув в лесной мрак, они торопливо шагали, не заботясь, что оставляют след. Но рыхлый снег кончился скоро. Так густы были сплетения ветвей, что защитили землю этих мест.

Вечники, сцепившись багровыми кронами в вышине, качались неторопливо, поскрипывая. Иглы старого года, побуревшие за зиму, мягко ложились под ноги.

— Ты, тварь!.. — слабо и зло цедил человек.

Он шёл, прихрамывая и дрожа, опираясь рукой на спину нептицы. Та оглядывалась недовольно, подгибала колени, но Шогол-Ву придерживал её, не позволяя сбросить груз.

— Ума в голове нет… Жди теперь стрелы между лопаток. Лучше бы я шёл один, чем с таким проводником.

— Иди один, — легко согласился запятнанный.

— Ты клятву дал!.. А теперь натравил на меня дикую бабу, а в реке — думаешь, я не понял? — моим телом прикрывался. Что, скажешь, нет? У меня хребет треснул.

— Если я веду, должен остаться целым. Моя жизнь, потом твоя, или умрём оба.

— Выродок!..

И человек зашёлся кашлем.

— Я за то плачу, чтобы целым дойти, а не за то, чтобы ты мои кости доволок до Заставы! Там, в городе, мне нужны руки и ноги. И валяться в жару я не собирался! Это не стоит трёх раковин!

— Так разойдёмся, — предложил Шогол-Ву. — Я направо, к степям, ты вперёд, к Приозерью.

— Ты клятву…

— Койчи-Ит и Свартин Большая Рука тоже смешивали кровь. Вы, люди, первые показали, что клятву можно нарушить.

— Я слово держу, — присмирев, сказал человек. — Погляди, я из-за тебя на ногах не стою. Уйдёшь ты, а дикая баба нагонит меня и убьёт. И клянусь, когда попаду наверх, к ушам богов, я не дам покоя Трёхрукому, пока он с тобой не разделается. Ты знаешь, он умеет играть, как рыжуха с мышью, что и самому жить не захочется.

Шогол-Ву промолчал.

— Не могу больше, — пожаловался человек. — Упаду сейчас.

Он и правда собрался упасть. Запятнанный успел, подхватил его, подставил плечо. Тот повис неловко, и сыну детей тропы пришлось идти, клонясь. Незнакомец был почти на голову ниже.

Только нептица обрадовалась: вырвалась вперёд, встряхнулась, распушила хвост и зашагала, высоко вскидывая ноги.

Шогол-Ву шёл и слушал, но вокруг были только голоса ветра и промёрзших ветвей, да ещё шаги спутников. Человек становился всё тяжелее, его била дрожь, но хоть замолчал наконец.

— Воняешь падалью, — простонал человек, отворачивая лицо. — Выродки, не моетесь, что ли, никогда, что даже река не отбила запах?

Запятнанный промолчал, и человек больше не спрашивал.

Они добрались до опушки, когда Двуликий взошёл на пригорок. Вечники здесь измельчали: уже не старики с широкими кронами, прячущими небо, а тонкие, юные и светлые, все силы вложившие в рост. Стало просторнее, и лилась с холма тёплая улыбка Двуликого.

— Посиди, — сказал Шогол-Ву, опуская спутника на землю.

Тот лёг устало на бок, глядя покрасневшими глазами, как запятнанный роет яму. Подполз ближе.

Закончив, Шогол-Ву растянул завязки мешка. Помедлив, обломал стрелу, торчащую в боку. Жаль было, но целиком не достать, не повредив мешка, а залатать его нечем. Вынул пёсью голову, в которой засел наконечник, и опустил в яму бережно — прямо перед лицом человека.

— Что за гадость? — воскликнул тот, отшатнувшись. — Я думал, будет костёр!

Шогол-Ву достал лапы и положил к голове. Вынул шкуру, пожалел, что не было времени ею заняться. Человек был прав, она смердела, и выделывать поздно.

Шкура легла поверх остального, и сын детей тропы принялся засыпать яму. Нептица подошла ближе и теперь глядела хмуро. Ей хотелось узнать больше о том, что в земле.

— Зачем ты тащил с собой эту дрянь? — с подозрением спросил человек. — Неужели Трёхрукий и правда отнял у тебя разум?

— Ты жил в людских землях, Одноухий, — обратился Шогол-Ву к псу вместо ответа. — И немного в долине за лесом. Наверное, тебе будет хорошо здесь, на границе. Мы спасли друг друга и теперь в расчёте.

Он поднялся, закинул мешок за плечо и протянул человеку руку:

— Идём.

— Не стану я брать твою руку вонючую! Ох, а в реке… Это же всё в воде, а я воду глотал… А кормил ты меня чем?

Человек нагнулся над землёй, и его вывернуло. Выворачивало долго, даром что пустой живот.

Запятнанному надоело ждать. Он подхватил человека под локоть и повёл, ослабевшего, прочь. Погрозил нептице, собиравшейся разрыть могилу, и та поняла, оставила затею. Побрела следом, раз или два толкнула человека в спину, а потом забежала вперёд. Вышагивала, вытянув шею, оглядываясь влево-вправо.

Когда они вышли из леса и пошли по бездорожью, что могло скоро стать распаханными полями, их нагнала стрела. Запев, воткнулась в землю.

— Я говорил! — вскричал человек, дёрнувшись. — Нужно укрыться!

Страх придал ему сил. Он даже смог отбежать недалеко, пока Шогол-Ву поднимал стрелу, глядя на лес.

— Чего встал? Шевелись, живо! Я не хочу умирать!.. А если бы она попала?

— Она попала, — спокойно ответил ему сын детей тропы.

— Чего? Ты ранен, что ли?

— Ашша-Ри вернула мою стрелу. Под улыбкой Двуликого охотник не промахнётся мимо цели. Значит, она так хотела. Она отпускает нас и не пойдёт следом.

— Да? А я бы вот в это не верил. Убираемся, пока она не передумала!

И они двинулись дальше, оставляя лес позади. В прежней жизни Шогол-Ву редко бывал в людских землях, открытых небу. Хотелось спрятаться.

— Стрелу вернула… — бормотал спутник, тяжело налегая на него. — Лучше бы верёвку, она полезнее… Хорошая ведь была, из скарпа, да? Недешёвая…

Нашли дорогу, старую, едва приметную. Один её рукав тянулся к Приозерью, другой — к Степной лапе. Шогол-Ву остановился, поглядел на нептицу.

— Чего встал… — слабо прошептал человек. — Или привал?

— К степям нужно, — сказал запятнанный. — Отпустить зверя.

— К каким ещё степям?.. И так из-за тебя я всё дальше от Заставы! Ты, выродок, хоть понимаешь, как вести по тропам?

— Мы пойдём к степям.

— Ты клятву дал!

Шогол-Ву решительно свернул направо, и человек отпустил его руку. Стоял, бледный, пошатываясь.

— Пусть тебя Трёхрукий покарает! Я… это дело… Они другого найдут, если время терять! Я не получу награды, и ты не получишь. Отсюда и так дней пять пути, если ногами, а я по твоей вине не ходок!

— Зверь первый, — указал Шогол-Ву на нептицу. — Я вёл его, когда ты навязался. Ты второй.

— Ты точно без ума в голове. Зверь тебе заплатит? Он что, обещал больше золота, чем я?

— Ты сам без ума в голове. Хочешь идти через людские земли с таким, как я, и с приметным зверем. Веришь, далеко уйдём?

— О-ох…

Человек согнулся, упираясь ладонями в колени. Закашлялся. Поглядел измученно.

— Будь по-твоему. Но уясни, пятнистая рожа: если опоздаем, платы не будет. Никаких жёлтых раковин, даже меди не дам. Понял?

Шогол-Ву кивнул и подал ему руку.

Когда Двуликий спускался с холма, они набрели на придорожный храм с колодцем рядом.

В храме, как полагается, было три стены и крыша от дождя и снега. Трёхрукий, потемневший от времени, стоял внутри. Рука впереди, чтобы брать у тех, у кого в избытке, рука сзади, чтобы давать, и правая рука, чтобы опираться на посох, бродя по земле.

Лоза раздери-куста оплетала камни и ноги Трёхрукого. Такая колючая и густая, что протыкала сама себя длинными шипами, она источала дурманящий аромат, истекая соком.

Шогол-Ву поглядел в иссечённое ветрами суровое лицо, в глаза под каменными веками. Достал из мешка рыжий корень, положил в протянутую ладонь.

— Это всё, что у нас есть, — сказал он. — Пошли нам удачу на пути, Трёхрукий.

Вернулся к колодцу, открытому, но чистому. Здесь нашлось и ведро, тёмное, рассохшееся.

Шогол-Ву задержал ладонь на деревянном боку, прислушался. Огляделся.

— Чего тянешь? — прохрипел его спутник. Привалившись к каменному срубу, он допивал то, что осталось в меху.

Вместо ответа запятнанный протянул ему ведро.

— Сам набирай, — сказал человек, отталкивая посудину.

— Дерево сырое.

— И что? Тебе это мешает?

— Другие брали воду. Не останемся, пойдём дальше.

— Куда? — оскалился человек. — Я сдохну сейчас! Слышишь ты, и шага не пройду! Разводи костёр, выродок. Тот, кто здесь был, сейчас не вернётся.

Шогол-Ву молча наполнил мех. Напился сам, подозвал нептицу. Та сунулась в ведро, подняла морду, глотая воду.

— Я не пойду никуда, — упрямо повторил человек. — Хочешь, на горбу меня тащи.

Дождавшись, пока зверь отойдёт, сын детей тропы выплеснул остатки на землю, рядом с человеком, и тот вскочил, пошатываясь.

— Ну, рожа пятнистая!..

— У самого пятнистая, — спокойно ответил Шогол-Ву. — Значит, недостаёт и ума, и силы. Значит, должен слушать меня.

Человек глядел, набычившись, из-под упавших на лоб волос. Рот его искривился, кулаки сжались, но промолчал. Пошёл, дёрнув плечами, к дороге.

— Эта тварь сожрала подношение! — донёсся его возмущённый голос.

Шогол-Ву подошёл. У колючих лоз на камнях лежало то, что осталось от рыжего корня: откушенный, измочаленный хвост и два-три небольших куска. Трёхрукий глядел равнодушно, протягивая пустую ладонь.

Нептица толкнулась, протиснулась вперёд. Заметила кусок, поддела клювом. Корень проехал дальше по полу, и нептица придержала его лапой.

— Не видать нам удачи! — сердито воскликнул человек и сплюнул. — Чтобы задобрить Трёхрукого, отдадим ему сердце зверя. И тащиться к степям не придётся.

Нептица всё-таки сумела ухватить рыжий шматок и подняла клюв, глотая добычу. Шогол-Ву недолго постоял, раздумывая, и пошёл прочь.

— Ты слышал меня, выродок? Трёхрукий не простит насмешки! — раздалось в спину.

— Трёхрукий, может, сам отдал корень.

Человек догнал его, встал на пути.

— Ты соображаешь, что несёшь? Как, по-твоему, каменная глыба может что-то отдать?

Шогол-Ву остановился, поглядел на него.

— Значит, каменная глыба может обидеться, — спокойно произнёс он. — Значит, может причинить нам зло. А накормить зверя…

— Да понял ты, что я хочу сказать!

— У зверя чистое сердце. Трёхрукий не станет сердиться. Идём.

Дорога ползла меж камней и сухих кустарников, пряталась под травой старого года. По обочинам у камней белел ещё снег, кое-где укрывал далёкие поля. По правую руку темнела Зелёная грива. Двуликий ушёл за неё, виднелся лишь бледный край его одежд.

— Не станет, как же, — ворчал человек, спотыкаясь и тяжело налегая на локоть запятнанного. — Чистое сердце… Вот и положили бы это сердце ему в ладонь! Сами бы поели…

Он закашлялся.

Нептица вышагивала впереди, распушившись. Но вот она прижала перья, опустила хвост и вытянула шею. Замерла с поднятой лапой. Медленно, неслышно ступила.

Шогол-Ву стряхнул руку человека и бесшумно двинулся вперёд.

На пути сидел оборванец, держась за ногу. Лицо изрезано морщинами, белые глаза. Трёхрукий отнял их, но дал взамен хороший слух.

— Помогите слепому! — тонко, нараспев протянул старик, поднимая голову. — Помогите, добрые люди. Ногу я подвернул.

Шогол-Ву потянул с плеча лук. Застыл, прислушиваясь.

Спутник, толкнув его, захромал вперёд. Нагнулся над стариком.

— Чего медлите, олухи? — завопил тот совсем другим, грубым голосом. — Меня грабят!

— Там выродок! — донеслось из-за камня в стороне от дороги.

Голос перешёл в мычание, и кто-то ещё прошипел:

— Захлопни пасть, дурень!

Старик оттолкнул чужие руки, пополз по дороге, широко раскрыв незрячие глаза.

— Не убивай! — заскулил он. — Всё бери, что хочешь… Я не хотел чинить зла! Это всё они, Скар и Градиг…

Слепой махнул рукой в сторону камня.

— Заставили меня!.. Пощади! Это они!

Нептица скакнула, припав на передние лапы, толкнула старика в грудь, и тот завопил.

— Прикончи их, — велел человек.

Шогол-Ву покачал головой.

— Они боятся и не тронут. Мы уходим.

— Трёхрукий у тебя точно разум отнял! Кто оставляет врага за спиной? Дай нож, я сам, если ты не можешь!

— Пощадите! — всхлипнул оборванец.

— Вперёд, — мотнул головой запятнанный, обращаясь к спутнику. — Или силой тащить?

Человек отступил на шаг, бледнея. Сплюнул.

— Зря с тобой связался, — процедил он. — Ты даже среди выродков — выродок.

Пнув оборванца сапогом, он зашагал по дороге, хромая.

Нептица зашипела в лицо слепому, топорща перья. Шогол-Ву прищёлкнул языком, поторапливая её.

Она послушала. Отойдя немного, остановилась, загребая лапами, и комья подмёрзшей земли осыпали старика. Нептица, задрав голову и распушив хвост, поспешила догнать человека.

Сын детей тропы шёл последним, чутко прислушиваясь к голосам позади и держа лук наготове.

За ними никто не пошёл.

Когда Одноглазый уже брёл по холму, Шогол-Ву разжёг костёр в полях меж тропой и лесом и взялся ощипывать камнеклювика. Тощий после зимы, тот был плохой добычей, но другой не попалось.

Нептица сунулась под руку, фыркнула, и серо-коричневые перья разлетелись, упали в огонь.

— Ох, дрянь… — пробормотал человек, отворачиваясь от дыма.

Потом, казалось, он уснул, но едва птица изжарилась, потянулся к мясу первым. Даже не дождался, пока Двуликий получит долю. Обгладывая худую ножку, спросил:

— Как тебя хоть зовут-то, выродок?

Шогол-Ву поглядел на него, но не ответил.

— Ну, чего таращишься? Или у тебя и имени нет? Так и буду выродком звать. Или пятнистой рожей, как больше нравится?

— Шогол-Ву.

— Значит, Ву. А я Нат, помнишь?

— Шогол-Ву.

— Да я расслышал, Ву. Скажи мне, Ву, такую вещь: ты почему не убиваешь? Стрелять умеешь, птице голову начисто срезал. Что же с тобой не так, а, Ву?

Запятнанный перегнулся над костром, схватил чужие пальцы и отнял кость с остатками мяса.

— Ты чего, выродок? — вскрикнул человек.

— С этих пор охотишься сам, — сказал ему Шогол-Ву. — Может, научишься слушать.

— Ты клятву дал!..

Голос человека задрожал.

— За три жёлтых раковины ты меня на руках нести должен, понял? Кормить, поить и хвалы богам возносить, что я тебе подвернулся! А ты… Мы даже идём не к Заставе!

— Я клятву дал — отвести, и её сдержу. Когда мы смешивали кровь, не говорили о сроках. И кормить я тебя не обещал.

— Это входит в договор, не ясно разве? Как я дойду без еды?

Запятнанный пожал плечами.

— Мало тебе золота? Хочешь ещё, сколько? Десяти медных половинок в день будет достаточно, жадная ты тварь?

Ему никто не ответил. Только нептица шевельнулась, потревоженная, и спрятала клюв глубже в перья.

Человек сидел, тяжело дыша, не отводя взгляда. Сын детей тропы глядел на него в ответ.

— Я понял, — сказал человек неохотно, опуская глаза. — Будь по-твоему. Шогол-Ву.

Он выделил последние слова.

Запятнанный бросил кость на землю у ног человека. Тот подхватил, отёр наспех, вцепился зубами.

— Как, ты сказал, тебя зовут? — спросил Шогол-Ву.

— Нат.

— Это не имя. Как тебя зовут?

— Я же сказал, Нат. Так и зови.

— Наттис?

— Нат.

— Натьере?

— Ох, да если бы! Слушай, рожа пятнис… Друг мой, Шогол-Ву, я не против, если меня зовут обрывком имени.

Запятнанный взял с прутьев последний кусок: крылышко, часть грудки. Поднял так, чтобы человек хорошо разглядел, учуял запах.

— Расскажешь?

Человек сглотнул, жадно следя за мясом.

— Хорошо, — неохотно сказал он. — В день, когда меня нарекали, папаша напился вдрызг. А, он был таким в любой день, что уж тут. И вот представь: люди собрались в круг у реки, разложили костёр. Все боги явились: Четырёхногий болтал ногами в воде, Пятикрылый резвился в тот вечер, поднимая искры. Одноглазый уставился с холма, Двуликий глядел из огня. А Трёхрукий… он, видно, тоже пришёл и отнял у моего папаши остатки разума, да и удачу у меня заодно. И выходит мой папаша в круг, в руке пустая кружка. Все ждут, имя скажет. Люди ждут, боги. А этот… а у него только выпивка в голове. Он и не соображал, я думаю, где находится, под руки довели. Кружку тянет, бормочет спьяну что-то. Налить, видно, просил. В конце икнул ещё.

Человек примолк, уставившись в землю хмуро, и решительно завершил:

— С того дня перед лицом богов и людей я Н-натль-ик. Во, будто выродки меня нарекали, а не папаша. Мать с него потом шкуру спустила, а толку, если боги уже слышали имя и запомнили его…

Он помолчал, кусая губы, и поднял глаза.

— Ну, доволен? Что скажешь?

Шогол-Ву протянул ему мясо.

— Можешь доесть, Нат.