Сын детей тропы

Глава 10. Камень

Чёрный рогач плясал, вставал на дыбы. Его сердила теснота, неволя и голод. Нептица шипела и щёлкала клювом, как будто стучали дощечки быстро-быстро. Второй рогач оглядывался задумчиво и спокойно, порой неторопливо склоняя голову, чтобы подобрать найденный клочок сена, пыльный и тощий.

— Такого быть не может, — сказал человек и зажмурился.

Двуликий заглянул в узкое высокое оконце, и улыбка его упала на лица сидящих, на бок рогача, позолотив его и отчётливо выделив пыль и налипший сор.

Нептица вытянула шею, почти коснувшись мохнатого копыта, и тут же отдёрнула клюв. Рогач захрапел, мотая головой, но ремень не дал ему двинуться вперёд.

— Чушь! Чтоб мертвецы поднимались — ну, я не знаю, сколько выпить нужно, чтобы выдумать такое! Что, там остались запасы браги, и ты нахлебался? Вот скажи честно.

— Ты сам говорил про мёртвых. Говорил, виновата женщина.

— Когда это?

— Когда у тебя был жар.

— А, ну тогда я что угодно мог наплести, нашёл кому верить! Я и половину добычи мог пообещать. Кто же слушает человека…

— Ты и обещал половину. Дал новую клятву.

— Да я…

— Мертвецы ходят. Я тоже видела — другого. Эта людская падаль, Перст, шёл за ним, чтобы отправить в землю.

— Да вы оба не в себе! Эй, Трёхрукий, верни их разум, а то с такими проводниками не будет мне удачи.

— Не насмешничай, не гневи богов! Говори всё, что знаешь.

Человек вскочил, упёр руки в бока.

— Если подшутить вздумали, то кончайте! Плохо выходит. А если правда верите в то, что плетёте, то слушайте: ты — видел девчонку, мором изъеденную и невесть как уцелевшую. Ясно, что после болезни и голодной зимы она не красавица. А ты — видела беднягу, который сбежал от Длани. Эти, говорят, и пытать умеют, и что хочешь. Так я не удивлюсь, если человек выглядел как мертвец…

— Думаешь, я не видела мертвецов? Ты говоришь это мне, людская падаль? Он и был мертвец!

— Ох, да верьте во что хотите, мне-то что! Лишь бы мы сами не стали мертвецами, когда в город сунемся. Тьфу! Знал бы, сам уж как-то перебился. Всё врут, что вы, мол, умеете водить — мимо врагов, у космача под носом, короткими тропами. Идём долго — раз, шума на всё Приозерье и Приречье навели — два, стражи вот-вот найдут — три! Око против нас, Длань против нас, дом Свартина охраняется теперь, как будто золотыми раковинами выложен. И я ещё за это половину награды отдать должен?

— Сядь. Когда придёт Одноглазый, я пойду к Свартину, и никто меня не остановит. Никто, слышишь ты? И ты поможешь мне…

— Помогу? Вы, видать, забыли, кто к кому нанимался! Это вы должны мне помочь и вести себя тихо, чтобы никто не услышал! Дела свои со Свартином в другой раз решите, ясно? Если у меня сорвётся, я…

— Ты, знающий мать!..

Шогол-Ву успел встрять между двумя, готовыми вцепиться друг в друга.

— Тихо, — сказал он. — Шуметь нельзя.

— Давай привяжем эту бабу к столбу! От неё одни беды. Возьмём с собой, она всё перегадит.

— Ты!..

— Нет уж, послушай! У Моста тихо посмотреть не могла, в трактире мы или нет? В окно заглянуть ума не хватило? Нет, надо было в дверь ломиться и ножом махать налево-направо. Перста прикончила у всех на глазах, так ещё и язык длиннее, чем коса Белой девы. Руки чешутся убивать — ну так зайди, молча убей и выйди…

Ащша-Ри зарычала, дёрнулась, но Шогол-Ву обхватил её крепко. Человек поглядел на него, гневно взмахнул руками.

— Ты вот знаешь, она выболтала, кого ищет. Всем дала понять, что мы с ней заодно. И ладно бы после этого перерезала глотки тем, кто лишнее услышал — сбежала просто! Я как за мазями пошёл, этот, чёрный, как раз там был, рану свою обработать хотел. Ну, я успел послушать, мне хватило. Теперь не пятна закрашивать, а рожи заколачивать тебе и мне, а то ведь там уже все знают, каковы мы с лица. И в Заставе знают, будь уверен. Тут бы уж хоть на Сьёрлиг уплыть, а то предупредят мореходов, и всё тогда. Схватят!

— Пусти меня!.. А ты, людская падаль, лучше бойся того, что я перережу глотку тебе!

— Перережешь, ага. К Свартину без меня не попадёшь, так что я тебе нужен. Это вот ты нам не нужна!

Нептица закричала отрывисто, заглушая голоса.

— Хватит, — сказал Шогол-Ву, когда она утихла. — Услышат с дороги.

Он убрал руки. Ашша-Ри встряхнулась, зверем посмотрела на человека, но не тронула. Тот ответил недобрым взглядом, но тоже промолчал.

Нептица принялась вычёсывать крыло. Слышно было лишь шуршание клюва о перья и постукивание копыт рогача.

— И брюхо пустое! — сердито воскликнул человек, опять упирая руки в бока. — Какой день одну воду глотаю. Во, слышите, гремит, как на холме, когда Двуликий плачет! Мне, может, пробраться тихо нужно будет, пересидеть в тёмном углу, а брюхо выдаст!

— Так пойди и добудь еды! А не умеешь, значит, такому и жить не стоит.

— Я вам за что плачу?

— Выходить нельзя, — сказал Шогол-Ву. — Мы хорошо спрятали следы. Дорога близко. Под улыбкой Двуликого заметят.

Человек сжал губы и нехотя вернулся на прежнее место, сел, привалившись к стене.

— И стренгу оставили, — бросил он чуть погодя, ни к кому не обращаясь. — Хоть сыграл бы для веселья. Нет, бросили, что им хорошая вещь. Не своё, не жалко.

— Мы спасали твою шкуру, неблагодарная людская падаль!

— Друг мой Шогол-Ву, скажи правду: она хотела меня спасать? Это она велела тебе прийти за мной и помочь?

Запятнанный промолчал.

— Ну же, сознайся. Она привела тебя за мной? Или она хотела бежать прочь, как тогда, у храма на холме, а меня бросить Длани, а?.. Так вот молчи тогда, ты!.. «Мы спасали», тьфу. А ты, друг мой, подумай, не лучше ли её оставить.

— Без меня вам не пройти за стену!

— Да уж подыщем другой путь!..

Нептица опять закричала, хлопая крыльями. Подняла в воздух мелкий сор, и человек зажмурился, протирая глаза.

— Ещё эта тварь, послали же боги спутников… Но нет, на эту я не сержусь. Она меня выручила. Хотя если вспомнить, мы и Длани-то на глаза попались из-за неё…

Нептица загребла лапой, клюнула что-то. Неторопливо прошла мимо чёрного рогача, притихшего наконец, и задела его хвостом по морде.

Рогач всхрапнул, лязгнул зубами, лишь чуть не достал до белых перьев. Переступил копытами, раздувая ноздри. Его спокойный товарищ отошёл на шаг.

Человек вздохнул, запрокинул голову, сложил руки на груди и прикрыл глаза.

Они ждали до позднего часа.

Под вечер Двуликий озяб, укутался в синее одеяло. Видно, наступил на край и выронил фонарь, пролил горящее масло.

Холм запылал. Одеяло распалось на тлеющие клочья, и рыжее пламя растеклось между ними.

— Дурная примета, — сказал человек. — Не будет нам удачи. Попомните мои слова.

— Это говоришь ты, оставленный в петле, нам, потерявшим дом? Трёхрукий давно забыл о нас. Так хватит скулить! Идём и сделаем то, за чем пришли — или умрём, пытаясь. А если трусишь, ничтожество, оставайся здесь!

— Да лучше бы ты сама осталась!.. Ладно уж, не время спорить. Помните, награду получим, только если мне всё удастся. Если не повезёт, другого раза не будет.

— Так что тебе нужно у Свартина? — спросил Шогол-Ву. — За что сулят пятьдесят жёлтых раковин? Скажи хоть теперь.

Человек только отмахнулся.

— Тебе о том знать не нужно, — сказал он. — Ты заботься, чтобы я жив остался, а в мои дела нос не суй.

Они вышли в тихий вечер.

Рогачи стояли смирно, а нептица рвалась, просовывая голову в щель, кричала — с трудом удалось оттолкнуть и запереть. В темноте притихла, лишь вскрикнула тонко, обиженно. Слышно было, отошла, фыркнув.

Далеко впереди на дороге виднелись стражники. Уже разожгли фонари, объезжая границы Заставы. В этот час и город засыпал: трактиры выставляли гостей, улицы пустели. За тем, чтобы никто зря не разгуливал в тёмный час, следили всегда, а уж теперь наверняка вдвое строже.

Проснулся ветер. Потянувшись сонно, вышел на дорогу, зевнул. Побрёл, задевая боками кривые деревца, тревожа лапами кустарник. Толкнул фонарь, подвешенный на крюке, но не сумел задуть пламя за створками. Побрёл дальше.

Стражник проехал и не узнал, что трое, прижавшись к боку ветра, перешли дорогу и спустились по пологому склону, затерялись меж кустарников и камней. Они прошли у края стылой воды, разлившейся и лениво спящей здесь, и остановились у зарослей побережника.

Длинные лозы, холодные и голые, как плети, стекали к воде. Позже, когда согреется земля и травы юного года нальются соком, оживёт и побережник. Расцветёт вспышками, белыми и розовыми, как одеяло Двуликого, когда тот только ступает на холм. Опадут цветы — и поплывут, подхваченные течением, мимо берегов, мимо храма. Говорят, Четырёхногий в эту пору добр, и если о чём его просить, то именно тогда. В это время и люди обходят пять храмов — пары, что дали обещание у ночных костров под жёлтой листвой и не передумали за время снега.

На другом берегу по верху стены прошёл стражник, зевая. По сторонам и не глядел.

— Ты первый, — велела Ашша-Ри, толкнув человека. — Иди!

— А чего это я? Вот он пускай…

— Живо!

— Да куда ступать-то?..

— Я пойду, — сказал Шогол-Ву.

Он разглядел сухие бока камней над тихой водой, увидел путь — и двинулся вперёд. Вперёд, и в сторону, и под конец прыжок. До того лёгкий, что иссохшая трава промолчала под мягкими подошвами.

Над головой разлился свет. Запятнанный прижался к стене, не дыша. Сонный страж, шаркая сапогами, прошёл обратно. Свет потускнел и померк, шаги затихли.

На том берегу человек поднялся, неуверенно прошёл к воде. Нашёл первый камень, второй. Взмахнул руками, прыгнув на третий, но удержался.

Глаза его во тьме видели плохо, и ноги были слепы, но пробирался он ловчее, чем многие из людей. И всё-таки не успел до возвращения стражника. Сжался в комок, опустив лицо. Замер. Тот, на стене, прошёл и не заметил.

Человек выпрямился, помедлил и двинулся дальше.

С последнего камня до берега он всё же не достал. Угодил в воду, тонкую здесь, с плеском. Живо метнулся к стене. По счастью, стражник не услышал. А может, подумал, шумела тварь вроде моховика.

Пятно света, раскачиваясь, вновь проплыло над головами и удалилось. Ашша-Ри, пригнувшись, двинулась к воде.

Они подождали, пока страж наверху пройдёт ещё дважды, и Шогол-Ву стал к стене лицом, упираясь ладонями в камни.

— Лезь, — сказал он человеку.

Тот навалился на плечи, неловкий в своих тяжёлых сапогах. Оскальзываясь, попытался забраться. Ашша-Ри подтолкнула его.

— Живее, ты, людская падаль! — прошипела она. — Через пять вдохов станет поздно! Держишься?

И, не дождавшись ответа, полезла наверх.

— Да куда ты!.. — зашипел человек.

Он покачнулся, дёрнулся, но устоял.

Запятнанный стиснул зубы, вдохнул, опустил голову. Врос в землю, стал одним целым со стеной. Человек охнул, Ашша-Ри поднялась ещё выше, и плечам стало легче.

Шогол-Ву прислушался.

За дыханием человека он уловил шаги стража — неспешные, тяжёлые. Вскрик — даже не вскрик, звук умер, едва успев родиться — и мягкий удар. Что-то упало на камни, и кто-то позаботился, чтобы упало чуть слышно. Спустя вдох, не больше, сверху упала верёвка.

Человек полез с кряхтением. Ашша-Ри поймала его, потянула.

— Живо! — раздался её шёпот. — Не медли, бери фонарь!

Она растянулась на стене. Свет разгорелся, проплыл мимо. Человек шёл неторопливо, подволакивая ноги. Зевнул.

Он прошёл дальше, унося огонь, и Ашша-Ри свесилась над стеной.

— Лезь! — поторопила она.

Шогол-Ву поднялся по верёвке, смотал её, пристроил на руке. Поглядел на человека — тот возвращался, тёмная фигура в меховой шапке. Фонарь покачивался в отставленной руке, освещая куртку с глазом на груди, застёгнутую наспех.

— Ждите! — велела Ашша-Ри. — Поймёте, когда нужно уходить.

И нырнула в тени.

Шогол-Ву растянулся на холодных камнях и ждал. Человек бродил взад-вперёд, заменяя пропавшего стража. То и дело зевал, прячась за ладонью.

Лишь ветер шумел, просыпаясь. Из города донёсся оклик, ленивый и протяжный, и ему отозвался такой же. Всё стихло.

Ударил колокол.

Замерли огни на стенах в руках стражей.

— Пожар! — раздалось далёкое, чуть слышное, и его подхватили другие, принесли ближе.

— Пожар! Пожар! — накатило волной.

Человек опустил фонарь.

— Уходим, — сказал он, отбрасывая шапку. Заспешил, торопливо расстёгивая на ходу чужую куртку.

Уже было видно, как над кварталом близ городских ворот поднимается дым, озирается по сторонам, ворочает рыжим брюхом. Стража спешила туда. Выглянул и кое-кто из горожан. Никому не было дела до двоих, что пробирались задворками впотьмах.

Дом, где жил теперь Свартин, стоял наособицу. Прежде сюда ходили к портному и писарю, вокруг стояли прилавки зеленщиков. Сладко пахли горшочки с мёдом, била хвостами рыба в бочках, бродили разносчики с лотками. Это всё вычистили.

В Пограничной Заставе нашлись бы дома богаче, уютнее для жилья, но отчего-то Свартин Большая Рука взял себе этот. Отчего-то разогнал рынок — и куда только его перенесли, если в черте городских стен не нашлось бы и клочка лишней земли?

У входа крутились стражи. Встревоженно прислушивались к шуму, перебрасывались словами. Фонари качались в их руках, свет плясал на резных балках, узорных наличниках. Запятнанному нравилось это людское мастерство, в другой раз полюбовался бы. Но не теперь.

Он раскрутил пращу, сделанную наспех, и метнул камень. Тот загрохотал по ставне дома на другой стороне площади.

— Эй, Даффе, слышал? Чё это там?

— Да мне почём знать. Эй! Кто там? Отвечай!

Стражи помедлили, и один сказал другому:

— Иди, проверь, а?

— А чё я? Сам и иди!

— А вдруг чего? Ну, давай вместе. Колокол ещё, горим, что ли?

Фонари поплыли через площадь. Стражи не торопились, всматриваясь в темноту и прислушиваясь. Далеко не пошли, но и этого хватило двоим, чтобы пробраться к окну сбоку дома.

Ставни, тоже резные, запирались изнутри. Прежде задвижка была снаружи, люди их так обычно и устраивали, но кто-то распорядился её перенести.

Человек достал из-за пазухи тонкий инструмент, завозился.

— Чего под руку пялишься? — сердито прошептал он. — Следи лучше, чтобы те двое сюда не сунулись. Поднимут шум, и нам конец.

Легко заскрежетало, и ставни поддались.

— Ага, значит, не ошибся, — довольно сказал человек, вглядываясь в темень зала. — Лезь ты первый. Оглядись, а я следом.

Шогол-Ву подтянулся. Мгновение помедлил, прислушиваясь, нет ли шагов в коридоре, слабо освещённом, и забрался внутрь. Чернел зев очага, пахло дымом и едой. Со стола не убрали.

— Помоги! — раздался шёпот позади. — Эй… Да чтоб у тебя Трёхрукий удачу отнял! Чего пугаешь, а если б я заорал?

— Ты жалок, людская падаль. Не можешь влезть?

Ашша-Ри, отодвинув человека, навалилась на подоконник. Она тяжело дышала, а когда оказалась внутри, поморщилась, ступая на раненую ногу.

— Страж перед лестницей, — сказал запятнанный. — Так не пройдём.

— Значит, через окно наверху, как хотели, — ответила Ашша-Ри, стискивая зубы. — Я пойду.

— Пойду я.

— Ты смеешь меня жалеть?..

— Молчи. Что мне тебя жалеть? Но если рана открылась, ты не заберёшься тихо.

— Решайте живее! — прошипел человек с улицы. — Не хватало, чтобы дом обошли кругом и увидели меня и ставни раскрытые!

Шогол-Ву протянул руку, помог забраться. Снял верёвку. Конец с крюком дал человеку, второй заткнул за пояс.

— Приготовь котёл, пока я лезу. Над нами точно никого?

— Что уж теперь! Если кто и есть, убей, делов-то. Я следил, огня не видел. Должно быть пусто.

Заскрипели ступени лестницы. Трое укрылись за лавкой и столом, но стражник прошёл мимо. Отворил тяжёлую наружную дверь.

— Эй, парни! Что там?

— Горит что-то. Во, полюбуйся, в ремесленном квартале вроде. А у нас тихо. Будут какие распоряжения?

— Гуляйте пока снаружи, мало ли. И если что, докладывайте. Чего я бегать должен?

И он, прикрыв дверь, вернулся на пост. Не почуял сквозняка из раскрытого окна.

Шогол-Ву осторожно выбрался. Носок мягкого сапога легко пристроился на спине зверя на резном наличнике, пальцы нащупали кромку узкого балкона, тянущегося вдоль стены. Вдох, другой, и запятнанный перелез за перила.

Он прислушался, закрепляя верёвку. За ставнями было тихо, в щели не видно огня.

— Всё? — спросил человек едва слышно, высунувшись в окно и глядя наверх. — Можно?

И, дождавшись кивка, полез, цепляясь за верёвку и упираясь ногами в наличник. Когда поднялась Ашша-Ри, он уже отпер ставни.

— Всё тихо. Вы первые, давайте.

Здесь хранились ящики. Может, остались от прежних владельцев. Шогол-Ву пробрался к двери, прижался ухом.

Кто-то дышал неподалёку, присвистывая носом. И доносился лёгкий ритмичный стук: так мог бы опускаться на доски пола носок сапога.

— Двое, — прошептал запятнанный. — Один спит.

— Комната Свартина по правую руку, — тихо и торопливо сказал человек. — Как начнём, не спутайте. Эх, не так я думал сюда прийти, кабы ты не влезла… Так помните, дадите время его расспросить. И так мне всё перегадили уже. А после он ваш. Ну? Идём?

Ашша-Ри дёрнула верёвку.

Пустой котёл, оставленный внизу и пойманный крюком за ручку, загрохотал, падая со стола. Со звоном рассыпалась утварь, сложенная в него.

— Одде! — тревожно воскликнули за дверью. — Слышал?.. Эй, кто шумел внизу?

— Чего? — сонно откликнулся другой страж. — А?..

— Поднимайся! Внизу кто-то есть, молчат, глянуть надо.

Торопливые шаги удалились к лестнице. Шогол-Ву приоткрыл дверь, увидел пустой коридор, освещённый лампой, и выскользнул наружу. Спутники пошли за ним.

— Эта дверь, — указал человек.

Дверь была не одна, но он выбрал ту, у которой стояла скамья и масляная лампа рядом.

Шогол-Ву толкнул — заперто. Снизу доносились голоса стражей. Что-то загремело.

— Отойди, — прошипел человек. — Посвети!

Согнувшись, он завозился в замке. Выпрямился с торжествующей улыбкой, пряча инструмент за пазуху.

— Пустячное дело. Ты первый, мало ли что…

В комнате не было стражей.

Там не было никого, кроме человека на смятой постели. Большой тёмной тенью он раскачивался взад-вперёд в тусклом свете чадящей лампы. Смердело немытым телом, грязными тряпками и нечистотами. Шогол-Ву не сразу признал в человеке Свартина.

Тот был крепким, здоровым, как гора — этот тощ. Тот глядел нагло, свысока — у этого воспалённые глаза бегали тревожно, а пальцы сжимались и разжимались, комкая одеяло. У прежнего Свартина была густая тёмная грива над низким лбом, у этого — седые космы, нечёсаные и немытые. Он поглядел на вошедших и рассмеялся неприятным дробным смехом, будто камешки покатились, застучали по полу.

Шогол-Ву прикрыл дверь и встал, опершись на неё спиной, скрестив руки на груди. Ашша-Ри медленно вынула нож, не спуская глаз со Свартина. Человек решительно шагнул к постели.

— Белый камень! Где он, ну?

Свартин обвёл вошедших глазами, мелко кивая. Камешки падали всё реже, наконец, раскатились все до последнего. Наступила тишина.

— Где? — повторил человек.

Он выдвинул полку стола, скрипнул створкой шкафа. Вынул деревянную шкатулку, пошарил там, поднеся к носу, тряхнул головой и вновь спросил с досадой:

— Где камень? Говори, или заставим. Только вообрази, что с тобой могут сделать вот эти. Я им сейчас позволю тебя резать, только чтоб язык не трогали.

Свартин поглядел на него и вновь закатился негромким сухим смехом.

— Он безумен! — воскликнула Ашша-Ри. — Боги покарали его за то, что нарушил клятву. В том, чтобы убить такого, нет чести. Нет, пусть живёт вот так, как зверь — не свободный, людской зверь, беспомощный и слабый! Пусть гниёт в собственных нечистотах. Пусть подохнет, но перед тем опозорится. Я получила что хотела. Я ухожу.

— Ты не можешь!.. Мне нужен камень. Заставь его говорить!

Но Ашша-Ри только покачала головой.

Человек выхватил нож — видно, нашёл внизу — и взмахнул перед носом Свартина.

— Где прячешь камень?

Пустые глаза бессмысленно проследили за блеском лезвия.

Человек, свирепея, толкнул безумного, опрокинул. С усилием вспорол тюфяк, зашарил там, поднимая в воздух пух. Навалившись на грудь Свартина коленом, приставил нож к грязной шее, ощерился — и замер.

— А, во-от где стоило искать прежде всего!

Он дёрнул что-то, сжимая в кулаке. Помог ножом, снова дёрнул и обернулся:

— Уходим!

Шогол-Ву отворил дверь и увидел совсем близко вернувшегося стражника. Тот застыл оторопело.

Запятнанный схватил лампу со скамьи и бросил о пол. Глиняные черепки разлетелись, звеня, масло пролилось и запылало. Стражник замер по ту сторону огня, но тут же ожил.

— Выродок! — завопил он, пятясь. — Здесь выродок!

Шогол-Ву обернулся. Двое за его спиной метнулись к оставленному окну, к балкону со спасительной верёвкой. Ашша-Ри шла второй, заметно прихрамывая.

Снизу кто-то кричал, кто-то бежал по лестнице, грохоча сапогами. Запятнанный поднял скамью, подождал — и метнул её в первого же стражника, готового прыгнуть через пламя. Тот упал, вскидывая руки, блеснул клинок. Его товарищ отскочил, ударившись спиной о стену.

Пламя поднялось, облизывая дерево. На миг упало, и Шогол-Ву увидел черноволосого. Тот замер, как дикий зверь, готовясь к рывку — и полетел, не разбирая пути. Перескочил сваленную скамью, оттолкнул охнувшего стража и лишь на миг укрыл лицо в сгибе локтя, прорываясь сквозь огонь.

Двое сцепились. Человек был силён и зол. Запятнанный то прикладывал его о стену, то бился сам — а пламя трещало и пело, всё жарче, всё светлее. Мир сузился: был только враг, и никого кроме. Глухо доносились крики, дымный смрад выедал глаза, стискивал горло.

Шогол-Ву ударил противника под рёбра. Тот закашлялся, на миг слабея. Запятнанный оттолкнул его и бросился за дверь, к раскрытому окну.

Верёвки не было.

Он замешкался лишь на миг. Схватился за перила, перебросил себя, нащупывая резьбу ногой — и черноволосый налетел с рёвом. Поднял ногу, ударил с размаху, и узорные балясины не выдержали, надломились с хрустом. Шогол-Ву полетел вниз.

Он мягко приземлился на носки, перекатился на бок, но когда уже поднимался, что-то с силой ударило его в висок, опрокидывая. Он даже не успел понять, что произошло.