Сын детей тропы

Глава 14. Рогачи

Человек встал и выругался.

— Вот так пересидели, — сказал он. — Лук натянуть сможешь? Уведём их к холму, чтобы меньше подчищать, и прикончим!

Он поглядел на Шогола-Ву, хмурясь, и мрачно прибавил:

— Не сможешь. И я не стрелок. Уходим тогда!

Шогол-Ву толкнул дверь, но спутник рванул его за рукав.

— Да оставь их! Вместе нам не уйти, не соображаешь, что ли? Или опять шкуру позволишь спустить ради бабы и ей своё место на рогаче отдашь? Бежим, бежим!

И бросил торопливый взгляд на дорогу.

— Идёшь? Эй!

Шогол-Ву постоял, раздумывая, мгновение, выдернул рукав из чужих пальцев и шагнул за порог.

— Я ждать не стану, выродок! — полетело в спину.

Дочь леса рывком поднялась с лежанки, поглядела тревожно. Нептица, сидящая рядом, тоже повернула голову.

Слышно было, человек стегнул рогача и унёсся прочь.

Шогол-Ву поднял острогу, подал.

— Держи зверя, — сказал он. — Не выходи вперёд. Это… только если я не справлюсь.

И встал у двери, сжимая нож, который человек так и не забрал.

Двое подъехали, спешились и для начала осмотрелись.

— Во, гляди, след! Ну наконец, хвала Трёхрукому! Как думаешь, сколько нам отвалят, если мы их возьмём? Может, брату помогу лавку открыть…

— Да чё ты всё с этим своим «отвалят» ко мне лезешь, а? Знаешь же, я вот этого не люблю. Возьмём, тогда поглядим. Мы пока ток след и видели, дальше ехать надо. Ко Взгорью, видать, дёрнули.

— Да возьмём, возьмём! У них один рогач, а мы…

Нептица встала, тряхнула лапой, застрявшей в сети. Вцепилась клювом в прочные ячеи. Сеть натянулась, громыхнула стойка, упало, откатившись, ведро.

— Слышал? — тревожно донеслось снаружи.

Дверь толкнули.

— Улле, стой, дурень!..

Страж вошёл, моргая, не видя ещё ничего в тёмной хижине. Должно быть, и не успел понять, что случилось — вскинул руки к шее, хрипя, поглядел остановившимся, мертвеющим взглядом и осел на пол.

Он выпустил дверь, но она не смогла закрыться, наткнувшись на тело. По ту сторону проёма стоял, набычившись и щеря зубы, второй страж.

— У-у, выродок, — прорычал он, выхватывая клинок из ножен. — Ну!..

И рванулся вперёд. Толкнул створку так, что та грохнула, перескочил через умирающего, выставив меч. Короткий, но всё же длиннее ножа.

Шогол-Ву крутнулся, уходя от выпада. Тело чуть не подвело, дыхание перехватило, и лезвие скользнуло по куртке на груди. Нога наткнулась на бочку.

Страж сгрёб его за воротник и приложил спиной о стену. Шогол-Ву ударил ножом, ничего не видя и не слыша от боли, понимая только, что нужно бить, или станет поздно. Он даже не ощутил, достал ли.

Что-то с силой толкнуло в грудь, а потом хватка на шее ослабла.

Когда запятнанный смог видеть и дышать, страж глядел на него, выкатив глаза, и был так близко, что хриплое короткое дыхание касалось щеки. Опираясь на стену, он пытался развернуться.

Закричала нептица, ударяя крыльями.

Страж медленно осел, выпуская меч, встал на колени. Протянул руку за спину. Рот раскрылся в крике, но крик не шёл, только сиплый стон. В горле заклокотало, кровь потекла на грудь.

Рядом стояла дочь леса, прижимая ладони к губам.

Страж рухнул вниз лицом на тело напарника. Из спины торчала острога.

Шогол-Ву сжал пальцы на рукояти ножа, стиснул зубы. Опёрся свободной рукой на бочку. Дочь леса стояла на пути.

Он поднял руку, не в силах вымолвить ни слова. Сделал знак, чтобы отошла, но она поняла не так. Прижалась к нему, уткнулась в грудь. Обхватила.

В следующее мгновение он стоял на коленях, не помня, как упал. И не лежал только потому, что дочь леса как-то удержала его.

— Спина, — прохрипел он. — Не трогай…

Нептица влезла между ними, скользнула холодным клювом по щеке, что-то проворковала. Сил не было даже поднять руку и отогнать её.

Лесная дева взяла под локоть, довела до лежанки, усадила. Не спросив, осторожно потянула куртку с плеча, увидела раны. Глаза её расширились.

— Вот что делают люди, — сказала она. — Даже тот, что был с тобой, предал. Ради чего ты остался, сын детей тропы?

Шогол-Ву промолчал. Он и сам не знал ответа. Его с рождения учили не тратить силы на слабых. Кто не может постоять за себя, гибнет, в том суровая справедливость этого мира. Тот, кто полагается на других, однажды лишится поддержки и всё равно умрёт. Растрачивать время на такого — глупость. А уж рисковать собственной жизнью…

Но Раоха-Ур однажды плыла за ним. По неспокойной реке под чёрным холмом, под слезами Одноглазого — лишь для того, чтобы слабое и глупое дитя прожило ещё сколько-то. Ей было это нужно. Ради чего?

Нептица подошла к телам, обнюхала, поддела лапой.

— Нужно их убрать, — сказал Шогол-Ву вместо ответа. — Нельзя оставлять так.

Дочь леса поднялась.

— Я сам.

— Я не боюсь мёртвых, — сказала она. — Только живых. Так почему ты остался, сын детей тропы? Что держало вместе тебя и сына полей, сейчас, во времена Оскаленного мира? Ты пойдёшь во Взгорье?

— Пойду. Я должен найти спутника. У нас уговор, я выполню свою часть и получу награду.

Нептица вцепилась клювом в рукоять остроги, потянула. Тело дёрнулось.

Дочь леса взяла моток верёвки, брошенный на одной из бочек, и села рядом с мертвецами. Погладила нептицу по лбу. Та зажмурилась довольно и подставила щёку, чтобы почесали.

— Мёртвые просыпаются, — сказал Шогол-Ву. — Должно быть, из-за того, что Свартин нарушил клятву. Он попрал и слово, данное вашему племени много жизней назад. Будь осторожна, дочь леса. Нужно что-то сделать, чтобы и эти не встали.

— Не встанут.

Она указала нептице на выход, похлопала рукой по светлому боку. Зверь нехотя послушал.

Дочь леса принялась обматывать верёвкой ноги мертвеца.

— Свартин причинил много зла, — сказала она через плечо. — Если ты помогаешь сыну полей, может, после поможешь и мне? Тебя наградят щедро.

— Чего ты хочешь, дочь леса? Вернуть своих рогачей?

— Это первое. Второе — я иду к Свартину. Я должна поговорить с ним так, чтобы никто не помешал. Ты поможешь мне, сын детей тропы?

— Я не смогу.

Дева обернулась.

— Но почему? — воскликнула она. — Разве ты сам не хочешь отплатить ему за всё?

— Свартин отправился к ушам богов.

Ноги мертвеца упали, гулко стукнувшись о порог.

— Ушёл!.. Когда? Ты знаешь, на каком упокоище его тело?

— Одноглазый с тех пор приходил трижды. Может, больше. Мне было не до счёта. И где его тело, я не знаю.

— Нужно узнать.

— Зачем тебе его тело, дочь леса?

Она промолчала, опять взялась за верёвку. Затянула узел, второй. Поднялась и сказала медленно, раздумывая над каждым словом:

— Ты ничего не обещал мне, сын детей тропы. И я ничего о тебе не знаю. Есть то, о чём не скажешь первому встречному. Просто знай: то, что я делаю, я делаю не ради себя.

— Я уже расплатился за то, что дал клятву человеку и мало спрашивал о деле. Мы можем дойти до Взгорья, дальше иди своим путём. Где зарыли Свартина, ты легко узнаешь сама.

Дочь леса поджала искусанные губы, ещё недолго поглядела сверху вниз и шагнула за порог. Потянула за верёвку, пытаясь сдвинуть мертвеца.

Шогол-Ву поднялся, чтобы помочь.

Они подманили рогача, напуганного, храпящего. Набросили верёвку на шею, и зверь потащил тело, прядая ушами и оглядываясь тревожно. На холме за первыми кустарниками — далеко не пошли — вырыли неглубокую могилу.

Копали по очереди.

— Тебя не удивляют ожившие мертвецы, — сказал Шогол-Ву.

Он сидел, привалившись к тонкой белостволке, и тяжело дышал, роняя слова между выдохами и вдохами.

— Ты знаешь о них. Что ты знаешь, дочь леса?

— Это зло пошло от Свартина. И я могу остановить… я хочу остановить его.

Она умолкла, навалившись на черенок всем телом.

Нептица сунулась ближе, пригляделась, клюнула блестящий край лопаты. Отойдя на шаг, принялась рыть землю, и комья полетели во все стороны.

— Почему они встают? Как ты знаешь, что эти не встанут?

— Не смогут, раз Свартин далеко. Как он умер, убил себя?

— Ему помогли уйти. Так на нём проклятие?

Дочь леса помолчала.

— Проклятие, — ответила она чуть погодя.

— И теперь, когда он отправился к ушам богов, проклятие исчезло? Зачем тебе его тело?

Дева помедлила и сказала негромко, с болью:

— Есть поступки, для искупления которых смерти мало. Может, тот, кто его убил, думал, что так всё остановит. Но люди не разбираются в этом, а прийти к нам никто не подумал. Будет только хуже, сын детей тропы.

Воткнув лопату в землю, она повела рукой и продолжила, будто говорила давно заученные слова:

— Разольются реки, и море бросится на берег. Свора бешеных ветров разлетится, ломая стволы вечников, как тонкие стебли, и нигде не будет убежища. С холма потекут кровь и огонь. Трёхрукий пойдёт по земле и проследит, чтобы никто не спасся. Спящие боги проснутся и разрушат мир.

— Спящие боги?

— Вы ничего не помните, дети тропы, как не помнят и люди. Поклоняетесь каменным идолам, но боги спят. Много жизней спят они в Шепчущем лесу. Вы зовёте его Запретным, но уже забыли, почему.

Она перевела дыхание.

— Боги спят. Они отдали этот мир нам, всем нам, и приказали хранить. Мы не сохранили, посеяли раздор, а раз нам не хватило мудрости, боги отнимут свой дар. Этого мира скоро не станет, сын детей тропы, если ничего не сделать.

— Если твоё племя знает, что делать, почему ты здесь одна?

Дочь леса закусила губы.

— Одни не верят, что боги проснутся, — с досадой сказала она. — Другим всё равно, пусть даже мира не станет, и их самих заодно. Третьи… те струсили. Есть и те, кто верит, что боги накажут по справедливости — но здесь ни для кого не осталось справедливости, мы все виновны!

— Я тоже не верю. Боги не могут спать.

— Ты ещё увидишь, — только и сказала дочь леса. — Ты увидишь! Только будет поздно.

Дальше трудились молча. Уложили тело, притащили второе, засыпали, утоптали. Шогол-Ву перекатил три камня, осторожно перенёс на лопате пласты земли с сухой травой, добавил мха. Догадаться, что место потревожено, можно было, только если приглядеться.

Вернулись к хижине. Дочь леса принесла воды от реки, попыталась смыть кровь. Шогол-Ву выкатил бочку, перевернул и сел снаружи.

Над головой раскинулся холм, затянутый лёгкой пеленой, но светлый. Шептала вода, и ветер ласково касался лица, мягко трепал перья нептицы и тёмные гривы рогачей, привязанных неподалёку. Щебетала птаха, невидимая отсюда. Ей принялась вторить другая.

Двуликий улыбался за тонким одеялом, Четырёхногий легко гнал воды, Пятикрылый утихомирил ветра. Трёхрукий брёл по земле, и разве не ему стоило воздать хвалу, что двое остались живы? Боги были здесь, а дочь леса ошибалась. Боги всегда были рядом.

Птицы умолкли.

— Тихо! — сказал Шогол-Ву.

Дочь леса бросила скрести доски, и стало слышно, как от рощи едет всадник. Он не спешил, придерживал рогача, и хворост еле слышно трещал под копытами.

Запятнанный встал, сжимая нож, и выглянул из-за угла.

Нептица поднялась, встряхнулась. Подошла, толкнула боком, прислушалась — и потрусила к роще.

Это возвращался человек. Он ехал не по пригорку, объезжал кругом, по самому краю. Нептица подбежала к нему, припала на лапы, закружилась, пугая рогача.

— А ну, пошла! — махнул рукой человек. — Но!..

Он разглядел запятнанного и бросил хмуриться. Подстегнув рогача, доскакал до хижины.

— А, друг мой Шогол-Ву, — начал он с улыбкой. — Я верил, что ты справишься с теми двумя. А где они?

— Ты бросил меня.

— Да ладно тебе! Я скатался до Взгорья, посмотрел, что там и как, и вернулся. Если ты ещё не узнал у этой, там Вольд со своими людьми. Вольд Кривой Оскал, брат Свартина, и похоже, последние новости ему доносить не спешат. Сидит там и не думает ехать в Заставу.

— Ты бросил меня.

Человек сполз с рогача и взялся привязывать его рядом с остальными. Как закончил, развернулся.

— Я тебе жизнь спас, из петли вытянул, у тётушки своей устроил, чтобы отлежался. И ты ещё, неблагодарный, меня обвиняешь? После всего?

Он упёр руки в бока.

— Я ведь просил тебя ехать со мной, но нет, ты решил остаться. Сам решил. Уж прости, не время было на колени вставать и упрашивать. Или я силой должен был тебя уводить?

— Ты мог остаться тоже.

— Ну, я верил в тебя. Да брось, всё обошлось, о чём спорить теперь? Я бы…

Тут человек примолк и обернулся. Лицо его вытянулось.

— Кто здесь ещё? — с подозрением спросил он. — Ты чего стоишь так спокойно?

— Мы, звери, она.

— Кто «мы»?

— Ты и я.

— А кто болтал за домом, что за мужики? Только что, голоса…

Он замолчал и прислушался. Шогол-Ву насторожился, но ничего не расслышал.

— Во, во! — вскинул ладонь человек. — Иди, глянь, кто это там!

— Тебе послышалось. Идём вместе, и увидишь сам, здесь никого.

Дочь леса вышла на порог, отряхнула мокрые покрасневшие руки.

— А ты слышала голоса? — обратился к ней человек. — Этого-то били на днях, я боюсь, слух ему отшибло, а ума и до того не было. Ну?

— Я слышала только вас.

— Тьфу, да быть не может!

Не выдержав, человек сорвался с места. Обошёл хижину торопливо и вернулся, задумчиво хмурясь.

— А вот эта тварь не может голоса передразнивать? — указал он на нептицу. — Вот правда, как будто два мужика… А ну, умолкните!

Он застыл, подняв брови, и, наконец, сказал:

— Я слова разобрал. Говорят о награде. Вы чего? Вы правда не слышите?..

Человек поглядел в лица спутников и прочёл на них ответ. Потёр виски, тряхнул головой.

— Ох, Трёхрукий, неужто ты решил отнять у меня разум? Клянусь, последнее дело, а дальше спокойная жизнь, никаких погонь! Честным стану!..

— Ты просто хотел уйти от ответа, — сказал Шогол-Ву.

— Ты думаешь, я брешу, рожа пятнистая? Да я не обязан оправдываться перед таким, как ты, ясно? Уехал и уехал!

Оскалившись, человек зло выплёвывал слова.

— Ваше племя выродков за себя постоять может, а кто дохнет, тот сам заслужил — не так, скажешь? Не этими законами вы живёте?.. Давай, может, припомним с самого начала, сколько раз ты моей шкурой загораживался, вот хоть в реке, а? Молчишь? Вот и молчи!..

Он выкатил бочку, уселся снаружи, отнял у запятнанного нож и вертел в пальцах. Больше не говорил, что слышит голоса, но то и дело дёргался.

Дочь леса уснула в хижине. Шогол-Ву приклонил тяжёлую голову к стене и временами уходил в беспамятство, не дарующее отдыха.

В час, когда Двуликий уходил с холма, человек толкнул его в плечо.

— Ну, отдохнул? Поднимайся, едем во Взгорье. Там управимся по-быстрому, к тётушке заскочим, потом в Прудах у меня дело есть, а дальше сбудем товар. Вот тогда у меня на сердце покой настанет.

И он толкнул дверь хижины.

— Эй, лесная дева! Знаешь, где рогачей твоих держат?

— Я покажу, — откликнулась она.

Трое скакали по дороге под чёрным холмом. Жёлтое око Одноглазого следило за ними, ветер нёс влажный холод от реки, будто облизывал мокрым языком. Длинные тени голых ветвей метались по земле.

Нептица тоже бежала, вскрикивая. Она плохо видела в темноте, отставала, сердито била крыльями.

— Слушай, — сказал человек, направляя рогача ближе к дочери леса. — Как тебя хоть зовут-то?

— Хельдиг, — отозвалась она.

— Красивое имя. Послушай, Хельдиг, тут такое дело… Я обещал, что с рогачом помогу. Но не задаром, мне плата нужна. Их, ты говорила, пара? Давай я попробую обоих увести, но один будет мой. По рукам?

— У тебя уже есть рогач.

— Так я что, ездить буду? Я продам. Раковины позарез нужны. Ну? Один лучше, чем ничего. Соглашайся!

— Я не смогу отдать тебе рогача.

— Да ты подумай ещё, время есть, пока едем. Или я только своё дело проворачиваю, а ты как хочешь, или рогачей увожу, но одним расплатишься.

Дочь леса промолчала.

— Я бы никому другому и помогать не взялся, — сказал человек. — Я просто, ну, лес ваш… Бывал там с тётушкой, так что вроде как и свой. Другие вас боятся, а я не боюсь.

— Если ты тот, кто падал в реку, то приходил ты без разрешения. И ты нам не свой. Тебя отпустили только потому, что мало видел.

— Ой, нос драть ещё будешь!.. Сама тогда выводи своих рогачей, поняла? Или возьму их, а тебе ни одного, и что ты сделаешь?

Дочь леса примолкла, раздумывая.

— Будь по-твоему, — сказала она. — Ты выводишь рогачей, и клянись, что одного отдашь мне. Второй будет твоим, если сумеешь его взять.

— Что значит «если сумеешь»? — насторожился человек. — Он дикий? Бешеный?

— Пугливый.

— Ну, это ладно, и не с такими справлялся! По рукам.

— Слово даёшь?

— Даю, даю. Один твой, второй мой.

— Если сумеешь взять.

— Да сумею я, сумею! А двоих-то чего брала, одного мало показалось?

— Они не могут друг без друга.

— Ну, придётся им научиться, — хохотнул человек.

Они привязали рогачей к тонкому дереву за околицей. Взгорье засыпало, лишь кое-где тускло светились окна. Сонно брехнул пёс — никого не почуял, так, для порядка.

— Вот не знаю, — сказал человек, — и помощь нужна, и тащить тебя с собой не хочется. Свалишься, чего доброго… Ладно, начнём с рогачей. Где?

— У дома старосты.

Человек присвистнул.

— Лихо! Там и приглядывают хорошо, должно быть. У старосты — это, значит, он на твоих рогачей позарился или сам Вольд?

— Вольд, — сказала лесная дева голосом холодным, как речной ветер. — Я приехала… я хотела помочь, но слушать он не стал. Он…

— Всё, всё, молчи. Что надо, я понял.

Человек потянул из мешка верёвку.

— Так, эту тварь привязывай тоже, — сказал он запятнанному, кивая на нептицу. — Нам шума не нужно. Тихо пришли, тихо ушли. Рогачей твоих как узнать?

— Брока светлый, на лбу пятно, второе у глаза. Один рог обломан наполовину. Гаэр белый, как туман. Он пугливый, а Брока лакомка. Найдёшь, чем угостить, и он пойдёт за тобой. Может, я сама…

— Ты здесь остаёшься. Кто, по-твоему, приглядит за этими вот? Так пугливый, значит, белый. Ох и отвалят за него, если Радде сбыть сумеет!..

Человек потёр ладони.

— И ты, глупая, с таким зверем сунулась! Ясно, что у тебя его отняли быстрее, чем рот открыть успела. Ну, стой тут. Твоя забота, чтобы звери шум не подняли и эта вот не вырвалась. А ты — за мной!

Они добрались до первых домов, пошли кругом. Староста жил на пригорке. Крепкая изгородь ограждала подворье. На скамье у крыльца кто-то сидел с фонарём, рядом лежал пёс, поодаль бродил ещё один. Темнел низкий амбар.

Из хлева донеслось короткое мычание. Пёс насторожился, поднял уши. Звук повторился, и пёс брехнул.

— А ну цыть! — прикрикнул сторож от крыльца. — Только жрут и воют, у-у, твари!

Пёс оглянулся на него и тявкнул ещё раз. Сторож привстал, топнул ногой, и пёс, поджав хвост, отбежал.

Второй поднял голову и снова опустил.

— Так, слушай, — зашептал запятнанному спутник. — На, держи верёвку. Я этих отвлеку, вон калитка, откроешь. Дальше дуй в хлев. Рогачей находишь, сразу путай им морды, чтоб молчали, и тяни наружу. Времени будет немного, я постараюсь выгадать, но как повезёт. Двери не бросай нараспашку, чтобы не сразу поняли, что тут кто-то был. Выведешь, меня не жди, к этой иди. И готовьтесь. Я когда вернусь, может, нужно будет убираться быстро. Всё понял?

Шогол-Ву кивнул.

— И ещё, знаешь, белого первым выводи. Второго не успеешь если, не беда, а белый уже наш, и нам он нужен. Если продадим, тебе с него половина золотой достанется. Понял?

Шогол-Ву кивнул ещё раз.

Человек молча сунул ему верёвку, пригнувшись, двинул в сторону и пропал в тенях.

Вскоре за амбаром взвыла рыжуха, нагло и протяжно. Пёс, залаяв, бросился туда. Второй поднял голову.

— Этого не хватало! — с досадой произнёс охранник. — Куда, дурень? Цыть!

Рыжуха зашипела и снова завыла прерывисто, будто насмехаясь. Донеслось рычание пса, он заскулил и умолк.

— Эт-то ещё что? — сказал охранник, поднимаясь.

Он взял фонарь, свистнул второго пса и пошёл за амбар. Рыжуха вновь закричала, теперь как будто дальше.

Шогол-Ву дождался, пока сторож уйдёт, открыл калитку и заспешил к хлеву. Нырнул туда, в душную темноту, и постоял, привыкая. В узкое высокое окно глядел Одноглазый, света было мало, но вскоре запятнанный увидел рогачей.

Их держали в стойле, тесном даже для одного. Рогачи кивали головами. Один что-то жевал. Тут же похрюкивали свиньи.

Шогол-Ву подошёл, разматывая верёвку. Набросил петлю на морду, но рогач тряхнул головой, и петля слетела. Сжав зубы, он попробовал ещё раз, но теперь рогач совсем не дался, отвернулся.

Спина болела, и руки не слушались. Шогол-Ву опёрся на высокую дверку. Нужно было спешить, но десять ударов сердца он просто стоял и дышал.

Решившись, он отвёл задвижку. Потянулся к шее пятнистого рогача, думая взять его на повод первым, и застыл.

У рогачей на двоих было одно тело.