Сын детей тропы

Глава 3. Остановка

Они не дошли до степей. Только до равнины с разбросанными по ней полями и небольшими поселениями, что тянулась к югу и востоку. Отсюда нептица сумела бы и сама добраться до мест, откуда родом.

Шогол-Ву велел ей идти, указывая путь. Человек махал руками и кричал. Нептица отбегала недалеко, но неизменно возвращалась.

Когда Двуликий был на макушке холма, сын детей тропы сидел на камне у дороги и молча глядел, как его охрипший спутник наступает на зверя, грозя палкой.

Нептица, хлопнув крыльями, вскрикнула тревожно и наконец пустилась прочь. Человек, бросив палку ей вслед, отряхнул ладони. Замер, подавшись вперёд, уперев руки в бока. Постоял ещё и развернулся, возвращаясь.

Шогол-Ву молчал и ждал.

— Вот так! — зло воскликнул человек, подходя. — Сам не мог? Ты бы ещё на коленях её умолял. Почему я должен это делать за тебя? Уходим скорее, чего расселся!

— Уходим, — согласился запятнанный, поднимаясь.

Но смотрел он не на человека, а на зверя за его плечом. Нептица гордо вышагивала, неся в клюве палку. Когда человек остановился, ткнулась ему в спину.

— Ах ты!.. — оскалился тот. — С меня хватит, слышишь ты? Прикончим эту тварь!

— Уходим, — повторил Шогол-Ву.

— С ней? Вот с этой?

Запятнанный развернулся и пошёл, оставив спутника без ответа. Нептица заспешила следом, выгнула шею, протянула палку.

— Слышишь меня, ты, выродок?

Человек захрипел и закашлялся.

— С этой тварью в город не пробраться, ты же сам говорил! Мы шли, теряли время, а что теперь? Хочешь вот так идти к Заставе?

— Догоняй, — бросил через плечо Шогол-Ву.

Человек догнал, забежал вперёд. Злость придала ему сил.

— Ты слышишь? — взмахнул он руками. — Что дальше, а?

— Мы идём к Заставе.

— Мы день теряем, и чего ради? Как мы пойдём? Мне только стренгу осталось взять и шагать впереди с песней: «Эй, поглядите-ка все, кто идёт»!

— Умеешь играть?

Человек даже задохнулся от возмущения.

— Играть? Да ты… Слушай, рожа пятнистая. Если мы эту тварь на жаркое пустим, я ещё пойму. И лучше бы прямо сейчас.

Шогол-Ву поглядел на него.

— Ну, чего пялишься? Прикончим зверя, или что за мысли в твоей тупой башке?

— Еду добываешь сам.

— Чего?..

Человек остановился, отстал, но тут же догнал запятнанного.

— Знаешь что? — рявкнул он. — Давай мне нож! Ну, живо, дай сюда, и я добуду еду!

Шогол-Ву даже не поглядел на него.

Какое-то время человек шёл рядом, ругаясь. Потом тащился следом, ворча. Потом отстал и примолк, только кашлял время от времени.

Запятнанный сбавил шаг.

— Подожди, — раздался позади виноватый голос. — Слышишь, ну? Шогол-Ву!

Сын детей тропы обернулся.

— Я, это… — отводя взгляд, сказал человек. — Там поселение на холме, видишь? Схожу, выменяю нам еду. Подождёшь?

Шогол-Ву кивнул.

До поселения было неблизко. Оно темнело вдали — в блеклом кустарнике на склонах, как гребни в шерсти, застряли изгороди, серые дымки колебались над чёрными крышами, тянулись к небу кости деревьев, лишённые плоти.

Человек долго не возвращался. Но показался наконец, маленькая тёмная точка на сером. Шагал торопливо, прижимая ношу к груди и оглядываясь.

— Идём, идём! — махнул головой издалека.

Шогол-Ву поднялся с камня, и нептица учуяла звук. Встряхнулась, не раскрыв ещё со сна глаза, и побрела следом. Зевнула шумно.

— Гляди, — показал человек добычу. — А ты думал, я без тебя с голоду помру?

И опять обернулся.

— Белые корни? На что выменял?

— Ты не о том думаешь. На, сунь в мешок, живее.

Запятнанный растянул завязки мешка, и его спутник поспешно вывалил туда добычу.

— Ха-ха, скажешь ещё, у меня ума в голове нет? — коротко рассмеялся он и закашлялся. — Да я… Идём уже, чего встал.

Пока шли, он всё оглядывался. Перестал, когда поселение растаяло в сумерках.

Одноглазый ещё не показался на холме, когда Шогол-Ву решил устроить привал. Костёр развели почти в том же месте, что и накануне.

— Зря потеряли день, — покачал головой человек. — Жалко. Знать бы…

Без злобы сказал. Растянулся на земле и уже не ругался, кашлял только.

Шогол-Ву молча раскладывал на прутьях белые корни. Хорошие, крупные, лишь немного подмёрзшие. Сразу бросил в огонь долю Двуликого.

Нептица сопела за плечом, приглядываясь. Вытянула шею, скосила глаз на еду.

— Пошла, — просипел человек, махнув рукой. — Всё ты виновата…

Корни испеклись, но он не спешил вставать. Попросил только:

— Оставь мне наутро. Я что-то… устал.

— Должен поесть, или сил не будет. Бери.

Человек поднялся. Ел медленно, неохотно.

— Плохо дело, — сказал он. — Ну точно, Трёхрукого обидели. Завтра подношение оставим — слышишь, годное, а не жалкий корень. Не надумал ещё пустить зверя на мясо?

Он поглядел на нептицу, что лежала рядом, следя за корнем в его руке. Та с надеждой перевела взгляд круглых тёмных глаз, шумно втянула воздух, махнула хвостом нетерпеливо.

Человек бросил ей остаток корня, и она поймала на лету.

— Зверь пришёл в долину за Древолесом, — сказал Шогол-Ву, глядя в огонь. — Это не место для него.

— Значит, Трёхрукий и у этой твари разум отнял, — устало сказал человек, укладываясь. — Так сделай добро, добей. Похлёбки бы, горячей, с жирком… А Трёхрукому — сердце.

— Я думаю, зверя привёл Двуликий. Он хотел, чтобы мы шли вместе.

— Чего?

Человек поднялся на локте, закашлялся.

— Двуликим тут и не пахнет! — сипло заявил он. — Мы обидели Трёхрукого, сунули поганый корень — он в мешке с дохлой псиной болтался. А потом эта тварь и вовсе его сожрала. Я ж как чуял, не будет добра, так и вышло.

Кашель вновь его одолел, и в этот раз терзал сильнее и дольше.

— Вот, погляди… А я-то в чём виноват, почему за вас расплачиваться должен? Это твой вонючий корень был, и зверь обокрал Трёхрукого, а отыгрался он на мне. Так что вы в долгу.

Запятнанный покачал головой.

— Двуликий послал зверя, — сказал он. — Ты хотел его убить. Прогонял. Ты обидел Двуликого.

Нептица прислушивалась с любопытством. Шогол-Ву потянулся за корнем, бросил ей.

— Много ты в знаках богов понимаешь, тупица, — обиженно просипел человек.

Он повернулся на другой бок и больше ничего не говорил.

Этой ночью запятнанного то и дело будил кашель. А там, наверху, Одноглазый встряхнул свою котомку. Он принёс снег.

К рассвету котомка опустела.

Наутро человек едва сумел подняться. Бледный, с покрасневшими глазами, он кое-как встал, стиснув зубы. Стоял, пошатываясь, не решаясь сделать шаг.

Шогол-Ву подал руку, и человек вцепился в неё без колебаний. Так и пошли.

Мир опять стал белым и чистым. Чёрные проталины, мёрзлая земля, серые камни и бурая трава — всё было спрятано под тонким полотном. Ненадёжно, до первой улыбки Двуликого, но тот сегодня улыбаться не спешил. Глядел хмуро.

Нептица то отставала, высматривая добычу в стороне от дороги, то нагоняла, хлопая крыльями. Разрыла что-то и съела, перепачкавшись землёй — должно быть, корень старого года. Вскинув морду, затрусила по правую руку от запятнанного, но вскоре перешла на другую сторону. Потом вернулась обратно, наступив когтистой лапой на сапог человека.

— Пошла… — слабо прохрипел тот. — Тварь паршивая…

Нептица остановилась, прислушиваясь. Шогол-Ву легонько шлёпнул по светлому боку, вынуждая зверя уйти с пути.

Нептица обиженно вскинула голову, фыркнула и заспешила вперёд. Высоко поднимая лапы, задрав хвост, она шла по старой дороге и не оглядывалась. И вдруг застыла.

Шогол-Ву дёрнул рукой, высвобождаясь. Место было то самое, где накануне они повстречали людей.

Его спутник не понял. Тяжело повис на рукаве, не желая отпускать.

— Не дойду… сам…

— Ш-ш-ш, — сказал запятнанный, убирая чужие пальцы.

Слепой лежал, глядя в небо. Белый, припорошённый снегом. В груди торчала стрела с синим оперением.

Нептица, осмелев, подошла ближе, вытянула шею.

— Что там? — прохрипел человек, нагоняя.

Зверь мешал ему увидеть. Человек обошёл, разглядел и дёрнулся.

— Ты сказал, она не пойдёт за нами! Ты, выродок!..

Шогол-Ву не ответил ему. Держа лук наготове, он огляделся и медленно двинулся в сторону от дороги.

Первый из подельников слепого лежал там, за высоким камнем, вниз лицом. Второй нашёлся дальше. Пытался бежать.

Ни следа, ни движения на белой равнине. Впереди темнел храм, по левую руку — Зелёная грива. По правую, в стороне от дороги, скребла небо ветвями жидкая рощица.

— Не смей меня оставлять!

Хриплый голос перешёл в кашель.

— Слышишь, ты?..

— Жди, — сказал Шогол-Ву.

— И не подумаю! Я тут стрелу в спину, знаешь, не желаю получить!..

И человек зашёлся кашлем.

— Это случилось ещё до снега. Следов нет. Ашша-Ри ушла и не возвращалась.

— Так куда тебя несёт, в таком случае? Идём… дальше…

Шогол-Ву махнул рукой и направился к рощице, серой и низкорослой. Кустарников здесь было больше, чем деревьев.

Он не спешил. Смотрел — никуда и на все ветви одновременно, подмечая каждое движение. А больше слушал.

Тихо-тихо потрескивал снег под мягкими подошвами. Шептал и свистел негромко ветер, нежно покачивая ветви — так нежно, что даже не тревожил их белые одежды.

Слабо и зло ругался человек, пробираясь по его следу.

Шогол-Ву сомкнул веки и вздохнул. Потом обернулся.

— Я просил, жди у дороги.

— Сам жди!.. Ты что там забыл, рожа синяя?

— Плохой кашель, — пояснил запятнанный. — Не дойдёшь до Заставы.

— Да? И чего, ты решил присмотреть, где меня закопать?

— До людского жилья неблизко. Но трое где-то спали и ели. Жди.

Человек доковылял, спотыкаясь о мёрзлые комья, и вцепился в рукав запятнанного. За ним шла нептица, медля, вытягивая шею и прислушиваясь к чему-то.

— Тогда тихо, — сказал Шогол-Ву. — Ни звука.

— Да понял я… — просипел человек и закашлялся. — Это всё ты виноват. В реку меня скинул…

— Ш-ш-ш!

— Шли бы сразу к Заставе, так уже б у поселений были. У Дубов… Может, у Большого Корня. Мне бы только ночь под крышей да пойла местного хлебнуть, и как новенький…

Кашель скрутил его, помешал договорить.

— Ух… Больно… — прохрипел человек и сплюнул.

— Я сказал, молчи.

— Да, ага… Если попаду к ушам богов, расскажу, как ты… клятву дал, а сам… в реку, и вёл не туда, и спать на голой земле…

— Язык вырежу, чтобы молчал.

— Ах ты выродок! Боги и так поймут…

— Чтобы сейчас молчал, — пояснил Шогол-Ву.

Человек зло блеснул глазами, но стиснул зубы и удержал слова.

Хижина пряталась в сердце рощи. Прежде её окружали другие постройки, теперь от них остались только каменные печи, оплетённые лозой, замшелые, с обрушенными трубами. Сохранились ещё ноги, на которых стоял амбар.

Брёвна стен раскатились. Никто не гнал жёсткие травы и кустарники, и они поселились там, где когда-то ели и спали люди.

Единственное жильё, уцелевшее здесь, само как будто пустило корни. Низкая крыша поросла травой, серой и косматой. Лишь кое-где зеленели пятна мха.

Стены почернели от времени. Дожди, земля и то, что она рождает, сгладили границы брёвен, и казалось, хижина выросла здесь однажды, а людские руки её не касались.

Нептица припала к земле, настороженно глядя вверх. Одним прыжком, хлопнув крыльями, скакнула на крышу. Тонкий звериный визг раздался и тут же стих.

Человек дёрнулся.

— Проклятая тварь, — прохрипел он. — Это что было?

Шогол-Ву поглядел вверх, где нептица мотала из стороны в сторону бурое тельце.

— Моховик, — ответил он и засвистел, подзывая зверя.

Нептица послушала не сразу, но спрыгнула. Гордо опустила в снег добычу, склонила голову, блеснула глазом.

— Вот же тварь проклятая, — сердито выдохнул человек и закашлялся. — Убьёшь моховика… добра не жди…

Нептица подняла зверька, подбросила раз, другой и перекусила с хрустом. Проглотила в мгновение ока, будто его и не было. Закружилась, распушив хвост, выискивая новую жертву.

— Всё. Нам конец, попомни мои слова. Нам конец…

Шогол-Ву молча направился к хижине, волоча спутника за собой.

Стёкла единственного окошка заросли землёй, и внутри было черно, тесно и затхло. Человек запнулся о доски прогнившего пола и упал бы, если бы запятнанный его не держал.

— Это конец, — пробормотал человек.

Опустившись на низкую лежанку, покрытую шкурами, он всё шептал. Шогол-Ву разводил огонь.

Пламя затрещало, несмело перебираясь с трухи на полешки, кем-то наколотые и оставленные, и в хижине посветлело. Запятнанный повесил мешок на крюк, взял пустой котелок.

— Ты куда? — хрипло спросил человек.

Шогол-Ву показал ему котелок вместо ответа.

— Это конец… Всех богов оскорбили, каких могли — связался с выродком… Слова не скажет… Дикая баба тут ходит, нашёл, где остановиться… Так и помру, а эти ведь ещё и сожрут меня, твари…

Запятнанный не стал дослушивать, вышел.

Нептица бродила вокруг. Заметив его, подбежала радостно, ткнулась в плечо. К перьям у клюва пристало что-то лёгкое, тонкое, зеленоватое — хвост моховика. Шогол-Ву смахнул его и покачал головой.

Убить моховика и вправду считалось дурной приметой.

Эти создания, мирные и небоязливые, обитали у озёр, болот и родников. Сидели у воды, вытянувшись столбиком, водя тонким рыльцем из стороны в сторону. От избытка влаги в длинной шёрстке, бурой, как свалявшаяся трава старого года, прорастал мох.

Моховики не страшились забредать и к поселениям. Чаще их видели там после дождя, а то и у бочек, корыт с водой. В голодное время — у амбаров, где хранились ягоды и корни. Этот, пойманный нептицей, видно, думал забраться в хижину. Под крышей висели связки грибов.

Двуликий приглядывал за всеми земными тварями, Четырёхногий — за теми, что в воде и у воды, а потому моховикам досталось два покровителя. Причини вред маленькой твари, прогневаешь обоих.

Но разве богам пришло бы в голову винить нептицу?

Шогол-Ву набрал воды из колодца при храме. Осмотрел снег, рыхлый, подтаивающий уже, но следов не заметил.

Когда вернулся, человек стоял на коленях в углу и шарил в сундуке. Он дёрнулся, но понял, что бояться нечего.

— Эти-то, — сказал хрипло и зло, — храм обчищали. Неплохой улов как для заброшенной дороги.

Он потащил в карман целую горсть и замер, не вынимая руки. Мотнул головой и сунул добычу запятнанному.

— На, держи…

Шогол-Ву поглядел на ладонь, поднёс её ближе к огню. В свете очага блеснули круглые бока стеклянных бусин, цветных, со Сьёрлига. Серебряный браслет с жемчугом и ещё один, сплетённый из кожи. Длинная серьга с эмалью. Подвеска на шнурке, простенькая и дешёвая.

— И ещё вот, — пробормотал человек, шаря в кармане. — На. Всё возьми… и раковины эти… Трёхрукому верни. Весь сундук тащи. Ну, живо, мне нужно вернуть удачу…

Запятнанный помедлил, и человек стиснул зубы.

— Не хочешь? — процедил он. — Сам отнесу!

Но ему не удалось даже сдвинуть ящик с места. Так и присел со стоном.

Шогол-Ву ссыпал обратно всё, что лежало на ладони. Огляделся, заметил ведро. Вышел, отчистил его травой и снегом. Вернулся.

Вода в котелке над огнём ещё не булькала. Человек всё так же сидел у сундука.

— Ложись, — сказал ему запятнанный.

Пришлось помочь. Человек рухнул на лежанку, прикрыл глаза. Ничего больше не говорил, только дышал тяжело.

Шогол-Ву сел у сундука, осмотрел награбленное. Раковины в отдельном мешочке, остальное свалено как придётся.

Он переложил добычу в ведро. Опустил тяжёлую крышку сундука, окованную металлом, провёл пальцами по замку, обернулся на человека. Тот не глядел.

В углу стояла штуковина на длинной ручке, похожая на лопату. Шогол-Ву решил взять и её.

— Закипит, наберёшь кружку, — сказал напоследок. — Чистая вроде. У этих был сладкий корень.

Его спутник не двинулся, ничего не сказал. Шогол-Ву, покачав головой, сам измельчил сладкий корень, серые веточки, желтоватые на изломе.

— Только ты недолго, — слабо произнёс человек, не открывая глаз. — Если эта… дикая баба… дом не запирается.

Шогол-Ву кивнул и вышел.

Нептица радостно бросилась к нему, заскакала вокруг. Запятнанный подумал и распахнул дверь.

— Иди в дом, — сказал он.

Нептица остановилась на пороге. Пригляделась и попятилась.

— Иди, — подтолкнул её Шогол-Ву.

Она фыркнула, мотнула головой. Но что-то заинтересовало её в щелях пола, и нептица протиснулась в узкий для неё проём.

— Зачем тут эта тварь? — хрипло спросил человек.

— Увяжется, наследит. Вернусь, выпущу, — пообещал запятнанный и прикрыл дверь.

Первым делом он пошёл к дороге, оттащил тело, убрал следы крови. Собрался вырыть могилу для троих и тут разглядел, что прихваченная им лопата — и не лопата вовсе.

На черенке сидела деревянная пластина, с одной стороны которой вырезали лапу.

Шогол-Ву опустил пластину, прижал. Поднял, и на снегу остался след космача.

Дети тропы легко распознали бы подделку. Людские охотники, пожалуй, тоже. А торговцы, случайные путники могли не понять.

Вот почему у троих на старом тракте была добыча. Но теперь снег на равнинах почти сошёл, и космач, если и бродил здесь, должен был уйти в леса, к Зелёной гриве. Должно быть, люди больше не боялись и снова ездили и ходили новым путём.

Бродяги неплохо поживились в храме. Жадность толкнула их напоследок на дорогу, а Трёхрукий этого и ждал. Устроил так, чтобы живыми не ушли.

Ещё и выбор дал, раз уж первым послал Шогола-Ву.

Запятнанный уложил тела за камнем, там же бросил и печать. Убедился, что с дороги не видно, и направился к храму. Ведро оставил у ног Трёхрукого, мешочек с раковинами вложил в протянутую ладонь.

— Возьми, что было у тебя украдено. Верни удачу тем, кто приносил дары.

Оставалось добыть то, что годилось в еду. Запятнанный поглядел в сторону Зелёной гривы. До неё неблизко, но на равнине, покрытой кустарником, водились камнеклювики.

Тут он замер, прислушиваясь. Миг, и бросился прочь от дороги, к густым зарослям у колодца. Лёг на землю. Это заняло не больше двух ударов сердца.

Теперь стало ясно слышно: по дороге, уже чуть раскисшей, стучали копыта. Двое ехали в сторону Степной лапы. Спешили, но у храма остановились.

Кто-то присвистнул.

— Гляди-ка, Стерк, кому это так сильно нужна была удача? Тут больше, чем Жирный Треффе нам сулил.

Его спутник засопел, сказал гнусаво:

— Ты чё? Не тронь, прогневаешь!

В ответ раздался смешок.

— А мы в заднюю руку переложим, гляди. «Добрые путники, вижу, вы в нужде». — «Ох, так и есть. Всю ночь за дикой бабой гонялись, о кусты изодрались, оголодали». — «Ну так возьмите мешочек, заслужили. В Жерновках выпьете…»

— Да разве ж можно так, Уре?

— Отчего и нет? Может, видишь тут служку, который заботится, чтобы задняя рука не пустовала? Да тут уже складывать некуда. Во, теперь из задней возьмём, как честные люди, а сюда ему что-то положим. Есть красные?

Что-то звякнуло.

— А от себя ты чё, не кладёшь ничё?

— А я за служку поработал, угодил Трёхрукому. Ну и довольно. Иди вон лучше, рогачей напои, а я пока на двоих разделю.

Скрипнул ворот, ведро упало с плеском и поднялось тяжело. Зафыркали рогачи. Хлюпнула вода.

— На вот, держи.

— А чё так мало? Это точно половина?

— Да чтоб я врал в божьем месте, Стерк! Я тебе крупные дал, серебро. А у меня почти все красные, вот и кажется, что больше. Ну, не напились ещё? Нам бы ехать.

— Так у меня красных половина…

— Ох и жадная ты душонка! Перед лицом Трёхрукого ноешь, что мало тебе досталось? Ещё меня обманщиком выставил. Ну, Стерк, я карманы выверну, пересчитывай.

— Да чё ты сразу-то…

— И Жирному Треффе сам будешь пояснять, что нас задержало, понял?

— Да ладно, ладно, Уре, я тебе верю. Ну, едем? И всё ж я в толк не возьму, чё эту бабу не прикончить сразу. За такую чё, правда заплатят?

— Ну, Жирному виднее. Ты не забудь, в Жерновках не болтаем, клетка для пса нужна.

— Да помню я. А чё для пса? У нас же баба.

— Ты, Стерк, просто молчи и кивай, я сам всё скажу. Ну, двигаем.

Звякнула уздечка, фыркнул рогач, за ним второй. Кто-то прищёлкнул языком. Застучали копыта, удаляясь, и вскоре всё стихло.

Запятнанный поднялся с мокрой земли, сорвал пук травы, обмахнул грудь и колени. Обернулся, нахмурившись, к рощице. Потом поглядел туда, откуда явились двое.

Подумал недолго и зашагал торопливо, оставляя рощу за спиной.