Сын детей тропы

Глава 17. Решение

Шогол-Ву подбросил хвороста и сел.

— Иди ближе к огню, — сказал он дочери леса.

— Мне хорошо и тут, — ответила она, глядя в сторону и прячась за платком.

— Что не так? Не любишь дым?

— Не хочу, чтобы ты смотрел на моё лицо.

Шогол-Ву поднял брови.

— Почему? Я уже видел его.

— Я не знала, что так некрасива. Прежде меня никогда не били.

— Некрасива — это как?

Теперь и дочь леса вскинула брови. Какое-то время двое молчали, глядя друг на друга.

— Ты смеёшься надо мной. Как можно такого не знать? Может быть, твоё племя не понимает, что такое красота?

— Может быть, моё племя не понимает. Я понимаю.

— Скажи, как ты её понимаешь.

— Я приходил к реке в час между Одноглазым и Двуликим. Холм остывал и бледнел, а потом загорался у края. И в воде тоже был этот огонь. И вот тут.

Он коснулся груди.

— Я смотрел и хотел смотреть ещё.

— Тогда ты знаешь. Некрасиво — это когда смотришь и не хочешь видеть.

— Я понял. Если ты причинишь мне зло, станешь некрасива.

— Нет, ты не понимаешь!

— Или ты не понимаешь.

Дочь леса промолчала, хмурясь, но подсела к огню. Рогачи вздохнули, опуская головы.

— Я осталась, чтобы спросить. В трактире много говорят. Говорят, в Пограничной Заставе была резня. Говорят, сын детей тропы отправил Свартина к ушам богов.

Шогол-Ву промолчал.

— Ещё говорят, когда на шею убийцы накинули петлю, в город ворвались его соплеменники и убили многих. И белый степной зверь прилетел, разорвал верёвки и унёс пленника. Лучники стреляли им вслед, и ни один не попал.

Дочь леса подалась вперёд, пытливо глядя.

— Что из этого правда, сын детей тропы? Что ложь?

— Зачем тебе знать о том? Наши тропы пересеклись ненадолго.

— Затем, что я говорила тебе о проклятии! Говорила, а ты не сказал, что был в Заставе, что видел Свартина, что убил его своей рукой!..

— Я не убивал!

Дочь леса посмотрела ему в глаза, будто могла увидеть там правду.

— Ты не убивал, — согласилась она. — Но Свартин умер?

— Так сказали.

— Ты видел его или нет?

— Видел. Трёхрукий отнял у него разум.

— А зачем ты к нему пришёл?

Голос её зазвучал низко. Она глядела, хмурясь, опираясь руками на землю.

— Затем, что дал клятву, и хватит расспросов. Мне платят не за то, чтобы болтал о деле.

— Ты…

— Я сказал: хватит расспросов. Я не знаю, кто ты, чего хочешь и где в твоих словах правда. Ты говорила, что не доверяешь мне. А я не доверяю тебе. Можешь сидеть у огня, можешь взять мясо, если голодна. Но не выпытывай о нашем деле и не следи за нами, или мне придётся тебя остановить.

Дочь леса, видно было, хотела что-то сказать, но сжала губы и отвернулась. Сидела, чуть слышно вздыхая, но потом успокоилась, притихла. Сложив руки на груди, она задумчиво глядела в темноту.

Шогол-Ву почти задремал, когда наверху зашумел ветер. Он спустился, прошёл по краю лощины, почёсывая бока о стволы. Подхватил тёмные листья, давно отжившие своё, поднял бурые иглы — и бросил их вниз, понёс, по пути раскатывая мелкие земляные комья.

Подпрыгивая и цепляясь друг за друга, они добрались почти до костра. Поднялись смешными зверьками — длинные мягкие иглы, стоячие уши-листья. Лёгкое сияние окутало их, сглаживая очертания.

Звери вертели маленькими земляными головками, принюхиваясь. Прижимали уши, топорщили иглы, перебегали с места на место. Смотрели на сидящих у костра, но близко не подходили.

— Пересветыши! — ахнула дочь леса, поднимаясь.

Она подошла, и звери не распались на камни и листья. Наоборот, оживились. На протянутую руку вскарабкались трое. Ещё один толкнулся, пытаясь влезть, и первый упал.

— Что вы делаете здесь, глупые? — спросила дочь леса. — Возвращайтесь домой!

Пересветыши лезли ей на колени, тёрлись носами, цеплялись лапами, похожими на корни и обломки ветвей. Подлезали под ладони, встряхивались, перепрыгивали друг друга. Казалось, дочь леса сидит в кольце света.

Нептица проснулась, сонно щурясь. Склонив голову набок, пригляделась. Глаза её расширились.

— Не мешай, Хвитт, — сказал Шогол-Ву. — Лежи.

Но она не послушала. Скакнула, ударила клювом — пересветыши рассыпались и медленно погасли. Нептица вытянула шею, откашливая ком земли.

Дочь леса поднялась, отряхнула колени от налипшего сора.

— Что это за звери? — спросил Шогол-Ву. — Мы видели таких у дома тётушки Галь.

— Пересветыши указывают путь, — ответила дочь леса. — Они безвредны, живут в стороне от дорог.

— Путь куда?

— Куда захотят сами. К ягодному кусту, к больному зверю, к реке. Когда дети полей отправляли посланников, их всегда вели пересветыши.

— Разве отправляют не тех, у кого Трёхрукий отнял глаза?

— Но слух он не отнял. Пересветыши шумят, будто ветер гонит листву старого года. Тому, кто слышит, этого довольно.

Она помолчала, обхватив себя руками.

— Они привели и Свартина. Много жизней для всех, даже для вождей была закрыта дорога в Шепчущий лес. А Свартин решил, он может прийти.

Шогол-Ву подбросил хвороста в засыпающий костёр, ожидая, что ещё скажет дочь леса.

— По старым законам его ждала смерть, но наш вождь решил проявить милосердие. Он отпустил Свартина, и тот вернулся, когда не ждали. Вот что бывает, если нарушить законы! Они мудры, даже если жестоки. Мы пожалели одного, и умерли многие — а когда проснутся боги, умрут все. Если жизнь одного может спасти весь мир, не разумнее ли отдать эту жизнь?

Шогол-Ву промолчал.

— Спи, — сказала ему дочь леса. — Я послежу за костром и постерегу твой сон. Спи, ты ранен и устал.

— Ты тоже. Тебя били.

Вздрогнув, она опустила голову, но тут же вскинула её.

— Я не слаба. Меня не учили, как рвать других на куски, потому что у нас не было раздоров, и споры мы решали не силой. Если меня ударили, это не значит, что я слаба! Это значит, мне встретился бесчестный человек. До того, как придёт Двуликий, я должна вернуться в трактир, потому не лягу. Спи, я разбужу перед уходом.

Шогол-Ву поправил бурую подстилку, опустился на мягкие иглы и закрыл глаза. Он думал, не уснёт, но усталость взяла своё.

Раоха-Ур пришла и села у костра. Огонь, дремлющий в яме, давал мало света, лица почти не видно, но Шогол-Ву точно знал, что это она.

Раоха-Ур молчала и смотрела. Не двигалась, не улыбалась, и вдруг протянула руку, коснувшись его спины. Шогол-Ву дёрнулся, стряхивая сон, но чужие руки не исчезли. Кто-то шарил в его карманах.

Вывернувшись, он перехватил тонкие запястья. Миг, и дочь леса лежала на земле. Шогол-Ву привстал на локтях, удерживая её руки.

— Объяснись, — сказал он.

Дочь леса молчала испуганно. Глаза широко открыты… так близко. И пахло травами Безлюдья, травами жаркой поры, что сохнут, испуская аромат, но не умирают. Или этот запах лишь казался?

Шогол-Ву склонился ниже, вдыхая. Потёрся щекой о чужую щёку, закрыл глаза. Он любил запах трав.

Не сразу он понял, что дочь леса пытается его оттолкнуть. Казалось, шумела вода, заглушая прочие звуки, и хотелось только дышать, хотелось…

Он заставил себя выпустить её и подняться.

Рогачи подошли ближе и смотрели настороженно. Готовы были вступиться за хозяйку, но та их не замечала, комкая упавший платок.

— Так что…

Голос казался чужим. Шогол-Ву прокашлялся.

— Что ты искала в моих карманах?

— Я не могу сказать! — воскликнула дочь леса.

Она кусала губы. Казалось, вот-вот заплачет.

— Говори. Или садись на рогачей и уезжай прочь, и пусть наши тропы больше никогда не пересекутся.

— Поверь, я не хочу зла! Я не могу сказать… Поверь! Поверь, я прошу!..

Вместо ответа Шогол-Ву указал на рогачей.

— Иди своей дорогой. Иди! Если нужно будет гнать тебя стрелами, я погоню.

Он поднялся и потянулся к луку, морщась. А ведь только что забыл о спине, обо всём. Значит, вот как бывает с другими у костров под круглым оком.

— Хорошо, я скажу, но ты сразу пожалеешь об этом знании, — глухо ответила дочь леса. — Проклятие лежало не на Свартине. Дело в камне… Постой, обещай дослушать! Если камень у тебя, не бросай его.

— Говори.

— Камень передавался от вождя к вождю. Он не должен был покидать границ Шепчущего леса. Ты слышал, что к нам приводят больных, для которых нет надежды?

Шогол-Ву кивнул.

— Мы не лечим их. Мы не можем.

Дочь леса опустила голову, стиснула тонкими пальцами измятый платок и докончила совсем тихо:

— Они умирают.

— Вы лжёте людям и не стыдитесь брать дары?

— Подожди! Умирают, но камень поднимает их. Они больше не чувствуют боли и сохраняют память.

— Я видел дитя в поселении, где все умерли от мора, а потом поднялись. Она не могла говорить. Её тело годилось лишь на то, чтобы лежать в земле. Она сама молила о смерти — скажешь, это хорошо?

Дочь леса вскинула голову, блеснув глазами.

— Так не должно быть! Мы никогда не стали бы поднимать тех, кто ушёл давно! И тех, чьё тело искалечено, тоже. Кроме того, мы давали умирающим выбор. Мы всегда говорили, что их ждёт, и они решали, дожить последние дни или вернуться. И знаешь что? Они все соглашались вернуться.

— И много их у вас?

— Не слишком.

Дочь леса покачала головой.

— Они всегда обещают, что не уйдут, и почти всегда нарушают слово. Иногда я думаю, лучше бы они теряли память. Мы дарим им новую жизнь, а они бегут… Зверь, которого убили — страж. Такие следят, чтобы живущие дважды не покидали наш лес. Теперь камень поднимает мертвецов, и стражи ищут их, чтобы упокоить навсегда.

— Значит, стражи не трогают живых?

— Нет! Только мёртвых, что выходят за границы.

— Я не знал. Мы убили такого в Безлюдье.

Дочь леса поглядела, нахмурясь.

— Я не удивлена. Ведь ты из тех, кто убивает и лишь потом думает. А может, и не думает вовсе. Как те люди!..

Нептица проснулась от её сердитого голоса и чихнула, мотнув головой. Встопорщила перья на спине, уткнула в них клюв и задремала.

Дочь леса посмотрела на неё, закусила губы, перевела виноватый уже взгляд на запятнанного и сказала негромко:

— Прости, я была груба. Я ошиблась. Ты… не совсем такой.

— Так что с камнем?

— Когда Свартин пришёл, он, должно быть, говорил с живущими дважды и узнал о камне. Это случилось между жёлтыми листьями и первым снегом. Тогда у твоего племени уже отняли Косматый хребет, и Свартин предложил его нам, ничего не прося взамен.

— Вот как, — сказал Шогол-Ву.

— Мы отказались. Нам нужна лишь та земля, где растут белые деревья Шепчущего леса. И мы не хотели становиться орудием Свартина, вставать между ним и гневом детей тропы.

Шогол-Ву кивнул.

— Свартин выслушал, и мы дали ему уйти. Нарушителей давно не бывало, так давно, что старый закон казался слишком жестоким, вдобавок Свартин явился с даром… А потом он вернулся, убил вождя и взял камень. Он думал, обретёт силу, глупец, но сила даётся не так. Слушай: кто отнимает камень или крадёт его, тот слышит голоса ушедших, и мёртвые встают, но не по его воле. Свартин украл, и я не удивлена, что он лишился рассудка. Так камень у тебя?

Шогол-Ву поколебался.

— У Ната, — сказал он.

— У сына полей? Он сам взял, не просил тебя? Это хорошо для тебя… и плохо для него.

— Ты сказала, краденый камень не приносит добра, и всё же сама хотела его украсть. Значит, ты знаешь, как с ним управиться. Говори.

— Знаю.

Дочь леса примолкла. Расправила платок, укутала плечи. Поглядела печально.

— Камень отдают добровольно. И тот, кто его получит, обретёт полную силу: сможет решать, кого поднять, и услышит мёртвых, если захочет сам. А тот, кто отдал, станет белым деревом. Таким, как в нашем лесу. Старый вождь всегда передавал камень другому, когда приходил срок.

— Значит, ваши деревья…

— Вожди. Это всё вожди прошедших лет, и они ещё живут. Хранят покой спящих богов, говорят с душами, берегут наше племя. А дети полей взялись за топоры! Камень нужно вернуть.

Шогол-Ву помолчал, раздумывая.

— Ты была готова стать деревом?

— О нет, не деревом. Белым деревом станет тот, кто сам получал камень в дар. А тот, кто украл его или отнял силой, станет лозой раздери-куста, проткнёт сам себя острыми шипами, будет истекать соком, но не умирать. Вечно чувствовать боль. Если порядок нарушен, нужна жертва, чтобы всё исправить.

— А если бросить камень?

— Исход тот же. Только если украдут или отнимут силой…

Шогол-Ву поднялся и склонился над костром, скармливая ему хворостины. Долго молчал. Наконец спросил:

— И кто же он, достойный камня? Тот, ради которого ты согласилась принять мучительную смерть, и кто даже не пошёл с тобой?

Дочь леса ответила, глядя в сторону:

— Тот, с кем мы обменялись сердцами. Он стал бы вождём после моего отца.

— Так почему ты здесь одна, Хельдиг, дочь вождя?

— Он думал… думал, люди поймут, что камень несёт им только зло, и сами его вернут. А в то, что боги проснутся, он не верил.

— Я понял. Благодарю, что рассказала мне. Я говорил, что ты слаба, и признаю перед богами: я ошибался.

Шогол-Ву поднялся, недолго постоял, кивнул и зашагал прочь.

— Подожди! — воскликнула за спиной дочь леса. — Куда ты идёшь?

Он не ответил.

Дочь леса нагнала его, схватила за руку, силясь остановить, но у неё не вышло.

— Подожди!.. Ты хочешь забрать камень?

— Я отдам его тебе. Ведь так ты получишь силу и остановишь проклятие, что пошло по этим землям? Трус, что отсиживается за чужой спиной, недостоин камня. Ты, Хельдиг, дочь вождя, достойна.

— Мне не нужна эта жертва! Стой!.. Да стой же!

Шогол-Ву остановился. Глядя дочери леса в глаза, отвёл её руки.

— Я был чужим в своём племени, — сказал он. — Я чужой в землях людей. Может быть, и на дальних берегах, куда стремился, я не нашёл бы дома. Что, если боги уготовили мне этот путь? Возьми рогачей. Ты поедешь прочь так быстро, как сможешь, пока Двуликий не…

— Нет, нет! Этого я не хочу!

— Разве не ты готова была спасти племя и этот мир, не думая о цене? Не ты говорила, что если одна жизнь может быть отдана ради многих других, то это разумный выбор?

Она посмотрела на него с мольбой.

— Прошу, позволь мне самой! Легче принять боль, чем расплатиться чужой жизнью. Я знаю: если пожертвуешь собой, лоза оплетёт моё сердце и будет терзать до последних дней.

— Возьмёшь моего зверя. Её зовут Хвитт. Я не хочу бросать.

— Не нужно! Владеть камнем — удел мужчин, удел вождя, и ради него я должна… Прошу, остановись!

Шогол-Ву взял её за плечи, отстранил с пути и пошёл дальше.

Дочь леса нагнала, торопясь, и вновь повисла на рукаве, тревожа раненую спину. Запятнанный дёрнул рукой, но лишь на миг стряхнул чужие ладони.

— Я сказал, возьми рогачей и будь готова. Ты послушаешь меня?

— Нет, нет! Я сделаю всё сама!

Здесь, далеко от костра, в тенях вечников, он не видел её лица, но слышал слёзы в голосе. Протянув руку, Шогол-Ву сорвал платок с плеч дочери леса, наклонился и пропустил его под торчащим корнем. Поймал её, замершую, не понимающую, и усадил силой. Обхватил запястья одной ладонью, до того тонкие, и связал. Она рвалась и умоляла, пока он трудился над узлами. И когда уходил, долго слышал её голос.

В какое окно стучать, Шогол-Ву не знал. Но гадать и не пришлось: ставни были закрыты неплотно, и наружу свисала верёвка. Он взялся за неё. Спина отозвалась болью.

Шогол-Ву стиснул зубы и полез.

Тихо забраться не удалось. Он навалился на подоконник, тяжело дыша. Тётушка Галь оказалась рядом, помогла, но пока нащупала локоть, прошлась по спине. И когда Шогол-Ву смог открыть глаза и увидеть не черноту, а бедную комнату со стенами из плохих досок, человек проснулся от шума и смотрел на него, приподнявшись на соломенном тюфяке.

— Ты чего здесь? — спросил удивлённо. — А эта где?

Шогол-Ву подполз к нему, лежащему, схватил за ворот и ударил. Поспешил, сил не хватило.

— Что творишь, выродок? — оскалился человек, вцепляясь в плечо, и сам замахнулся.

Тётушка Галь охнула.

— Услышат, набегут, беда будет! Остыньте, а?

Человек закусил губы. Шогол-Ву перехватил его кулак, навалился, придавил руку локтем и стиснул горло. Человек ударил по спине свободной рукой, ещё и ещё, но запятнанный лишь сильнее сжимал пальцы.

Тётушка Галь схватила за волосы, пытаясь оттащить. Они возились молча, боясь поднять шум. Человек слабел, и Шогол-Ву подумал, что ему почти удалось, но тут его ударили в спину, ещё и ещё. Так сильно, что всё померкло.

— Не трогай! Не бей его!.. — услышал он во мраке горячий шёпот дочери леса.

Должно быть, чудилось, ведь хорошо связал.

— Он хотел спасти твою жизнь, а ты!.. Этот камень…

Холод коснулся лица. Шогол-Ву раскрыл глаза. Дочь леса протирала его краем платка, смоченного в воде.

— Я не успел…

— И я рада!

В тусклом свете коптящей лампы он видел следы на её руках. Всё-таки вырвалась.

— Так я не понял, — зло сказал человек, — что не так с камнем. Что ты врёшь, или у вас у всех Трёхрукий разум отнял?

В стену застучали.

— Эй, умолкните, или я приду и глотки вам заткну!

Человек понизил голос до шёпота.

— Одна бормочет, спать не даёт, другой в окно лезет и убить меня пытается, хотя не врагами расстались, третья про камень затирает. Сами награду получить хотите?

— Клур верно сказал, — прохрипел Шогол-Ву. — Награда будет не той… Ты отдашь камень и станешь колючим кустом.

— Брешешь, пёс!

— Ты слышишь голоса… И мёртвые поднимаются — из-за камня.

— Да чтоб я такому поверил! Мёртвые поднимаются из-за проклятия!

— Но встают не все, — торопливо прошептала дочь леса. — Только те, рядом с которыми ты прошёл!

— Вот уж враки!.. — начал человек и осёкся. — Да быть не может. Вон, на упокоище один только и встал.

— Земля промёрзла, — зашептала дочь леса. — Вы долго были там? Проснуться могли многие, а выбраться не все. Если ещё тела истлели…

— Так…

— Ты вспомни, Нат, и рыба ожила. Помнишь, говорила я, у Балле она ночь в корзине пролежала, на холоде, без воды. Он мне принёс, я её в дом, глядь, а она зашевелилась! Значит, правда это, про камень.

Человек промолчал.

— И страж, зверь из Шепчущего леса, шёл по твоим следам. Он охотится на мёртвых за нашими границами. Во Взгорье, сказали, растерзал пса…

— Ну, я правда одному камнем по башке запустил, и что? Да я не знаю даже, издох он или нет!

— Двое из Ока тоже поднялись. Зверь их упокоил.

— Так он, может, всех по пути рвёт, кого видит! В Кривой Луг-то его чего понесло? За рыбой нашей пришёл?

— За мной, — ответила тётушка Галь.

Человек посмотрел на неё оторопело.

— Да, милый, уж я-то точно знаю, что умерла. Когда поживёшь с моё, да очнёшься, а у тебя ничего не болит — тут и гадать не надо. Только не знала я, что дело в камне, а если подумать, тогда и пришла в себя, как ты явился.

— Да что врёшь! — воскликнул человек, забыв шептать, и в стену ударили.

— Дай руку, приложи вот: сердце не бьётся. И спать неохота, и есть, и не холодно. Эх, жалко, так мяса хотелось, да поздно ты привёз.

— Да как ничего не болит, если ты ныла не затыкаясь?

— А вот это врала. Чего мне вас пугать, да сама ещё не сразу поверила.

Человек отшатнулся к стене, ударившись спиной. С другой стороны тут же грохнуло.

— Вы угомонитесь там, а? Вы чё там?..

— Не серчай, милый, сон дурной приснился! — певуче откликнулась тётушка Галь.

— Сон… — проворчали ей в ответ. — Я те такой сон покажу!..

— Вот уж точно, сон дурной, — прошептал человек, проводя ладонью по лицу. — Значит, камень поднимает всех подряд, ещё и голоса эти… И кому нужно такое счастье? Почему за него дают пятьдесят золотых?

— Если отдашь по своей воле, тот, кто взял, сможет решать сам, поднимать мертвецов или нет. И голоса не будут сводить его с ума. Он получит большую силу, а ты умрёшь. Хуже: станешь колючей лозой, будешь вечно страдать, вечно терпеть боль.

— Чего?

Человек рванул ворот, потянул шнурок. Запятнанный успел перехватить его руки.

— Пусти! — прошипел человек. — Заброшу эту дрянь подальше, и пусть другой олух поднимает!

— Нельзя бросать! — зашептала дочь леса. — Умрёшь всё равно! Если бы украли или отняли силой… Он хотел отнять, спасти тебя, пожертвовать собой!

— А! Так отбери. На, отбирай!

— Теперь не выйдет. Ты знаешь. Если знаешь, всё равно что сам отдаёшь.

Человек накрыл камень ладонью и сунул за ворот.

— Тогда украдите его у меня, как усну!

— Ну всё, — донеслось из-за стены. — Вы меня вывели. Щас я вам языки болтливые в глотки затолкаю!